Об антисемитизме, бродяжничестве, политике, вальдшнепах и диких нарциссах: 12 цитат из дневников Джорджа Оруэлла

Эрик Артур Блэр (1903–1950), писавший под псевдонимом Джордж Оруэлл, родился в Бенгалии в семье сотрудника Опиумного департамента британ­ской колониальной администрации. Окончив престижную школу в Итоне, он с октября 1922 по декабрь 1927 года служил в Индийской имперской полиции в Бирме. Затем, резко поменяв жизнь, пытался зарабатывать литературным трудом, бродяжничал, писал книги, статьи и рецензии, жил в рабочем районе Парижа, убирал хмель в графстве Кент, преподавал в школе, работал в лондонском букинистическом магазине, воевал в Испа­нии на стороне республиканцев, был ранен, в конце тридцатых поправлял здоровье в Марокко, затем жил в деревне под Лондоном. Во время Второй мировой он работал на радио Би-би-си, с февраля по май 1945 года был военным корреспондентом во Франции, Германии и Австрии, а затем, овдовев, жил большую часть времени на острове Джура у побережья Шотландии, где писал «1984». В январе 1950 года он умер от туберкулеза.

Дневники Оруэлл вел ревностно, дотошно, порой в машинописном виде, подразделяя их на домашние, посвященные повседневной жизни, и те, где записывал свои впечатления и мнения о событиях в мире и стране. Записы­валось все, включая погоду, мимолетные впечатления от встреч, количество проданных яиц во время жизни на ферме. Его испанские дневники, как он пишет в книге «Памяти Каталонии», были конфискованы в Барселоне, когда республиканские власти, зависимые от СССР, подвергли репрессиям POUM, в ополчении которой служил Оруэлл. Вполне вероятно, что эти дневники до сих пор тайно хранятся в некоем закрытом российском архиве.

1. О воровстве

«За уборкой хмеля один день почти не отличается от другого. Без четверти шесть утра мы выползали из соломы, надевали пальто и башмаки (во всем остальном спали), выходили наружу, разводили огонь — дело непростое, в этом сентябре то и дело шел дождь. К поло­вине седьмого заваривали чай, поджаривали хлеба на завтрак и шли на работу, захватив бутерброды с беконом и жестяной котелок с холод­ным чаем для обеда. Если не было дождя, работали без перерыва примерно до часа, потом разводили костер среди стеблей, грели чай и полчаса отдыхали. Потом опять за работу до половины шестого, а пока вернешься домой, отмоешь с рук сок хмеля, выпьешь чаю, уже стемнеет и сон валит с ног. Но часто по ночам ходили воровать яблоки. Поблизости был большой сад, и втроем или вчетвером мы регулярно его грабили, набирали в мешок фунтов пятьдесят яблок и несколько фунтов лещины».

Уборка хмеля. Дневник.  2–19 сентября 1931 года

На уборку хмеля Джордж Оруэлл с тремя спутниками отправился 28 августа. До этого — ночевки в лондонских ночлежках и одна ночь на Трафальгарской площади среди нищих и проституток. Подробнее всех он описывает своего дружка по проз­­вищу Рыжий, называя его самым интересным. «За последние пять лет, когда не сидел в тюрьме, наверное, не было дня, чтобы он не нару­­шил закон». Чуть позже в том же дневнике Оруэлл пишет: «Несколько раз по ночам Рыжий уговаривал меня пойти с ним ограбить церковь — и отпра­вился бы один, если бы я не вбил ему в голову, что подозре­ние непременно падет на него, поскольку известно его уголовное прошлое». Такова была жизнь, которую Оруэлл добровольно выбрал, отказавшись от приличной зарплаты блюстителя порядка. Название его первой книги «Фунты лиха в Париже и Лондоне» (1933) говорит само за себя.

2. О похоти, не находящей разрешения

«Когда остановились, чтобы разжечь костер и пообедать, появились двое бродяг-шотландцев, воровавших яблоки в соседнем саду; долго с нами разговаривали. Разговоры вертелись вокруг секса — в гнусном тоне. Бродяги отвратительны, когда говорят на эти темы: нищета лишает их женщин, и сознание их отравлено непристойностью. Просто похотливые люди еще выносимы, но похоть, не находящая разрешения, чудовищно портит людей».

Уборка хмеля. Дневник. 
29 августа 1931 года

В романе «1984» Оруэлл повернет эту тему иначе:

«Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который неподвластен партии, а значит, должен быть по возмож­ности уничтожен. Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю. <…>
     <…>
     <…> Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу». 

Сам Оруэлл, судя по всему, не склонен был жестоко подавлять свои сексуаль­ные влечения. Об одном из свидетельств этому в январе 2020 года писала The Times. Приемный сын писателя Ричард Блэр недавно приобрел письма отца, написанные по большей части в те годы, когда он был женат на Эйлин О’Шонесси, двум женщинам — Бренде Солкелд и Элинор Жак. «Это были очень личные письма, — сказал Ричард Блэр. — Я думаю, в обоих случаях время от времени был физический контакт». Согласно одному из писем Бренде Солкелд, Эйлин с пониманием относилась к желаниям мужа: «Она готова разрешить мне спать с тобой примерно два раза в год, просто чтобы мне было хорошо».

3. О вальдшнепах и кроншнепах

«Сегодня утром увидел стаю летящих птиц и практически уверен, что это были вальдшнепы. Судя по всему, сбиваются в группы для дальнего перелета. Примерно в 8:30 надо мной пролетело с дюжину птиц, по длинным клювам и общим очертаниям в первый момент показалось, что это кроншнепы, которых тут никогда не видели. Но были маловаты для кроншнепов и летели чуть быстрее. Отдалившись немного, харак­терным образом вильнули в сторону и вниз, и я понял, что это вальд­шнепы. Слегка все же смущает не то, что дюжина собралась вместе, а то, что так рано. Других я видел в октябре, это было у моря в Суффолке».

Домашний дневник. Том II. 12 сентября 1939 года

Эта запись сделана в Уоллингтоне — в деревне недалеко от Лондона, где Оруэлл прожил немалую часть времени в 1936–1940 годах. Подобных наблю­дений за тем, что попадалось на глаза, в его дневниках множество. В Уоллинг­тоне он фиксирует и погоду, и свои работы на приусадебном участке, и коли­чество снесенных курами и проданных яиц, и количество надоенного козьего молока (кличка его козы была Мюриел — так же он назовет козу в повести «Скотный двор», изданной в 1945 году). Оруэлл с дотошным интересом описывает все вокруг: и материальное, практическое, и живое, не приносящее практической пользы. 20 сентября 1938 года он, к примеру, подробно описал и зарисовал токарный станок столяра-еврея в Марракеше:

«Есть две бабки: левая — неподвижная, правая скользит по металли­ческому стержню, на обеих по острию. Обрабатываемая деревяшка зажимается двумя остриями и вращается, острия неподвижны. Предварительно ее обматывают тетивой лучка один раз. Столяр удерживает подвижную бабку правой ногой, а правой рукой двигает взад и вперед лучок. Резец он держит в левой руке, поддерживая для устойчивости левой ногой».

А про птиц (вернее, про их отсутствие) он находил время подумать даже в разгар боев в Испании:

«Нигде не видно было и следа жизни, даже птицы не летали. <…>
     <…>
     <…> В пустом небе почти никогда не появлялись птицы. Никогда еще, пожалуй, я не видел страны, в которой было бы так мало птиц. Нам случалось иногда замечать птиц, похожих на сороку, стаи куропаток, внезапно вспархивающих ночью и пугавших часовых, и, очень редко, медленно круживших в небе орлов, презрительно не замечавших винтовочной пальбы, которую открывали по ним солдаты».

Но, с другой стороны:

«Сегодня вечером я видел цаплю, пролетевшую над Бейкер-стрит. Но это не столь невероятно, как то, что я видел недели две назад, а именно пустельгу, убившую воробья посреди стадиона „Лордс“. Полагаю, вполне возможно, что война, т. е. сокращение транспорта, привела к оживлению активности птиц в центре Лондона».

4. О цветах

«В саду сейчас цветут: полиантус, обриета, пролеска, мускари, кислица, несколько садовых нарциссов. В поле много нарциссов. Они очень пышные, двойной ряд лепестков, явно не настоящие дикие нарциссы, а из луковиц, попавших в землю случайно».

Домашний дневник. Том I. 12 апреля 1939 года

Это тоже написано в Уоллингтоне. Любовь к цветам Оруэлл в эссе «Англия, твоя Англия» (1941) назвал национальной чертой — хоть и второстепенной, но ярко выраженной. Без сомнения, он и сам был носителем этой черты, и, вероятно, к нему в широком смысле приложимо то, что он пишет в этом эссе далее: «Однако она связана с другой чертой англичан, настолько для нас характерной, что мы ее почти не замечаем, — это приверженность к разного рода хобби и досужим занятиям, с глубоко частным характером английской жизни. Мы — народ цветоводов, но также собирателей марок, голубятников, столяров-любителей…»

Уинстона в романе «1984» соблазняет стеклянное пресс-папье с кораллом внутри: «Самым симпатичным в этой штуке была ее бесполезность…» 6 октября 1939 года Оруэлл записывает в Домашнем дневнике:

«Сегодня вечером обнаружил фосфоресцирующего червяка или сороконожку, раньше ничего подобного не видел и не слыхал о ни о чем таком. Выйдя на лужайку, заметил какое-то свечение: это была светя­щаяся полоска, которая постоянно росла. Подумал, это, должно быть, светляк, правда, я никогда не видал светляка, который оставлял бы за собой фосфоресцирующий след. Поискав с электрическим фона­риком, обнаружил, что это длинное и очень тонкое червеобразное существо со множеством тонких ножек с каждой стороны и двумя видами усиков на голове. Длина примерно 1¼ дюйма. Сумел поймать его в пробирку и внес в дом, но свечение вскоре сошло на нет».

5. Об Испании

«Флаг республиканской Испании на двух зданиях, одно называется La Casa de España — что-то вроде клуба, с обычными правитель­ственными плакатами. На некоторых лавках франкистские плакаты: плакат „Arriba España“ почти не отличается от правительственного. На стенах надписей немного, профранкистских и проправительствен­ных примерно поровну — может быть, последних чуть больше».

Марокканский дневник. Танжер, 10 сентября 1938 года

После ранения в Испании в мае 1937 года (пуля снайпера попала в шею) Оруэлл был вынужден вместе с женой прятаться в Барселоне: на POUM, членом которой был писатель, обрушили репрессии коммунисты сталинского толка. В июне 1937 года Оруэлл с трудом выбрался из Испании. Врачи рекомендо­вали ему пожить в теплом климате, и он выбрал Марокко. Война в Испании между тем продолжалась, осенью 1938 года в Барселоне шел суд республи­канских властей над лидерами POUM, которых объявили фашистскими аген­тами. Город Танжер на южном берегу Гибралтарского пролива имел междуна­родный статус, но испанское влияние в нем было сильным. Оруэлл, уже написавший к тому времени «Памяти Каталонии» — книгу о своем участии в войне, — пристально следил за событиями, желая, несмотря ни на что, победы республиканцам. В «Памяти Каталонии» он писал, однако, что в случае их победы будет установлена диктатура, тоже в какой-то мере фашистская.

6. О пропаганде

«Любая пропаганда — ложь, даже когда говоришь правду. Но это не так уж важно, лишь бы знать, что ты делаешь и почему».

Второй дневник военного времени. 14 марта 1942 года

Так, не без обычного для него самоуничижения, Оруэлл характеризует свою службу на Би-би-си, где он работал в Восточном зарубежном вещании на Индию, Малайзию и Индонезию. Пропаганда, разумеется, бывает разная. 16 марта 1936 года Оруэлл записывает:

«Вчера вечером слушал речь Мосли… <…> Мосли говорил полтора часа и, к моему огорчению, кажется, увлек большинство слушателей. Поначалу ему шикали, но в конце громко аплодировали. Несколько человек, попытавшихся вставить слово, были выброшены с совершенно ненужной жестокостью. <…> М. очень хороший оратор. Речь его — обычная трескучая белиберда: беспошлинная торговля внутри Империи, долой евреев и иностранцев, повышение зарплаты, сокращение рабочего дня и т. д., и т. д. После шиканья вначале он рабочую (по преимуществу) аудиторию с легкостью задурил, выступая как бы с социалистических позиций и обвиняя сменявшие друг друга правительства в предательстве интересов рабочего класса. Вину за все он возлагал на таинственные международные шайки евреев…»

22 марта того же года:

«Коммунистический митинг на Маркет-плейс разочаровал. Беда всех коммунистических ораторов в том, что говорят они не доходчиво, а чудовищно длинными фразами, со всякими „несмотря“, „безотно­сительно“, „даже принимая во внимание“ и т. д. <…> Предполагаю, что им дают заранее приготовленные речи и они выучивают их наизусть».

Человек левых взглядов, член Независимой рабочей партии, Оруэлл в 1936 году еще связывал с коммунистами некие ожидания. Главные разочарования в них ждали его впереди.

7. О даре предвидения

«…Главным образом способность таких людей, как мы, лучше понимать ситуацию, чем так называемые эксперты, заключается не в предсказа­нии конкретных событий, но в умении постичь, в каком мире мы жи­вем. <…> С 1934-го я знал, что надвигается война между Англией и Германией, а с 1936-го я знал это с полной уверенностью. <…> Равным образом и такие ужасы, как российские чистки, никогда меня не удив­ляли, потому что я всегда чувствовал, что это — не именно это, но что-то подобное — присуще большевистскому правлению. Я ощущал это в их литературе».

Дневник военного времени. 8 июня 1940 года

Несколькими строчками выше Оруэлл пишет: «Отчасти дело в том, что меня не ослепляют классовые интересы и т. д…» В какой-то мере это проясняет, кто такие «мы». Можно предположить, что он также имеет в виду свою писатель­скую интуицию. Это место в дневнике перекликается с тем, что Оруэлл пишет в эссе «Моя страна, правая она или левая» (1940):

«Не могу сказать, в каком году я впервые ясно понял, что надвигается нынеш­няя война. После 1936 года это было понятно уже всем, кроме идиотов. В течение нескольких лет грядущая война была для меня кошмаром, и я даже писал брошюры и произносил речи против нее. Но в ночь накануне того, как объявили о заключении русско-герман­ского пакта, мне приснилось, что война началась. Не знаю, как истол­ковали бы мой сон фрейдисты, но это был один из тех снов, которые иногда открывают тебе подлинное состояние твоих чувств. Он объяс­нил мне, во-первых, что я просто испытаю облегчение, когда начнется давно и с ужасом ожидаемая война, и, во-вторых, что я в душе патриот, не буду саботировать или действовать против своих, буду поддер­живать войну и, если удастся, воевать. Я сошел вниз и прочел в газете сообщение о прилете Риббентропа в Москву».

8. О пакте Молотова — Риббентропа

«К прибытию Риббентропа московский аэропорт был украшен свастиками. „М. гардиан“ добавляет, что они были загорожены ширмами, чтобы остальная Москва их не видела».

Дневник событий, ведущих к войне. 24 августа 1939 года

Позднее в «1984» Оруэлл наглядно изобразит резкий поворот политического курса:

«Речь продолжалась уже минут двадцать, как вдруг на трибуну взбежал курьер и подсунул оратору бумажку. Тот развернул ее и прочел, не пере­ставая говорить. Ничто не изменилось ни в голосе его, ни в повадке, ни в содержании речи, но имена вдруг стали иными. Без всяких слов по толпе прокатилась волна понимания. Воюем с Остазией! <…>
     Задним числом Уинстон поразился тому, как оратор сменил линию буквально на полуфразе, не только не запнувшись, но даже не нарушив синтаксиса».

9. О евреях и островном мировоззрении

«С удивлением обнаружил, что Д., несомненно левых взглядов, склонен разделять нынешние настроения против евреев. Он говорит, что евреи в деловых кругах становятся прогитлеровскими или готовятся к этому. Звучит почти невероятно, однако, по словам Д., они всегда будут восхищаться тем, кто их пинает. Лично я чувствую, что любой еврей, т. е. европейский еврей, предпочел бы социальную систему гитлеров­ского типа нашей, если бы не случилось так, что он преследует их. То же самое относится почти к любому жителю Центральной Европы, т. е. беженцам. Они используют Англию как убежище, но не могут не ощущать к ней глубочайшего презрения. Это видно по их глазам, даже если они не высказываются откровенно. Суть в том, что островное мировоззрение и континентальное совершенно несовместимы».

Дневник военного времени. 25 октября 1940 года

Представление о евреях как о носителях эгоистического начала и чужеродном элементе Оруэлл, как видим, в какой-то степени разделял. В более ранней дневниковой записи (от 2 августа 1939 года) он неодобрительно замечает: «Похоже, беженцы-евреи из Германии в огромных количествах обосновы­ваются в некоторых частях Лондона, напр., в Голдерс-Грине, и покупают дома, на что им вполне хватает денег». Однако в апреле 1945 года, когда о преступле­ниях нацизма против евреев уже очень многое стало известно, он публикует эссе «Антисемитизм в Британии» (1945), где призывает мыслящих людей (включая, похоже, и самого себя) разобраться в своих предубеждениях:

«…Нечто неуловимое, какой-то психологический витамин отсутствует в современной цивилизации, и в результате этого мы все подвержены безумию — вере в то, что целые расы или нации таинственным образом могут быть плохими или хорошими. Я бросаю вызов любому современ­ному интеллектуалу: попробуй всмотреться честно и внимательно в свой собственный разум, и ты обнаружишь там националистические лояльности и ненависти к одним или другим группам людей».

В эссе «Англия, твоя Англия» Оруэлл критикует «островное мировоззрение» (изоляционизм) англичан, ставя его в один ряд с ксенофобией, с нежеланием принимать иностранцев всерьез. В некоем узком смысле, однако, островное мировоззрение было, вероятно, присуще самому Оруэллу: с мая 1946 по январь 1949 года он по большей части жил на острове Джура Внутреннего Гебридского архипелага с населением около 250 человек, где написал роман «1984».

10. О пучеглазых лицах и кричащих красках

«Всякий раз, когда я прохожу по станциям метро, тошнит от рекламы, дурацких пучеглазых лиц и кричащих красок, всех этих отчаянных потуг соблазнить людей тратить труд и материалы, потребляя беспо­лезную роскошь или вредные лекарства. Сколько мусора унесет прочь эта война, только бы нам продержаться лето. Война попросту изнанка цивилизованной жизни, ее девиз — „Отныне, Зло, моим ты благом стань“, а среди благ современной жизни столько на самом деле дурных, что можно задаться вопросом, действительно ли в конечном счете война причиняет вред».

Дневник военного времени. 14 июня 1940 года

Неприятие любой диктатуры соединялось у Оруэлла с антибуржуазностью. Презрением к пошлой рекламе пропитан его роман «Да здравствует фикус!» (1936). В дневнике «Дорога на Уиган-Пирс» в феврале 1936 года он пишет: «В который раз поражаюсь тому, что стоит рабочему человеку получить официальную должность в профсоюзе или включиться в политику лейбори­стов, как он, желая того или нет, приобщается к среднему классу, т. е., борясь с буржуазией, сам становится буржуазным. Твой образ жизни и твоя идеология неизбежно изменяются в соответствии с твоим доходом».

11. Об интеллектуальной честности

«Когда я с кем-нибудь разговариваю или читаю тексты кого-то, у кого есть хоть какие-то личные пристрастия, я вижу, что интеллектуальная честность и взвешенное суждение попросту исчезли с лица земли. Мысль любого — „прокурорская“, каждый только приводит свои дово­ды, умышленно подавляя мнение оппонента и, более того, с полной нечувствительностью к любым страданиям, кроме собственного и своих друзей. Индийский националист тонет в жалости к себе и ненависти к Британии и совершенно равнодушен к несчастьям Китая; английский пацифист доводит себя до исступления, говоря о концлагерях на остро­ве Мэн, и забывает о таковых в Германии и т. д., и т. д. Это замечаешь применительно к людям, с которыми не согласен, таким как фашисты или пацифисты, но на самом деле все одинаковы, по крайней мере все, у кого есть определенное мнение».

Второй дневник военного времени. 27 апреля 1942 года

Оруэлл позднее разовьет эту мысль применительно к писательству в эссе «Писатели и Левиафан» (1946):

«…приверженность любой политической доктрине с ее дисци­пли­нирующим воздействием, видимо, противоречит сути писательского служения. Это относится и к таким доктринам, как пацифизм или индивидуализм, хотя они притязают находиться вне каждодневной политической борьбы. Право же, все слова, кончающиеся на „изм“, приносят с собой душок пропаганды. <…>
     <…>
     <…> …творчество, если оно обладает хоть какой-то ценностью, всегда будет результатом усилий того более разумного существа, которое остается в стороне, свидетельствует о происходящем, держась истины, признает необходимость свершающегося, однако отказывается обма­нываться насчет подлинной природы событий».

В августе 1944 года, когда в Англии не принято было дурно отзываться о союзнике — о СССР, — Оруэлл писал своему другу Джону Миддлтону Марри: «Я считаю, что для людей вроде нас, по мнению которых с Советским Союзом произошло что-то очень нехорошее, готовность критиковать Россию и Сталина — критерий интеллектуальной честности».

12. О владении языком

«…Если речь идет о длительной болезни, когда одолевает слабость и нет аппетита, но вас не лихорадит и вы не испытываете боли, то склады­вается впечатление, что мозг работает исправно. Мышление живо, как всегда, и вас интересуют те же вещи, что обычно; кажется, вы способны нормально говорить и читать то же, что читали бы в другое время. Но, лишь попытавшись писать, пусть даже простую, глупейшую газетную статью, вы осознаете, какое бедствие произошло внутри черепной коробки. Вначале вы вообще не способны ничего записать. Разум отвлекается на любой мыслимый предмет, не имеющий отношения к делу, и даже физический акт переноса мыслей на бумагу приводит в сильнейшее раздражение. Затем, может быть, вам удастся что-то написать, но все написанное выходит глупым и банальным. Вы пере­стаете владеть языком, точнее, в голову приходят только плоские, банальные выражения: все живые, яркие фразы бегут вас. И, даже вернувшись к привычке писать, вы, вероятно, обнаружите, что утратили способность к связности».

Второй литературный дневник. 30 марта 1948 года

В это время Оруэлл лежал в клинике Эрмайрз в Ист-Килбрайде, близ Глазго, с диагнозом «туберкулез левого легкого». Первый вариант романа «1984» был завершен 7 ноября 1947 года. Ко второму варианту Оруэлл приступил в мае 1948 года, все еще находясь в клинике. 29 июля он вернулся на остров Джура и продолжил работу над романом, которую завершил в начале ноября. Печа­тать чистовой вариант на машинке ему пришлось самому, несмотря на плохое состояние здоровья: уговорить машинистку приехать на остров оказалось невозможно. В начале декабря Оруэлл послал экземпляры литера­турному агенту и издателю. С начала января 1949 года, покинув Джуру, он лечился в туберкулезном санатории Крэнэм, графство Глостершир, затем в клинике Университетского колледжа в Лондоне. 13 октября он заключил брак с Соней Браунелл (его первая жена Эйлин О’Шонесси умерла в марте 1945 го­да). 21 января 1950 года Оруэлл скончался от легочного кровотечения.