Рафаэль Сабатини и прототипы героев «Капитана Блада»

«Питер Блад, бакалавр медицины, закурил трубку и склонился над горшками с геранью, которая цвела на подоконнике его комнаты, выходившей окнами на улицу Уотер Лэйн в городке Бриджуотер. Блад не заметил, что из окна на противоположной стороне улицы за ним с укором следят чьи-то строгие глаза. Его внимание было поглощено уходом за цветами и отвлекалось лишь бесконечным людским потоком, заполнившим всю узенькую улочку. Людской поток вот уж второй раз с нынешнего утра струился по улицам городка на поле перед замком, где незадолго до этого Фергюсон, капеллан герцога, произнёс проповедь, в которой было больше призывов к мятежу, нежели к богу».

Так начинается самая, пожалуй, великая и известная приключенческая книга об Эпохе Паруса. «Капитан Блад», «Питер Блад» стали именами нарицательными при описании смелых корсаров Англии, не всегда разборчивых в средствах, часто не дружащих с законом, но готовых пойти на любой риск ради денег — и чтобы досадить испанцам.

А были ли такие корсары или пираты в реальности? Давайте разбираться.

Мятежный хирург

Большинство литературоведов сходятся на том, что Сабатини взял за основу биографию известного английского пирата, а позже капера и губернатора Ямайки Генри Моргана. Чаще всего основывают они это на описании рейда на Маракайбо.

Действительно, описание Сабатини в точности повторяет приключения Моргана.

Вспомним кульминацию: «На борту испанского галеона затрубили тревогу, и началась паника. Испанцы, не успев продрать от сна глаза, бегали, суетились, кричали. Они пытались было поднять якорь, но от этой попытки, предпринятой с отчаяния, пришлось отказаться, поскольку времени на это всё равно не хватило бы. Испанцы полагали, что пираты пойдут на абордаж, и в ожидании нападения схватились за оружие. Странное поведение нападающих ошеломило экипаж „Энкарнасиона“, потому что оно не походило на обычную тактику корсаров. Ещё более поразил их вид голого верзилы Волверстона, который, размахивая поднятым над головой огромным пылающим факелом, носился по палубе своего судёнышка. Испанцы слишком поздно догадались о том, что Волверстон поджигал фитили у бочек с горючим. Один из испанских офицеров, обезумев от паники, приказал послать на шлюп абордажную группу. Но и этот приказ запоздал. Волверстон, убедившись, что шестеро его молодцев блестяще выполнили данные им указания и уже спрыгнули за борт, подбежал к ближайшему открытому люку, бросил в трюм пылающий факел, а затем нырнул в воду, где его подобрал баркас с „Арабеллы“. Но ещё до того, как подобрали Волверстона, шлюп стал похож на гигантский костёр, откуда силой взрывов выбрасывались и летели на „Энкарнасион“ пылающие куски горючих материалов. Длинные языки пламени лизали борт галеона, отбрасывая назад немногих испанских смельчаков, которые хотя и поздно, но все же пытались оттолкнуть шлюп».

Тем не менее, за литературную основу романа Сабатини взял мемуары корабельного врача «Повествование о великих страданиях и удивительных приключениях Генри Питмена, хирурга покойного герцога Монмута». Питмен был врачом, ухаживал за ранеными участниками восстания Монмута, приговорён к смертной казни судьёй Джеффрисом, позже смертную казнь заменили продажей на Барбадос. Там его друзья устроили побег, но на этом сходство заканчивается — Питмен не присоединился к ним, и после амнистии вернулся в Англию, где и написал историю своих похождений.

Ищите француза!

Очень много черт Блад почерпнул из облика и действий французских корсаров. Например, знаменитый бой «Арабеллы» с испанскими галеонами «Милагроса» и «Гидальго», за который Сабатини так доставалось от критиков, есть ни что иное, как краткий пересказ одного из отчётов величайшего французского корсара Жана Бара.

Вспомним: «И тут как раз носовые пушки „Арабеллы“ дали залп по „Милагросе“. На этот раз ядра превратили её бушприт в обломки, и, теряя управление, она уклонилась влево. Дон Мигель грубо выругался. Едва лишь корабль испанского адмирала резким поворотом руля был возвращён на свой прежний курс, в бой вновь вступили передние пушки „Милагросы“. Но прицел был взят слишком высоко: одно из ядер пролетело сквозь ванты „Арабеллы“, оцарапав её грот-мачту, а второе ядро упало в воду. Когда дым от выстрелов рассеялся, выяснилось, что английский корабль, идя тем же курсом, который, по мнению лорда Джулиана, должен был привести его в западню, находился уже почти между двумя испанскими кораблями. <…> Наконец „Арабелла“ полностью оказалась между испанскими кораблями. Дон Мигель прокричал что-то трубачу, который, забравшись на ют, стоял подле адмирала. Трубач поднёс к губам серебряный горн, чтобы дать сигнал стрелять из бортовых пушек. Но едва он успел поднести к губам трубу, как адмирал схватил его за руку. Только сейчас он сообразил, что слишком долго медлил и что капитан Блад воспользовался этой медлительностью. Попытка стрелять в „Арабеллу“ привела бы к тому, что „Милагроса“ и „Гидальго“ обстреливали бы друг друга. Дон Мигель приказал рулевым резко повернуть корабль влево, чтобы занять более удобную позицию. Но и это приказание запоздало. „Арабелла“, проходя между испанскими кораблями, как будто взорвалась: из всех её тридцати шести бортовых пушек одновременно раздался залп в упор по корпусам „Милагросы“ и „Гидальго“. Корабль дона Мигеля вздрогнул от носа до кормы и от киля до верхушки грот-мачты. <…> Покачиваясь на волнах, „Милагроса“ медленно двигалась вперёд; в её борту зияли огромные дыры, фок-мачта была разбита, а в натянутой над палубой сетке чернели обломки рей. Нос корабля был изуродован: одно из ядер разорвалось внутри огромной носовой каюты, превратив её в щепы».

Это явно взято из описания действий Жана Бара. Существует даже такая байка: во время приёма в Версале, в присутствии многих придворных, король спросил Бара, как ему удаётся каждый раз вырываться из блокированного Дюнкерка.

— Ну, это очень просто, — отвечал белокурый неграмотный гигант. — Вот, смотрите, — и он проломился через толпу придворных, бесцеремонно их растолкав.

Но если бы только Жан Бар! Безрезультатная погоня полковника Бишопа за Бладом очень напоминает английское преследование Форбэна в Средиземном море, а также действия адмирала Уоджера против Жан-Батиста Дю Касса в Вест-Индии в 1708 году и неудачные поиски адмиралом Бейкером Жака Кассара в 1712-м. Сравните сами: «Только что пришедший к Барбадосу Бейкер, узнав об атаке Картахены, пошёл на перехват корсара, но Кассар уже вёл корабли к английской колонии Антигуа. Там приключилась самая дурацкая ситуация из возможных. 24 июня 1712 года вице-адмирал Уолкер увёл семь кораблей антигуанской эскадры на блокаду Кассара, который, по слухам, находился на Мартинике. К этому времени корсары уже грабили Картахену, ну а 20 июля Кассар появился у стен британской колонии Антигуа. После часовой бомбардировки губернатор Дуглас согласился на переговоры, итогом которых стала передача 1200 рабов и четырёх торговых судов англичан». Ничего не напоминает?

Без страха, без жалости

Очень часто ругали Сабатини за идеализацию корсаров — мол, против регулярных солдат такие горе-воины не продержались бы и минуты. И опять-таки — вот описание, взятое из отчёта Жана Бара о бое 29 июня 1694 года у Текселя: «Я перед абордажем, чтобы взбодрить своих товарищей, пообещал тому, кто принесёт штандарт адмирала с голландского „Принс де Фриз“, десять пистолей, а тому, кто срубит и принесёт кормовой флаг голландского флагмана, — шесть пистолей.

За дело взялся матрос по прозвищу Провансалец. Он перепрыгнул на верхнюю палубу противника, в полёте тесаком убил одного из голландских матросов, и начал карабкаться на фок-мачту, чтобы сорвать голландский адмиральский штандарт. Матросы „Принс де Фриза“ открыли по нему жаркий огонь из пистолей и ружей, однако Провансалец упрямо лез по вантам вверх, не обращая внимания на свистящие мимо пули. Ему удалось сорвать флаг, но тут же одна из пуль отстрелила ему палец, а вторая прошла навылет в бедро.

Провансалец обмотал раненую ногу адмиральским штандартом, спустился вниз и ринулся к кормовому флагу, по пути пристрелив из пистоля голландского лейтенанта и разрубив тесаком голову голландскому солдату.

Увидев, что голландцы заряжают картечницу, он ничком рухнул на палубу, и пули просвистели мимо, немного повредив ему причёску. Провансалец поднялся, сорвал кормовой флаг, достав последний пистоль, выстрелил в голову голландскому матросу и как кошка перепрыгнул по вантам на свой корабль.

Я был восхищён — тут же отсчитал храбрецу 16 пистолей и подарил ему свою саблю в знак уважения к отваге и доблести Провансальца».

А Ривароль не виноват

Особняком стоит рассказ об атаке Картахены 1697 года — там Сабатини под видом французского капитана Ривароля вывел Жана Бернара Луи Дежана, барона де Пуанти, который, мягко говоря, был полной противоположностью персонажу книги. Именно Пуанти принадлежит главная заслуга взятия Картахены: корсары, приглашённые Дю Кассом (650 человек на семи кораблях — «Серф-Волан» (40 пушек и фальконетов), «Серпантье», «Грасиезе», «Пемброкк», «Мютине», «Жерзье» и «Англуа», которые имели от восьми до 24 лёгких пушек), отличились только в грабеже и разбое.

Кстати, в реальной истории эти разбойники были перехвачены англичанами и повешены на Барбадосе.

Составляем фоторобот

А кого же Блад напоминал по внешности? Уж явно не толстого увальня Моргана! Вспомним: «Внешность Блада заслуживала внимания: он был высок, худощав и смугл, как цыган. Из-под чёрных бровей смотрели спокойные, но пронизывающие глаза, удивительно синие для такого смуглого лица».

А теперь сравним с двумя описаниями. Вот принц Конти пишет о Жане Баре в 1695 году, когда последний перевозил его в Данию: «Он имел изящное выражение лица, небольшую щетину на загорелом, обветренном лице, светлые волосы и на удивление выразительные большие голубые глаза».

А вот как современники описывали Клода Форбэна: «Хрупко сложен, цыганская внешность, насмешливый и чуть высокомерный взгляд. Изящный в манерах, но очень гибкий, жилистый».

Так что выбирайте на вкус.

***

Таким образом, Сабатини — сам фанат Эпохи Паруса — взял немного от Питмена, немного от Моргана, бесшабашность Форбэна, честность и удачливость Кассара, приправил всё это удалью Жана Бара, решительностью Дюгэ-Труэна, изворотливостью Дю Касса — и получился персонаж на века, приключениями которого зачитывается уже не одно поколение читателей. И действовал он вполне в той парадигме, которую сам и озвучил: «Исторический романист должен изучить избранный период с такой тщательностью, чтобы чувствовать себя в нем, как дома. Но если он знает писательское ремесло, то не станет загромождать рассказ приобретёнными знаниями, а лишь наполнит и осветит ими повествование».