Русофильство немецких консерваторов начала XX века и русские классики как музы

Можно так сказать: когда какой-нибудь русский человек обращается к смыслам, несомым «консервативной революцией» Германии 1920-1930-х годов, в каком-то роде он обращается и к смыслам совершенно конкретного периода в истории русской мысли, русской литературы и словесности, — речь идет о второй половине XIX века.

Там — спор славянофилов и западников; там – вдохновлённое социалистическими идеями народничество; там — в конце концов! — Фёдор Михайлович Достоевский и Лев Николаевич Толстой. Ведь можно сказать, что последние в своих трудах отразили все общественно-политические тенденции и процессы того времени в Российской Империи; а что-то, быть может, и подытожили, зафиксировали. И отсылками именно к трудам этих двух русских писателей изобилуют работы немецких «революционных консерваторов».

Причины специфичны. Интерес к русской литературе в Германии буйно рос ещё в конце XIX века. В частности, очень уж интересовались немцы Достоевским — в 1895 году общий тираж писателя в Германии достигает 60 тысяч экземпляров, а в 1921 году выходит в 25 томах собрание его сочинений, отмечается столетие со дня рождения, тираж увеличивается до 203 тысяч в год. Заметим странность: буквально только что оконченная война не перебила интереса к Достоевскому. Возможно, война только подкинула дров берёзовых в костер мысли, — враг врагом, а русский немцу и в Первую Мировую был очень интересен.

Наконец, всплывает «советский» контекст: когда на территории бывшей Российской Империи разразилась русская революция, а потом завидными темпами стало вдруг отстраиваться некое Советское государство, «революционные консерваторы» не просто не перестали быть русофилами — напротив: они отнюдь не погнушались снабдить своё «русофильство» «просоветскими» элементами.

Безусловно, на это помножилось уже тогда возросшее внимание к социализму, привлекавшему немцев исключительно в специфичной национальной огранке.  Буквально с самого начала революции немцы не строят никаких иллюзий по поводу истоков революции, какие потом будут культивировать в своей мифологии немецкие нацисты, говоря о «жидо-большевизме».

К тому же, стоит помнить, что немецких консервативных революционеров тогда очень уж привлекала идея «восставшего Востока». Они думали, что совсем неслучайно социалистический эксперимент разразился именно на Востоке, по отношению к которому цивилизованный капиталистический Запад явно был не очень честен, что очевидно в случае Китая и Индии, но как минимум отчасти применимо и к Российской Империи.

Очень хорошо видно, как увязывалась политическая философия, русская литература и специфичное прочтение Достоевского, на примере Освальда Шпенглера. 

…плодотворная, глубокая, исконная русская ненависть к Западу, этому яду в собственном теле, которая с одинаковой силой сказывается как во внутренних страданиях Достоевского и в резких выпадах Толстого, так и в бессловесных переживаниях среднего человека; эта часто бессознательная, часто скрывающаяся за искренней любовью, ненасытная ненависть ко всем символам фаустовской воли, к городам - прежде всего к Петербургу - которые, как опорные пункты этой воли, внедрились в крестьянскую стихию этой бесконечной равнины, ненависть к наукам и искусствам, мышлению, чувствованию, государству, праву, управлению, к деньгам, промышленности, образованию, обществу, ко всему.

Так Шпенглер пишет в «Закате Западного Мира»; видно, как ему нравится способность русских писателей возненавидеть, по его мнению, инородный интеллектуальный компонент в родной культурном пространстве. Петербург — апофеоз; город, символизирующий окно, прорубленное Петром Первым в Европу, на «Запад». Через одну только эту ненависть к Западу Шпенглеру приятна Россия, которую он считает «молодой» культурой. Интересно, что ещё чаще Шпенглер упоминает Льва Толстого, но раз за разом описывает его в качестве продукта «Запада», и в то же время не отказывает ему в его попытках что есть сил отвергнуть всё «Западное», что витает вокруг него. Но Достоевский Шпенглеру, конечно, приятнее: там самобытность, там то, что ныне частенько укладывается в словосочетание «русская душа».

Хотя это разделяют и другие «революционные консерваторы»: они как будто бы пытаются разбавить культ Достоевского Толстым, или сочинениями братьев Аксаковых — не выходит. Эрнст Юнгер о Достоевском будет писать всю жизнь, есть даже фрагмент поздней переписки с Мартином Хайдеггером, в котором на одних страницах всплывают имена Родиона Раскольникова и Ницше, — Достоевский виделся продуктом очень специфичного русского нигилизма.

Особого внимания заслуживает то, как прикован к Достоевскому был Артур Мёллер ван ден Брук. Этот немецкий публицист и переводчик был знаком с работами русского писателя ещё с молодости, но своеобразную огранку его прочтение Достоевского получило в силу знакомства со знатоком Достоевского, поэтом-эмигрантом Дмитрием Мережковским, справедливо обозлённым на молодое Советское государство. В общем, так получилось, что из «Третьего Рима», неоднократно завлекавшего Достоевского, вырос концепт «Третьего Царства», то есть «Третьего Рейха» – так назывался один из главных трудов Мёллера ван ден Брука.

И… Йозеф Геббельс.

• Начало 1919 года

  «Чтение. Впервые Достоевский. Потрясает. «Преступление и наказание». Читаю Ночами»

  
  
  

• 1920

  «Усердно читаю. Толстой, Достоевский, революция во мне…»

  
  
  

• 1923

  «Европа — сплошная духовная проблема... В этой проблеме-Европе находится старая святая Россия, страна, к которой я, даже не зная её, испытываю глубочайшее почтение... В русской почве зреет отгадка великой загадки-Европы. И только дух Великана Достоевского парит над тихой грезящей Россией. Когда Россия проснётся, мир увидит новое чудо. Ex oriente lux (прим. - «Свет с Востока»)».

  
  
  

О Геббельсе говорят, что в своё время он вполне мог оказаться «национал-большевиком». Но что-то пошло не так, и Геббельс, напротив, стал самым верным соратником Гитлера. В своё время было принято чуть ли не отождествлять «консервативную революцию» и «нацизм», или хотя бы настаивать на негативном аспекте родства этих идеологий: мол, заигравшиеся в оппозицию Веймару и Западу интеллектуалы подготовили для нацистов почву в публичной сфере.

И хотя пример Геббельса может послужить лишним аргументом в рамках данной логики, благодаря ему же невольно натыкаешься на страшно логичную, но оттого не менее интересную деталь: «русофильство» является одним из самых весомых разграничительных критериев для сравнения «нацизма» и «революционного консерватизма».