Невероятные приключения Василия Нарышкина, «забайкальского самодержца» и «шалуна» Екатерины II

Функционеры занимались коррупцией, воровством, использовали служебное положение для продвижения частных интересов, и никто не видел в этом ничего удивительного. Но некоторые начальники, опьяненные властью и безнаказанностью, доходили до пределов, вызывавших недоумение народа и общества. Одним из таких руководителей был командир Нерчинских заводов Василий Васильевич Нарышкин.

Василий Нарышкин был назначен командующим Нерчинских заводов 21 марта 1775 года. За его плечами была успешная чиновничья карьера: будучи потомком знатного аристократического рода, он пользовался многочисленными привилегиями при прохождении службы. Так, уже к 24 годам он был «выпущен прапорщиком» из гвардейского Измайловского полка в армейскую кавалерию, а через год в звании майора вышел в отставку. Затем Нарышкин шесть лет вел беззаботную привольную жизнь, а в 1769-м стал губернским прокурором Архангельска, где зарекомендовал себя как честный и усердный служитель закона. Покровитель Нарышкина, генерал-прокурор Сената А.А. Вяземский считал, что именно такой человек должен возглавить Нерчинские заводы, дававшие стране валютный металл — серебро.

Нарышкин в сопровождении брата и двух офицеров приехал в главный завод 2 мая 1775 года. С собою, кроме гардероба, начальник привез триста книг. Уже 4 мая он принял дела и заперся у себя в доме. По сохранившимся преданиям, после этого никто из заводских жителей, за исключением должностных лиц, не видел его в течение 11 месяцев. Чиновники докладывали ему обо всем, что происходило в крае.

Похоже, Нарышкин, находясь в затворе, испытывал чувства скуки и разочарования, пребывал в смятении. От того и пил горькую. Видимо, когда алкоголь не помогал забыться, прибегал к молитвам. Молился о том, чтобы все преступники «принесли свою повинную и обратились на путь спасения, и поступали бы по стезям предписанных узаконений».

Дни, проведенные в таком странном уединении, не прошли даром. После мучительных дум, обильных возлияний и страстных молитв командир-отшельник решил улучшить жизнь местных обывателей, смягчить их нравы и отвратить их от пороков. Поэтому в апреле 1776 года, через две недели после Пасхи, Нарышкин прекратил затвор и приступил к бурной реформаторской деятельности.

В первую очередь командир постарался найти себе сподвижника и обнаружил, что достойных кандидатур не так уж и много. В конце концов назначил своим заместителем выходца из французских дворян, секунд-майора нерчинского горного батальона Егора Егоровича Барбота де Марни, «ибо сей своим разумом, многими опытами доказал верность усердие и ревность к своей государыне». Судя по протоколу канцелярии Нерчинского горного начальства, Нарышкин считал, что Барбот де Марни оказал помощь «в порядочном установлении главнейшаго здесь дела: то есть плавки руд и разделении серебра; так и в других частных и почти каждом касающемся до военного горного и заводского правления делах». С  помощником, обладавшим такими способностями, можно было приступать к реформам.

Однако, вопреки логике, начало преобразований ознаменовали не приказы, а проповеди. Считая религию силой, способной изменить заводских жителей, Нарышкин принялся рассказывать подчиненным о благости божьей, о христианском долге подчиняться начальству и любить его. Нарышкинское богословие было весьма своеобразным. «Главнейшая и первая должность человека как разумнейшаго творения состоит в том чтоб знать себя и знать для чего он создан», — говорил он. Далее он утверждал, что бог «для спокойствия каждого и дабы не обижали друг друга учредил властей и начальников и предписал начальникам чтоб они сообразясь святейшим божьим правосудием любили своих подчиненных». Подчиненные же должны быть благодарными и отдавать честь государю — помазаннику божьему — и, разумеется, назначенному им начальнику.

18 апреля Нарышкин прочитал краткую проповедь в канцелярии Нерчинского горного начальства, в которой убеждал всех, что «господь спаситель рода человеческого непрестанно ожидающий покаяния» и готовый принять оступившихся в «ограду благости своея», открыл ему оскорбившие монархиню непорядки в заводском ведомстве. Намекнув о своей связи с богом, он перечислил несколько нарушений и преступлений, совершенных служителями заводов. Воровство пороха, подкуп возчиков, махинации с документами были названы согрешениями против бога, монархини и человечества.

Всем согрешившим начальник предложил покаяться и даже учредил специальные покаянные дни, когда служащие могли придти к нему за отпущением грехов. Опешившие подчиненные вынуждены были признаться в нарушениях, преступлениях или припомнить незначительные проступки. Ко многим признавшим вину Нарышкин относился снисходительно, не наказывал. С закоренелыми преступниками поступал совсем иначе. К таковым Василий Васильевич отнес, к примеру, шихтмейстера Федора Петухова, известного своей жестокостью. Петухов, не сознавшийся в злодеяниях, был разжалован в заводские работники и закован в ножные цепи. Его дом опечатали, а жену Нарышкин приказал «вывесть, дав квартиру самую подлую».

В тоже время Нарышкин повышал чиновников, в том числе и взяточников, в чинах, назначал им хорошие жалованья. Будучи в хорошем настроении, мог произвести в нижние чины даже малолетних детей. Например, мальчика Аврама Глазунова, только начинавшего учиться писать, он назначил сначала маркшейдерским учеником, а потом унтершихтмейстером с жалованьем сорок восемь рублей в год. При этом мальчишка, как тогда говорили, определялся к надзирательской должности и получал деньги квалифицированного работника. В числе счастливчиков, получивших неожиданное повышение, были и каторжане. Их  было запрещено обзывать «чалдонами» и «варнаками», они могли сидеть за одним столом с командиром. Впервые за долгое время ссыльные преступники получили новую одежду и обувь. Нарышкин крайне гуманно для своего времени рассуждал об этой категории населения: «Ссыльные люди имеют такое чувство, как и все прочие, хотя они пред Богом и государынею прегрешили».

Естественно, многие жители края, оказавшиеся в милости у нового начальника были благодарны ему, а он неустанно твердил о новом чуде и благодати, снизошедших на каторжную землю. Позаботился Нарышкин и о том, чтобы люди постоянно помнили о главном источнике благодати — императрице. Для этого устраивались так называемые царские праздники. Так, 21 апреля, в день рождения Екатерины II, в Нерчинском заводе после торжественного богослужения по приказу Нарышкина устроили обед на 600 человек. Сам Нарышкин под одобрительные возгласы собравшихся раскидывал в толпе деньги — 3800 рублей. Вечером в его доме прошел бал, сопровождавшийся иллюминацией и пальбой из пушек и ружей. Во всех заводах и рудниках на десять дней были остановлены работы с сохранением жалованья «как служителям так и ссыльным». «А естли востребует неминуемая надобность послать к нужным работам, то за оную выдать сверх обыкновенного жалованья двойное. Дабы они чувствуя монаршее милосердие возсылали теплые к богу молитвы о многолетнем здравии той, которая сокрушенным сердцем печется о общем благе», — предписывал командир заводским конторам.

В тот памятный для жителей заводов день он предложил завести три книги пожертвований: на строительство и украшение храмов, на содержание «обучающегося юношества» и школ, а так же на помощь больным в госпитале.

Люди охотно откликнулись на призыв. На церковные нужды удалось собрать более 8705 рублей, для школ — 3365 рублей, на помощь больным — 3350 рублей. Позднее выяснилось, что значительную часть этих средств Нарышкин тратил на собственные нужды. Он построил себе дома, резиденцию в Успенском монастыре под Нерчинском, завел зверинец возле Ямкунского минерального озера, устраивал роскошные пиры.

Заботясь столь экстравагантным, понятным ему одному способом, о перевоспитании подчиненных, он не обошел вниманием и заводских крестьян. По его подсчетам, они платили впятеро больше податей, чем государственные. Кроме того, им приходилось нести заводские повинности и обрабатывать собственные наделы, чтобы прокормить семьи. Нарышкин, видя нищету хлебопашцев, перенес сроки подушных податей с мая на июнь, простил крестьянам недоимки, и отменил все заводские работы на 1777 год.  Крестьяне получили право возить руду со всех рудников на любые заводы за плату. Деньги за возку полагалось выдавать сразу.

С целью организации крестьянского самоуправления создавались земские суды, состоявшие из старост и двух судей, которых выбирали сами же крестьяне. Суды имели право разбирать мелкие споры, «смотря по возможности обид довольствовать простителя», примерять стороны. На земский суд возлагались и другие задачи: «Смотреть, чтоб все шесть работных дней земледельцы неослабно прилежали к своей должности и небыли б праздны». На седьмой день крестьян обязывали идти в храм или присутствие земского суда и слушать там «изъяснение о всемогущем своем создателе Боге к скорейшему приведению себя на степень блаженной жизни».

Одновременно с перечисленными выше преобразованиями проводились мероприятия по техническому усовершенствованию заводов. При Нарышкине был построен Екатериннский завод, внедрены вододействующие механизмы. Однако вникать в специфику производства, следить за процессом строительства ему было некогда: все время отнимали пиры, банкеты, проповеди.

19 мая 1766 года Нарышкин неожиданно выехал в Иркутск якобы для крещения тунгусов и совещания с иркутским губернатором, бригадиром Федором Глебовичем Немцовым о пограничных делах. Отъезд больше напоминал парад или военный поход. Нарышкина сопровождала целая свита: секретарь, два регистратора, десять офицеров, два унтер-офицера, двенадцать рядовых, барабанщик, флейтист и цирюльник. Упомянутый выше Барбот де Марни тоже входил в тот отряд, но пробыл в нем совсем недолго. Выполняя приказ начальника, он поехал в Кяхту за мебелью и другими товарами, а оттуда должен был направится в Удинск и дожидаться прибытия всего отряда.

Тем временем Нарышкин путешествовал по Даурии, всюду разбрасывал деньги, угощал людей вином, читал проповеди, крестил эвенков и бурят. В начале июня дошел до Нерчинска. В самом городе останавливаться не стал, а обосновался неподалеку в своей резиденции при Успенском монастыре. Здесь провел показательное следствие над командиром городского батальона майором Кругловым, который брал взятки.

Следующим пунктом его визита стало селение князя Гантимурова. Там Нарышкин посетил церковь и заставил священника служить молебен и вечерню под беспрестанный колокольный звон и пушечную канонаду. После бдения в доме князя Гантимурова крестил сорок тунгусов.

Затем нарышкиский отряд, куда влились буряты, тунгусы и просто любопытствующие, отправился в Читинский острог.

Молва о похождениях веселого начальника облетела весь край. Узнав о них находившийся в Удинске Барбот де Марни, отказывался верить слухам.  Позже он напишет Ф.Г. Немцову: «Можно ли было таковые поступки либо ожидать от поставленного надо мною начальника, которой короткое время перед тем наиполезнейшия дела в заводах делать начинал».

Для успокоения совести офицер отправился навстречу Нарышкину и вскоре убедился в правдивости слухов. В шестидесяти верстах от Удинска ротмистр Злобин вручил ему ордер от Нарышкина на получение звания полковника. Встретившись с Нарышкиным в Еравнинском кочевье, Барбот де Марни отказался от повышения. Не принял и другую «царскую милость» — пять тысяч рублей  из заводской казны. Угрозы, обещание заковать в цепи и отправить на каторгу на него так же не подействовали. «Забайкальский самодержец», видя непреклонность подчиненного, направил его осматривать все рудники и заводы. В ходе этой командировки Барбот де Марни выявил, что около половины рабочих и ссыльных сбежали, а многие из оставшихся бездельничали, предаваясь пьянству.

Между тем Нарышкин побывал в улусах, устроил очередной пир с пальбой из пушек, иллюминацией и фейерверком. Но теперь огненные представления не оказали должного впечатления на бурятских старшин. Они настойчиво просили показать императорский указ о создании гусарских полков или предъявить соответствующее разрешение Ф.Г. Немцова. Ни того, ни другого у  Нарышкина, естественно, не было.  Поняв это, «гусары» разбежались от греха подальше. Предводителю самораспустившегося даурского полка ничего более не оставалось, как угрожать тайше и обещать жестоко покарать «дезертиров».

Возможно, надеясь удержать гусар, «приласкать народ сей деньгами» Нарышкин потребовал от удинской канцелярии 51100 рублей, но получил отказ. Разочарованный, он пошел прямо в Удинск, направив предварительно провокационное обращение к городским властям: если его считают изменником, то пусть арестуют, а если не осмелятся, пусть сдаются и передают полномочия ему. В Удинске люди не на шутку испугались, ожидая появления даурского полка, но Нарышкин пришел один и поздно вечером постучался в канцелярию. Ему никто не открыл. Вскоре он был взят под караул и отправлен в Иркутск.

Там создатель Даурского полка провел почти два месяца. Развлекался, вел переписку с Немцовым и сетовал на то, что денег с каждым днем остается все меньше и меньше. Из Иркутска под стражей выехал в Петербург и предстал перед судом Сената.

Следственная комиссия, изучавшая дело о Красном даурском полке, пришла к выводу, что деяния статского советника Нарышкина «злаго умысла и измены не имеют». Его признали виновным «в нарушении народного спокойствия». В глазах Екатерины II он выглядел просто «шалуном».