Анахарсис скифский

В варварском великолепии одежд, утвари и убранства шатра терялся пришелец в скромной дорожной хламиде и с петасом на голове, из-под которого свисали тронутые сединой волосы. Широко расставленные глаза смотрели с недоумением.

— Кто ты такой? — послышался голос сразу же после того, как Анахарсис приветствовал царя и священный очаг достойной их речью.

Вопрос этот, в котором звучало презрение, обжег, подобно бичу. Но Анахарсис не вздрогнул и не отвел взгляда. В нем лишь появилась какая-то отрешенность, словно бы оскорбленная память перенесла его в то скопление из каменных шатров на берегу теплого и ласкового моря. Там его поначалу тоже не могли понять. Но ведь тогда он и впрямь был чужеземцем, и его язык для эллинов был все равно что лепет ручья или вопль настигнутого арканом зверя. Кто-то в толпе, окружившей деревянный помост, где продавались обнаженные пленники, прислушивался к звукам чуждой речи, кто-то с любопытством вглядывался в его лицо и обменивался замечаниями о его внешности. Но такого оскорбительного равнодушия, такой нескрываемой вражды Анахарсис не ощутил даже тогда, когда вместе со свободой утратил имя, когда он приобрел кличку «Скиф», ибо эллины называют его кочевой народ скифами.

Анахарсис скифский

Скифом его продолжали называть долгие годы, пока каморку не посетил гостеприимец хозяина Клеомен сын Алкмена, которому потребовалась его, Анахарсиса, помощь. Анахарсис помогал суетливому эллину перетаскивать в повозку корзины с какими-то предметами, наподобие кусков свернувшейся березовой коры. Это были свитки папируса, о существовании которых у себя на родине он не догадывался.

— Осторожнее! — умолял Клеомен.— Ради богов, не рассыпь моего Питтака. До того как вращаться среди царей, Питтак, впрягшись в лямку вместе с ослом, вращал каменные жернова. Будущие законы Питтака рождались в мучной пыли и скрежете камня. Поэтому они стали народу, уставшему от произвола знати, хлебом спасения. Поставь корзину сюда, к Фалесу, уверявшему, что все сущее произошло из некоего влажного первовещества, что Земля держится на воде и окружена со всех сторон океаном. Не потому ли свитки Фалеса отсырели. Но это им не повредило, ибо мудрость вечна.

— А разве мудростью наполняют корзины? — спросил тогда Анахарсис.
— Как ты сказал? — удивился Клеомен, не рассчитывавший встретить собеседника в лохматом и на вид угрюмом варваре.
— Я хотел сказать, — продолжал Анахарсис,— что мудрость нельзя держать взаперти. Ей нужны воздух, полет птиц, запахи трав.
— Любопытно! Любопытно! — бормотал эллин.— Но кто в таком случае обладает наивысшей мудростью?
— Дикие животные, — отозвался Анахарсис.— Они живут по природе.
— А наибольшей справедливостью? — спросил эллин.
— Дикие животные, — повторил Анахарсис столь же невозмутимо.— Они предпочитают природу закону,
— А наибольшей храбростью?
— Дикие животные! — воскликнул Анахарсис.— Они мужественно умирают за свободу. А сразу за ними я поставлю свой народ, кочующий в степях близ Борисфена, называемого нами Данаприем.
— Что я слышу! Ты скиф?! — удивился Клеомен.

Питтак — тиран VI в. до н. э., правивший на о. Лесбос, в городе Митилена. В древности считался одним из семи величайших мудрецов.
Фалес — древнейший греческий философ, родоначальник научной космологической системы, основал философскую школу в Милете.
Борисфён и Данаприй — древние названия Днепра.

Он знал, что афиняне используют скифов вместо свирепых собак, считая их не пригодными к иной службе. Этот варвар ниспровергал мнение, сложившееся о его народе.

Знакомство эллина и скифа могло бы оборваться, как тысячи других случайных встреч. Но бессмертным богам было угодно связать Клеомена и Анахарсиса дружбой. Забыв о цели своего приезда, Клеомен провел много времени в жалкой каморке привратника. Там ему открылся мир, о существовании которого эллины не подозревали. У варваров оказались свои Гомеры, повествовавшие о сражениях с чудовищами, свои Эзопы, создававшие лукавые притчи о зверях. А сам Анахарсис, в этом Клеомен не сомневался, был скифским Фалесом.

Клеомен выкупил Анахарсиса и вместе с ним отправился в Кизик, что на Пропонтиде. Кизикийцы гордились, что в их городе родился некий Аристей, считавшийся учителем Гомера и автором поэмы об аримаспах, загадочном народе севера. Начитавшись Аристея, они привыкли к невероятным историям, наподобие басен о чудовищных птицах, стерегущих золото, и путниках, превращающихся в волков. Скиф-философ поначалу удивил кизикийцев больше, чем аримаспы. Они долго и придирчиво выспрашивали Анахарсиса о его отце, деде, о его племени, с недоверием рассматривали татуировку, покрывавшую грудь и плечи, и, только удостоверившись, что он скиф, а не эллин в скифском одеянии, позволили ему предстать перед народным собранием.

К этому времени Анахарсис уже понял, что волновало и мучило мыслящих эллинов: они разочаровались в возможности разумного устройства жизни, ибо люди думают не о благе государства, а о собственной выгоде.
Но, может быть, другие народы, у которых нет многолюдных городов, храмов, театров, палестр, тюрем, устроены по-другому?
— Да! — ответил Анахарсис.

Слава Анахарсиса

Он поведал эллинам о бесхитростных номадах, гордящихся не богатством, а меткостью стрельбы из лука, о тех, кому служит обувью кожа ног, ложем — вся земля, храмом — небесный купол, кто насыщается сыром и мясом, кто пьет проточную воду и молоко. Он обрушился на стремление эллинов к роскоши. Он говорил, что роскошь ввергает людей в худшее из рабств и лишает самые мудрые законы смысла, ибо богатые рвут законы, как паутину, а слабые и бедные запутываются в них и гибнут, как мухи.

День этот вошел в историю Кизика. Специальным постановлением народного собрания кизикийцы причислили Анахарсиса к семи эллинским мудрецам и наградили его венком из дикой оливы, посаженной, по преданию, Аристеем.

Но Клеомену и этого было мало. Он записал притчи и высказывания Анахарсиса. Снабженные его собственными рассуждениями о природе мудрости и мудрости природы, мысли Анахарсиса растеклись по эллинским городам.

Так к Анахарсису пришла слава. Недавно у него не было имени, а теперь оно повторялось вместе с именами Питтака и Фалеса. Не веря, что он недавно был рабом, придумали, будто он брат скифского царя и прибыл к эллинам, чтобы научить их своим законам. Кто-то воспользовался именем Анахарсиса, как щитом, выдав за мудрость Анахарсиса свои собственные мысли. В Коринфе некий горшечник призывал разделить достояние богачей и установить царство Анахарсиса. Бунтовщика побили камнями.

Вскоре желавших увидеть скифского мудреца оказалось больше, чем посетителей кизикийских храмов. Среди них были алчущие мудрости киренцы, тарентийцы, массалиоты и даже жители далекого Гадеса, лежащего у входа в Океан.

Благодарные кизикийцы избрали Клеомена в городской совет, Анахарсису же определили невиданные для варвара почести: на бронзовой доске, выставленной у булевтерия, сообщалось о награждении «великого скифа» — так официально именовали Анахарсиса — почетной статуей.

И вскоре, проходя по агоре, Анахарсис мог любоваться своим двойником из проконесского мрамора. Скульптор изобразил философа в шароварах и кафтане, которые Анахарсис давно уже не носил. В складки лба и выражение глаз была вложена восхищавшая эллинов широта мысли, родственная раздолью степей, и его тяга к природе, источнику разума и справедливости.

Казнь Анахарсиса

Анахарсиса не радовала шумная известность. Ему опостылел восторженный шепот, надоела почтительная покорность учеников. Он поверил в существование справедливых сколотов, которых обрисовал в своих речах перед эллинами. Его потянуло в степь…
— Кто ты такой? — повторил царь свой вопрос.
Анахарсис распрямил плечи.
— Такой же сколот, как и ты! — молвил он гордо.— Я не забыл речи отцов и не разучился натягивать тетиву лука.
— А это? — царь показал на одежду Анахарсиса.
— Да. На мне эллинская хламида, — сказал мудрец.— Но ведь даже птицы в чужих краях меняют оперение, а земля, куда они возвращаются, дает им приют и пищу.
— Мы, сколоты, не имеем крыльев, — возразил царь.— Папай не научил нас летать. Папай даровал нам степь и показал, как ходить по ней и скакать на конях.
— А я поднимался в горы, — произнес Анахарсис мечтательно.— С их вершин виднее и наша степь. Там ощущаешь себя равным богам.
Раздался ропот. Сколоты испуганно замахали руками. Чтобы не слышать кощунственных слов, некоторые закрыли ладонями уши.
— Почитающие богов гор ценят свободу, — отчетливо выговорил Анахарсис.— Духом в горах свободен даже раб.
— О какой свободе ты говоришь? — презрительно протянул царь.
— О свободе, рождающей мудрость. Мог бы я здесь стать мудрецом? Да и нужна ли здесь мудрость?
— Ты прав, — кивнул царь.— Нам не нужна эллинская мудрость. С тех пор как в устьях наших рек появились каменные стойбища чужеземцев, мы получаем оттуда вино, нам продают золотые чаши, которые мы носим у пояса. Но обойди всю нашу землю от Истра до Танаиса и ты не встретишь ни одного сколота, который согласился бы отдать за чужую мудрость хотя бы наконечник стрелы!
Гул одобрения наполнил шатер.
— Мы живем своими законами, — продолжал царь.— Они дарованы нашими богами.

Кизик — один из богатейших городов Малой Азии, его процветание было основано на торговле с народами Причерноморья. Пропонтида — древ­нее название Мраморного моря, расположенного между проливами Босфор и Дарданеллы.
Аристей — в греческой мифологии бог или герой, с которым были связаны предания различных городов, в том числе и Метапонта, располо­женного на юге Италии. Считалось, что Аристей постоянно возрождается через сто лет после смерти.
Номады — греческое название кочевников.
Коринф — один из славнейших городов Древней Греции, расположен на перешейке, соединяющем Пелопоннес и Среднюю Грецию.
Булевтёрий — место заседаний городского совета буле.
Папай — скифский бог, отождествленный греками с Зевсом.
Истр — древнее название Дуная.
Танаис — древнее название Дона.

Он подчеркнул слово «нашими», и Анахарсис понял, что ему не простят того, что он пришел из чужой им земли и приносил жертвы чужим богам.

Судилище продолжалось всю ночь. Анахарсис уже не видел лиц, а лишь ощущал холодный и враждебный блеск глаз. Он слышал голоса, скрипучие, как колеса расшатанных арб, задыхался от зловония пропотевших кож. Его, Анахарсиса, «скифы» такой же миф, как аримаспы Аристея, миф, порожденный тоской о справедливости и отвращением к обману.

На рассвете Анахарсиса вывели из шатра. Он шагал, высокий, широкоплечий, легко вскидывая длинные руки. За ним следовали два воина, на которых пал жребий. Они должны исполнить приговор. Кажется, это их тяготило. Почетно и радостно убить в бою врага, но нелегко отнять у человека жизнь, если он безоружен.

Анахарсис жадно вдыхал свежий утренний воздух. Встревоженные стрекозы с сухим треском выпрыгивали из травы. В небе парили беркуты, и Анахарсис внезапно ощутил себя птенцом, выпавшим из гнезда. Он возвратился, следуя голосу крови, как из-за моря прилетают птицы к отчим гнездовьям. Но степь его не приняла. Он понял, что обычай, осудивший его на смерть, создан не людьми, а самой степью, неизмеримой и неизменной в своих превращениях. Степь привыкла к постоянной смене трав и людских поколений, ей чужды и враждебны законы, возникшие под чужим небом. Каждый, кто находит в них смысл, — чужеземец.

Вдали замаячили холмы. Они четко вырисовывались на утреннем небе. Это были гробницы сколотских царей, горы, созданные людьми. В этой земле признанием и славой пользуются только мертвые. Это был тоже закон степи.