Суфизм и поэзия
В семнадцатом веке европейцы открыли для себя поэзию Востока, и она их очаровала. Глубокомысленные, порой парадоксальные изречения, воспевания красоты девушек (и зачастую юношей) и оды вину в часто очень коротких, лаконичных стихах нравились и удивляли. Многие из стихотворений, которые немедленно попали на кончик пера переводчикам, или принадлежали суфиям, или были написаны под большим влиянием суфийской поэзии. Это значит, что они были полны иносказательных образов. Но европейцы этого не знали и превращали стихи в оду простым грешным радостям жизни, вполне во вкусе недавно отошедшего в историю Ренессанса.
Я красавицу встретил, и с улыбкой лукавой
Мне дала она хмеля — опоила отравой.
Взор ее — что разлука, рдеют губы от хмеля, —
Суждена мне до смерти чаша муки кровавой.
Ей всю жизнь посвятил я, лишь о ней и мечтая, —
Все твердят мне: «Безумец!» — вот с какою я славой!
Все на свете забыл я, страстно предан ей сердцем, —
Все иное мне чуждо, — что со мной, боже правый!
День и ночь о любимой вспоминая, рыдаю, —
мотыльком я сгораю, мучим мукой неправой.
В сердце скорбь безысходна, нет ни друга, ни брата, —
Зло соперники травят меня всей оравой.
О Машраб, ты безумен, нет к былому возврата,
Падай жертвой, бесстрашен перед смертной расправой.
Машраб Бабарахим
Дервиши на празднике от художника Василия Верещагина. Будучи аскетами, дервиши принципиально носили лохмотья.
В стихах суфиев повторяются образы любовного опьянения и вина из рук своей любви. Эти два образа напрямую связаны с философией суфизма. Конечной целью всякого суфия является соединение с Аллахом, подобно тому, как влюблённый мечтает соединиться с предметом своего воздыхания, и любовь — та сила, та тяга, которая даёт возможность духу двигаться от суеты мира к Абсолютной Реальности. Суфий ищет состояний, способных убрать завесу сознательности, мешающей чистому восприятию реальности, и эти состояния подобны опьянению вином, когда глаза открываются красоте мира вокруг, а рациональность, мешающая воспринимать эту красоту, умолкает под действием дурмана.
Глазам была видна ты, а я не знал,
Таилась в сердце свято, а я не знал,
Искал по всей вселенной твоих примет,
Вселенною была ты, а я не знал.
Джами
Хор дервишей, выпрашивающих милостыню, кисти художника Василия Верещагина. Как аскеты, дервиши довольствовались малым и жили на подаяние.
Христианину семнадцатого века показалась бы кощунственной мысль представлять Бога в виде девушки, да ещё вызывающей желание или подносящей вино (всё равно что прислуживающей за столом). Но суфии отвергали многие гендерные границы, когда дело доходило до жизни и движений духа, а не плоти. Ласковый взгляд, ласковый жест красавицы был самым понятным способом языком этого мира объяснить любовь Бога к человечеству и готовность одарять своих детей блаженством.
Я кружился всю ночь до утра под луной,
Возле дома Любимой, объят тишиной.
Утром вышла Она, предложила вина —
Чаши нет у меня, лей в мой череп пустой!
Джалаладдин Руми
Среди других образов суфийской поэзии — жемчужина, как символ той мудрости, что трудно достичь; хозяин кабака, за чьим образом прячется наставник суфия; птица, которая есть душа. В стихах суфиев повторяются мотивы искажения нашим разумом чистой, абсолютной реальности в некую иллюзию, и бренности всего, что за пределами абсолютной реальности.
Все то, что Богом ты зовешь, не Он, а ты…
В любом названии и имени — мечты…
Фарид ад-дин Аттар
Мир – ледяной дворец, он красотою манит,
Но солнышко взойдет — и он водою станет!
Кабир
Художник Василий Верещагин был реалистом, но в этой картине словно использует традиционный образ поэзии суфиев: ищущий истину стоит перед закрытыми дверями.
В Иране и других персоязычных землях суфии отдавали предпочтение четверостишиям «рубаи» — что может быть выразительнее короткого, насыщенного высказывания? Арабоязычные суфийские поэты любили газели и касыды — длинные стихотворения, которые по традиции были посвящены желанию соединиться со своей целью или путешествию к ней. Ведь все практики суфиев были путём к Аллаху.
Суфизм и танец
Многие видели одну из главных достопримечательной Турции — танец дервишей, мужчин в колпаках и огромных юбках, которые кружатся, склонив голову. Этот танец изначально имеет мистический смысл, он избран суфиями для того, чтобы достичь «опьянения» — транса, когда сознание, отделяющее человека от возможности чувствовать присутствие Аллаха и сливаться с Абсолютом, отключается. Кружение в танце является частью практики «сама», при которой суфий обращается к разного рода искусствам как воплощениям молитвы. Притом музыка и танец считаются смущающими разум мирян и позволительными только для самих суфиев.
Само слово «дервиш» переводится с персидского как «стоящий за дверью». Спутник перед дверью, который не может её открыть или просит отворить её возлюбленную — обычный образ в поэзии суфиев.
В наше время танец дервишей исполняется только в белом костюме, но когда-то это было необязательно.
Для танца дервишей надеваются длинные белые одежды, символ того, что танцор очистился и готов к мистическому обряду. Они включают огромную юбку. Ношение юбки, в отличие от просторных рубах, нехарактерно для народов, исповедующих ислам. В этом отношении суфии пересекают границы. Существует трактовка, что тут отражается готовность слиться в любовном экстазе с Аллахом, став его возлюбленной — конечно, на символическом уровне. Сам танец — способ добиться этого экстатического состояния. Чтобы усилить трансовое состояние, дервиши склоняют голову, зажимая сонную артерию на шее.
Каждая деталь танца-молитвы носит символическое значение. До того, как начать танец, дервиши предстают в чёрных плащах — так выражается их готовность отказаться от своего «я». Войлочные колпаки — надгробия, поскольку всё в этом мире бренно. Вращение танцора — это вращение самой вселенной, и ладони поднятых рук дервиша обращены одна к небу, другая к земле, показывая их связь.
По легенде, суфийский танец появился, когда поэт Руми услышал ритмичные удары молотков на городском рынке. Их ритм погрузил его в транс, в котором звуки ударов превратились в восклицание, прославляющее Аллаха. В экстазе поэт начал кружиться.
Суфии и музыка
Традиционный ислам осуждает любое музицирование, кроме игры на бубне без бубенцов и пения женщин. Сам бубен традиционно брали в руки тоже только женщины. Тем не менее, в исламских странах всегда исполняли музыку, несмотря на осуждение религии, хотя ведущим инструментом действительно стал бубен, вроде узбекской дойры или иранского дафа. Вместо запретных бубенцов к ободу за мембраной прикрепляли позвякивающие друг о друга колечки.
Сейчас танцу дервишей учат и на курсах танца живота, но фактически это уничтожает всю суть обрядового танца.
Первыми мужчинами, взявшими в руки бубен, стали суфии, отрицавшие для себя многие запреты и предпочитавшие вместо того готовить свой разум к саме так, чтобы он не смущался ни эротическими метафорами (поскольку во время самы читают те самые суфийские стихи, использующие любовные образы), ни музыкой и танцами, ни чем-либо ещё.
В странах, которые теперь известны, как мусульманские, до прихода ислама бубен символизировал Луну. В суфийской поэзии луна - это лик далёкой возлюбленной, которая, как мы помним, на самом деле есть Аллах, к которому стремится душа суфия. Но суфии придали бубну и новые смыслы. Круг бубна, согласно их трактовке, это круг земного бытия, а натянутая на обруч кожа — это абсолютная, чистая, истинная реальность. Каждый удар по бубну - это «вступление божественного воодушевления, которое из сердца, внутреннего и сокровенного, переносится на абсолютное бытие», как пишет об игре на дафе Ахмед бен Мохаммад Альтавуси.
Кроме бубна, суфии играют на флейтах и поют во время самы. Их музыка волнует сердце, в первую очередь, участников церемонии, но обычай требует, чтобы они скрывали своё волнение до тех пор, пока сдерживать крики не окажется невозможным. Только тогда достигнутый экстаз можно назвать чистым.
Портрет дервиша из Марокко. Картина Хосе Тапиро-и-Баро.
