Красавица и чудовище: как Шарлотта Корде убив одного спасла сотни тысяч

 31 мая в Париже началось восстание санкюлотов — парижской бедноты. Восставшие требовали установления максимума цен, государственной поддержки бедняков и расправы над «врагами революции». 2 июня власть окончательно перешла к якобинцам. Начался короткий и кровавый период якобинской диктатуры.

Одним из лидеров новых хозяев Франции был Жан-Поль Марат (французы не произносят звук [т] в его фамилии, но у нас устоялось буквальное произношение), известный врач и ещё более известный публицист. Со страниц редактируемой им газеты «Друг народа» регулярно звучали призывы к расправе с политическими противниками якобинцев, которых Марат обвинял в продажности и презрении к интересам простых людей: «Перестаньте терять время, изобретая средства защиты. У вас осталось всего одно средство, о котором я вам много раз уже говорил: всеобщее восстание и народные казни. Нельзя колебаться ни секунды, даже если придётся отрубить сто тысяч голов. Вешайте, вешайте, мои дорогие друзья, это единственное средство победить ваших коварных врагов. Если бы они были сильнее, то без всякой жалости перерезали бы вам горло, колите же их кинжалами без сострадания!».

В апреле Марата пытались судить за призывы к убийствам, но Революционный трибунал встал на его сторону, ведь в то время он был наиболее влиятельным журналистом страны, сочетавшим в себе несомненные литературные способности с манией величия и чрезмерной даже по тем временам жестокостью.

Фурия, прибывшая из Кана

Одним из центров оппозиции становится Нормандия, куда перемещаются многие жирондисты, изгнанные из Конвента. К одному из них, Шарлю Барбару, и приходит под благовидным предлогом 24-летняя дворянка Шарлотта Корде. Ей необходимы рекомендательные письма в Париж. Это часть плана убийства Марата.

Трудно определённо сказать, когда именно Шарлотта пришла к идее «убить одного, чтобы спасти сто тысяч», как она позже заявит на суде. Правнучка знаменитого драматурга Корнеля, она выросла в обедневшей дворянской семье, рано потеряла мать, воспитывалась в бенедиктинском аббатстве. С началом революции увлеклась чтением политической литературы. Роялисткой Шарлотта ни в коей мере не была, считала короля слабым и неспособным «предотвратить бедствия народа», однако казнь Людовика XVI восприняла с отвращением: «Люди, обещавшие нам свободу, убили её, они всего лишь палачи!».

В Париже Шарлотта встретилась с депутатом Клодом Лоз-Дюперре, формально не принадлежавшим к жирондистам и избежавшим высылки, и передала ему письма Барбара. На следующий день она напишет «Обращение к французам, друзьям законов и мира», свой манифест, в котором возложит на Робеспьера, Марата (которого назовёт «самым гнусным из всех злодеев») и их сторонников ответственность за беды Франции. В конце она процитирует «Смерть Цезаря» Вольтера:

…А удивит ли мир великий подвиг тот,
Быть может, восхитит, быть может, ужаснёт, —
Мой дух не возмутит потомков приговор,
Всё безразлично мне: и слава, и позор.
Свободный человек от века — гражданин,
Ничто мне не указ, велит лишь долг один.
Итак, вперёд, друзья: свобода или смерть!

13 июля она приобретёт в лавке кухонный нож и со второй попытки пробьётся на приём к Марату. Тот проглотил наживку в виде обещанной ему информации о жирондистском заговоре и принял Шарлотту, сидя в ванне, где в последнее время проводил долгие часы, мучимый быстро прогрессировавшей кожной болезнью. Два удара ножом в грудь оборвали его жизнь.

Следствие и суд

Следствие было по-революционному кратким, уже 17 июля убийца предстала перед судом. Обвинял Фукье-Тенвиль, провинциальный прокурор при старом режиме, приспособленец, ставший с самого начала революции пламенным обличителем её врагов. Должность общественного обвинителя Революционного трибунала ему устроил его дальний родственник Камилл Демулен, видный якобинец (позже Фукье-Тенвиль будет присутствовать при его казни в качестве представителя правосудия). Защищать Корде предстояло известному адвокату Клоду Франсуа Шово-Лагарду: он был назначен трибуналом после того, как не явился в суд защитник, избранный самой Шарлоттой.

Шово-Лагард, составивший себе имя в юридических кругах ещё до революции, уже имел опыт выступления в трибунале: двумя месяцами ранее он добился оправдания генерала Франсиско Миранда, венесуэльца на службе революционной Франции, которого обвинили в пособничестве мятежному генералу Дюмурье. Впереди у него была защита Марии-Антуанетты, жирондистов, мэра Парижа Байи и других жертв якобинского террора, арест и почти неминуемая гибель, от которой его спасёт Термидорианский переворот в июле 1794-го.

Есть основания подозревать, что президент трибунала Жак Монтане, опытный юрист и не сторонник революционных крайностей, хотел введением в процесс этого мужественного человека и блестящего оратора добиться смягчения участи Шарлотты Корде путём объявления её сумасшедшей (это означало бы пожизненное заключение). Для Монтане этот ход (если такое намерение присутствовало в действительности) чуть не закончился трагически: Фукье-Тенвиль после процесса обвинил его в «контрреволюционной снисходительности» к преступнице, и первый президент трибунала отправился в тюрьму, откуда вышел также после Термидора.

Суд начался. Присяжные принесли клятву. Фукье-Тенвиль зачитал длинный обвинительный акт, полный трескучих революционных фраз и политических оценок. Были допрошены многочисленные свидетели. Настала очередь допроса подсудимой. Шарлотта Корде держалась с большим достоинством, отрицала чьё-либо соучастие и не пыталась добиться снисхождения.

Председатель: «Кто вас подговорил совершить это убийство?».
Корде: «Его преступления».
Председатель: «Что вы подразумеваете под его преступлениями?».
Корде: «Несчастья, причиной которых он был с самого начала революции».
Председатель: «Кто внушил вам мысль совершить это убийство?».
Корде: «Никто, я сама решила убить его».

Приговор и казнь

В прениях Фукье-Тенвиль предсказуемо потребовал смертной казни. Шово-Лагард, понявший, что сама Корде не хочет смягчения своей участи, поколебавшись, решил не идти наперекор воле своей подзащитной. Перед присяжными суд поставил три вопроса. На все три они ответили утвердительно: да, Марат был убит; да, его убила Шарлотта Корде; да, она сделала это умышленно и с преступными намерениями.

Суд приговорил подсудимую к смертной казни на гильотине. К эшафоту её должны были доставить в красной рубашке, что было отличительным знаком отцеубийц, к которым приравняли убийц французских законодателей. Её имущество поступало республике.

Знаменитый парижский палач мэтр Сансон оставил подробные воспоминания о последних минутах жизни убийцы Марата. Шарлотта, как и на суде, обнаружила невероятное присутствие духа. Часть собравшихся на площади Республики проклинала её, часть ей сочувствовала. Помощник палача, плотник Легро, поднял отрубленную голову и дал ей несколько пощёчин, это вызвало возмущение, его судили и приговорили к позорному столбу и неделе тюрьмы.

Из прокламации Комитета общественного спасения от 14 июля 1793 года: «Граждане, роковые предсказания убийц свободы сбываются. Марат, защитник прав и верховного владычества народа, обличитель всех его врагов, Марат, одно имя которого уже говорит об услугах, оказанных отечеству, пал под ударами кинжалов отцеубийц, подлых федералистов. Фурия, прибывшая из Кана, вонзила нож в грудь апостола и мученика революции. Граждане! Нам необходимы спокойствие, энергия и особенно бдительность… Час свободы пробил, и пролившаяся кровь станет приговором для всех изменников; она ещё сильнее сплотит патриотов, дабы те на могиле этого великого человека вновь дали клятву и торжественно заявили: свобода или смерть!».

Бессмертие

Несомненно, Шарлотта Корде восхищалась поступком Брута. Кинжал римского сенатора не спас свободу: после гибели Цезаря началась гражданская война, до окончательного падения республики оставались считанные годы. Нож Шарлотты не остановил террор, в какой-то мере даже подхлестнул. Но её поступок вдохновил поэтов, сравнивавших её с древнегреческой богиней мщения Эвменидой.

Прадед Шарлотты, великий драматург Пьер Корнель, за полтора столетия до гибели Марата вложил своему Горацию в уста такие строки:

Нельзя готовому для подвига герою,
Вступив на славный путь, назад глядеть с тоскою.
Постигла нас теперь горчайшая из бед,
Всё это вижу я, но страха в сердце нет.
Кого бы ни сразить за град родной и землю,
Я с радостью слепой такую честь приемлю…

Его правнучка была уверена, что-то, что она совершила, было сделано «за град родной и землю».