Как от античности до наших дней люди друг друга проклинали

Практичные и предприимчивые эллины ещё в IV веке до н. э. сообразили, что в таком ответственном и деликатном деле, как проклятие, самодеятельность неуместна, и стали обращаться к «специалистам». Проклинатели-профессионалы наносили проклятия на особые таблички, обычно свинцовые или глиняные, сворачивали в трубочку и скрепляли железными или бронзовыми гвоздями. Такие таблички получили название дефиксионы (лат. defixio — что-то пригвождённое), или по-гречески катадесмы (καταδεσμος).

Получив готовую табличку, довольный заказчик спешил в храмовое святилище, чтобы предъявить её всевластным богам, либо зарывал в землю, дабы ступивший на неё обидчик был жестоко наказан. Лучшими местами для дефиксионов считались могилы, места общих сборищ — театры, рынки, ристалища, а также жилища самих жертв — археологам попадались и дефиксионы в комнатных стенах, кухонных сосудах, домашних светильниках.

Текст проклятия состоял из прямых обращений, просьб-молитв богам и духам предков, либо из т. н. «связывающих» словесных формул (с целью управления жертвой) или из формул-аналогий (с пожеланием уподобить проклинаемого чему-то ничтожному или неживому).

Дефиксионы — микросюжеты и синопсисы античных трагедий, истории любовных перипетий и карьерных авантюр, семейных распрей и бизнес-войн:

«Милая Гея, помоги мне, так как я несправедливость претерпела от Эвриптолема и Ксенофонта, я связываю их.

Посейдон владыка, тебе отдаю человека, который украл солидус и шесть монет Мукона. Выпусти кровь вора и выпей её, владыка Посейдон.

Отдаю Деметре и Коре того, кто злословил меня, утверждая, что я отравила мужа моего. Да поднимутся и он, и все его родственники в святилище Деметры и да будут гореть, и не пожалеет его ни Деметра, ни Кора, ни другие боги».

Кто только ни становился адресатом письменных проклятий: недруги и обидчики, предатели и воры, злостные должники и ответчики в суде, торговые конкуренты и соперники в любви… Отдельным пунктом в этом чёрном списке значились соперники по Олимпийским играм. Античные ипподромы и стадионы — минные поля с закопанными там и тут проклятиями.

Однако более всего древние поднаторели в изготовлении судебных проклятий — это была почти обыденная процедура в ходе официальной подготовки к тяжбам. Судебные проклятия в Риме находились в ведении жреческой коллегии фециалов (лат. fetiales). Римляне верили в возможность лишения языка, утраты речи соперника в суде.

Известна история Фукидида — блистательного оратора, который не смог защитить себя в суде от противника Перикла, поскольку пал жертвой судебного проклятия. Другая знаменитая жертва — ритор Либаний: однажды он не смог ни разговаривать, ни читать, ни есть, обнаружив у себя дома изуродованного хамелеона в странной позе: одна лапа закрывала рот. Избавившись от страшной находки, вновь обрёл речь.

В греческом мифе царь Пелопс проклял царя Лая за то, что тот похитил его ребёнка, и попросил богов, чтобы похититель был убит собственным сыном. Проклятие в точности сбылось: Эдип убил Лая, не ведая, что это его отец. В свою очередь, Эдип проклял отвергнувших его сыновей — Этеокла и Полиника — и предрёк им взаимную погибель от рук друг друга. Это самый драматичный и самый закрученный античный сюжет о проклятии наряду с циклом мифов о проклятии Атридов.

Наряду с магическими, уже в Античности бытовали социальные практики, по сути равнозначные проклятию. Так, общеизвестное понятие остракизм, означающее неприятие, отвержение обществом, в древних Афинах было обычаем изгнания людей, угрожавших демократии государства. По Аристотелю, остракофорию — «суд черепков» — ввёл около 508 года до н. э. реформатор Клисфен после свержения тирании Писистратидов.

На агоре публично разбивались амфоры, и свободные граждане полиса выцарапывали иглами на глиняных черепках — остраконах, или острáках (др.-греч. «глиняный черепок, скорлупа») — имя чересчур влиятельного, деспотичного политика. Затем голосовавшие один за другим входили в специальное ограждение и клали свои остраконы надписью вниз в урну. После подсчёта голосов человек, чьё имя написали шесть тысяч и более граждан, изгонялся из Афин на десять лет. В Сиракузах изгоняли на пять лет, а имя изгнанника писали на листе оливкового дерева, поэтому аналогичный обычай назывался петализм (от греч. «лист»).

Остракофория не лишала изгнанника гражданских прав — для этого в афинском праве существовала другая практика — атимия (греч. «бесчестье, бесславие, презрение»), лишавшая осуждённого государственных должностей, участия в народном собрании, Олимпийских играх. Атимия представляла осуждённого «юридически мёртвым» и могла переходить на его детей. По сути, это уже юридическое проклятие — наказание в виде «поражения в правах».

В древнеримском праве проклятие также имело институциональный статус, выражавшийся императивом sacer esto! — букв. «да будет посвящён (божеству)». В реальности sacer esto означало «да подлежит закланию», попросту «да будет зарезан». Это была одновременно и священная формула проклятия, и юридическая формулировка наказания: посвящение преступника подземным богам.

В Древнем Риме существовала также особая форма посмертного наказания — проклятие памяти (лат. damnatio memoriae): осуждение памяти врага государства после его смерти уничтожением всякого упоминания о нём. Удалялись все связанные с осуждённым записи в документах, надгробные надписи, граффити на сооружениях, упоминания в летописных источниках, а также портреты, барельефы, статуи осуждённого. Проклятию памяти подвергались прежде всего узурпаторы власти, тираны, заговорщики из числа императоров (например, Домициан) и высших сановников (например, полководец Луций Элий Сеян).

Практики проклятия бытовали и у других народов. В древней Ирландии использовались «камни проклятий», которые раскрашивали в ритуальные цвета и заговаривали поглаживаниями-вращениями. В ритуале проклятия у викингов нидстанге (др.-сканд. níðstang) длинную крепкую палку-нид покрывали руническими надписями хулительного содержания, насаживали на нее конский череп, призывали богиню смерти Хель и втыкали нид в землю таким образом, чтобы череп был повёрнут к обиталищу жертвы.

В позднеантичный и раннехристианский периоды проклятия обрели вид надгробных изречений — эпитафий (англ. denunciatory epitaphs), грозивших карой поругателям праха и нарушителям «вечного сна» покойного:

«Место Грани Примигении. Кто поднимет эту плиту с надписью, пусть на того разгневаются тени, которые здесь покоятся.
Луций Цецилий Флор, вольноотпущенник Луция и женщины, прожил 16 лет и 7 месяцев. Кто здесь справит малую или большую нужду, пусть на того разгневаются боги всевышние и подземные».

В Средние века проклятия налагались на книги как обереги от воров. Переписчики-копиисты, кроме самой книги ценившие свой нелёгкий труд, дополняли тексты угрожающими надписями: «Если кто украдёт эту книгу и не вернет её на место, то пусть она превратится в змею в его руке, которая растерзает вора. Пусть он будет поражен параличом, и все его члены отсохнут. Пусть он страдает от боли, а книжные черви будут глодать его внутренности» (проклятие на старинном фолианте в одном из монастырей Барселоны).

У славян-язычников бытовали преимущественно устные проклятия лиц, владеющих магией, и простых смертных в порыве гнева или в пылу ссоры. К первому случаю применимо определение заклинание, ко второму — злопожелание. Вербальное проклятие воплощалось как наговор (болезнь от злых речей) или врек (несчастье от недоброй либо неуместной похвалы). В фольклорных сборниках проклятия обобщённо именовались вредоносными заговорами.

Внезапное появление колдуна на свадьбе часто не сулило ничего хорошего. Его называли вежливцем и верили в силу его проклятия. Популярный сюжет многих быличек — соперничество на свадьбе плохого колдуна с хорошим. Один проклинает, угрожает — другой обороняет молодожёнов и гостей, нейтрализует и снимает проклятия. Одна магия побеждает другую в символическом поединке злоречия и добрословия.

Укоренённость языческих верований на Руси, несмотря на принятие христианства, отражалась во множестве следственных дел о волшебстве, в числе которых было немало проклятий. Известна история 1719 года о «заговорном письме» против Петра I. Астраханский подьячий Григорий Кочергин обвинил 15-летнего Ивана Бабушкина в написании письма с проклятием царского величия. Заговор был следующего содержания: «Лежит дорога, чрез тое дорогу лежит колода, по той колоде идёт сам Сатана, несёт кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружьё заливает, как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы, оберегатель мой, повсегда бодр был, а монарх наш царь Пётр буди проклят, буди проклят, буди проклят». Коварный доносчик своеручно вставил слова проклятия в текст, который сам же продиктовал мальцу, чтобы шантажировать его отца из-за денежного конфликта. Кочергина пятикратно пытали, били кнутом и рвали ноздри, а затем сослали в Сибирь на вечную каторгу.

Бытовые проклятия-злопожелания издревле считались мягче колдовских, но и они, согласно поверьям, способны вызвать беды и несчастья: «Чтоб тебя язвило! Чтоб я у тебя на поминках кутью ел! Ни дна тебе ни покрышки! Ни гроба ни могилы! Собачью мать тебе под бок!"

Самыми страшными считались родительские проклятия, особенно материнские. Проклятые родителями дети, согласно поверьям, попадали во власть потусторонних сил, превращаясь в проклёнышей, или проклянёнышей, проклёнутых, сбранёных (от слова «брань»). Если же дитя прокляли во чреве, во время родов либо ещё неокрещёного, его место занимал обменёныш, или подменыш, обменок — головешка, чурка, полено, веник в облике младенца, а иногда даже мёртвого малыша.

Прóклятыми, а также заклятыми, проклятиками, называли также тех, кто сам серьёзно согрешил, особенно против родных. В народном семейном дискурсе идея проклятия нередко связывалась с понятием доля — участь, судьба, воплощение удачи/неудачи.

В некоторых областях проклятых именовали полуверки, полуверцы — то есть и не настоящие христиане, и не принятые в сонм нечисти; вечные скитальцы на границе яви и нави. Мучительное бессмертие ожидало и прóклятых преступников. Согласно легенде, убийцы Андрея Боголюбского были прокляты и обречены на вечное плавание в поганом озере нетленными и зашитыми в моховые короба. Проклятие — перевёрнутая клятва, словесный оборотень. «Антиречь», порождающая «антимир».

Ещё в народе верили, что проклятия наиболее действенны в определённое время — не в час. Отсюда известные выражения в недобрый час молвить, в дурной час угадать, не ровен час. Источник этого представления — апокрифическая средневековая книга «Записка о днях и часах добрых и злых», в которой говорилось об особой — худой, некрестовой, сбраненой — минуте в сутках, когда всё плохое может исполниться, и расписывались все благоприятные и неблагоприятные периоды.

В некоторых местностях это называлось обурочением, или изурачением. До сих пор сохранилось выражение в (не)урочный час. Подобное проклятие усматривали и в льстивом пожелании, завистливой похвале, неуместных славословиях.

Религиозная разновидность проклятия — анафема. Изначально это слово означало жертвоприношение богам, позднее — отвержение, изгнание, проклятие. Из языческого словаря анафема перешла в христианский со знанием официального (на государственном уровне) отлучения от церкви. Прóклятый означает здесь «противный Богу», лишённый божьего благословения.

Войдя в употребление с IV века (соборы Лаодикийский и Эльвирский), анафема становится традиционной практикой религиозного осуждения вероотступников и наказания еретиков. Формула анафемы была самым устрашающим наказанием для христианина: «Не воскреснет он в день Страшного суда». Следствием анафемы было лишение гражданских прав: отлучённый не мог участвовать в торговых сделках, политических делах, судебных процессах, религиозных церемониях.

Первое время провозглашение анафемы не было строго регламентировано из-за множества нерешённых теологических вопросов и неутихавших споров о вере. Яркий пример — Антиохийский собор 341 года, где 87 прелатов предали анафеме Афанасия Великого, который, в свою очередь, предал анафеме осудивших его прелатов. Далее Афанасий Великий был дважды отлучён от церкви папой Либерием. Впоследствии же оба были причислены к лику святых.

Анафема служила мощнейшим инструментом как теологической, так и политической борьбы. Инквизиторские проклятия считались сильнее всех прочих, имели огромное влияние на светскую власть. Подобно бушевавшим тогда же эпидемиям чумы, средневековая Европа была охвачена эпидемией проклятий: фактически любой мог быть провозглашён богоотступником и еретиком.

По легенде, в 1314 году Жак де Моле, Великий магистр ордена тамплиеров, взойдя на костёр, произнёс страшное проклятие: «Папа Климент! Король Филипп! Не пройдёт и года, как я призову вас на Суд Божий! Проклинаю вас! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!» Так и случилось: папа умер через месяц, король — через восемь месяцев. И ещё лет триста на Францию сыпались мыслимые и немыслимые беды. Эта драматическая история легла в основу известного цикла романов Мориса Дрюона «Проклятые короли». Под его влиянием была создана знаменитая серия романов Джорджа Мартина «Песнь Льда и Пламени» и её экранизация «Игра престолов».

Особая разновидность церковного проклятия — псалмокатáра (греч. букв. «проклятие псалмами»): богослужебный чин анафемы в практике Византийской Церкви XIII-XVII веков, использовавший псалмы в качестве молитвенных формул. Псалмокатара применялась к скрывавшимся от правосудия преступникам, прежде всего к неизобличённым ворам, полностью отлучая от церкви и призывая на них всевозможные недуги и пагубы. Проклятый по такому «отлучательному молению» через некоторое время «и чернеет, и вспухнет, и расседается, и подпадает гневу Божию».

В 1716 году воинским уставом Петра I было введено шельмование (нем. schelmen — назвать подлецом) — позорящее наказание для дворян, приговорённых к смертной казни либо вечной ссылке. Указ гласил: «Шелмован и из числа добрых людей извержен». Это был светский аналог анафемы и российский вариант античной атимии. Проклятие вновь сместилось из религиозной в социальную сферу. Виновный публично объявлялся вором (шельмой), над его головой преломляли шпагу либо прибивали доску с его именем к виселице в знак лишения дворянства, всех сословных привилегий и гражданских прав.

После 1766 года шельмование было заменено «лишением прав состояния» и стало называться гражданской казнью, существенно ограничивавшей, но не отменявшей полностью правоспособность человека. Ритуал заключался в том же публичном унижении с преломлением шпаги как символа дворянской чести. Гражданской казни были подвергнуты в разное время некоторые из декабристов, писатель Николай Чернышевский, этнограф Григорий Потанин.

Со временем суть бытовых проклятий не менялась — менялись лишь сцены и декорации. В греко-римскую эпоху проклятие — знак доверия высшим силам, в Средневековье — демонстрация власти, в Новое время — обнажение чувств. Магические проклятия сохранились в оккультных практиках и обрели вечную жизнь в фольклоре.

Нынче проклятие демифологизировалось и редуцировалось до враждебного отсыла: «Пошёл в баню! Чёрт его дери! Ну их нафиг!» Мы произносим подобные фразы механически как разговорные присказки. Смещаются и значения слова: в современном употреблении проклятие часто означает непризнанность, отверженность. Возникают и новые слова, например, джинкс (англ. jinx) — вещь, способная приносить неудачу, или человек, чьи высказывания становятся невольными проклятиями.

Современные литература и кинематограф эксплуатируют формулы проклятий в шутливой форме («Шоб ты жил на одну зарплату!») либо в философском ключе: от постапокалиптической фантастики Роджера Желязны «Долина Проклятий» до постмодернистской притчи Чака Паланика «Колыбельная». Но вновь из глубины веков проступает образ вечного спутника судьбы, напоминающего о нашей смертности.