На сколько гуманны были войны в XVIII веке?

- такие слова написал генерал Джон Кэмпбелл, британский командующий в Северной Америке своему французскому визави, губернатору Квебека маркизу де Водрёю в 1757 году. Его приемник на посту главнокомандующего, генерал Джеймс Аберкромби, отпустил всех французских пленников под честное слово (распространенная практика в XVIII веке, когда пленные вражеские солдаты отпускались к своим с условием, что они не будут в течение оговоренного времени принимать участие в боевых действиях - прим авт) к их командиру, маркизу Монкальму, чтобы "убедить Ваше Превосходительство (обращается к Монкальму - прим авт), что я собираюсь вести войну в этой стране с такой же человечностью и великодушием, какие приняты в Европе, и как должно быть везде".

Подобные вежливые обмены пленными были распространены среди военачальников XVIII века. Эта эпоха действительно отличалась большей гуманностью, нежели предыдущие столетия. Было принято также хорошо обращаться с пленными и заботиться о раненых. Маркиз де Вальфон записал, как после победы французских войск над "обсервационной" армией герцога Камберлендского при Хастенбеке в 1757 году, он три дня потратил на то, чтобы осмотреть все овраги у места сражения, чтобы похоронить лежавших там убитых и оказать помощь раненным, которых забыли. Он писал:

"Мне повезло, ведь мои усилия были вознаграждены - я нашел много ганноверцев, гессенцев (и те и те - солдаты армии противника - прим авт) и французов, которым удалось сохранить жизнь благодаря своевременной помощи".

Был определенный кодекс чести и в вопросах переговоров с неприятелем. Британский генерал Стадхолм Ходжсон во время осады крепости на острове Белль-Иль у берегов Франции в мае 1761 года, написал командиру осажденной французской цитадели шевалье де Сен-Круа, что выражает протест против решения французского командования содержать пленных британских солдат на хлебе и воде. Сен-Круа выразил сожаление, посетовал на горькую долю пленников, однако ответил, что он лишь подчиняется приказу главнокомандующего герцога д'Эгийона (герцог был губернатором французской провинции Бретань, у берегов которой находится остров).

Осадное положение сделало 400 английских пленников тяжелым бременем на шее французского гарнизона (их банально нужно было чем то кормить, снабжать медикаментами и т.д.). Ходжсон в ответ просил отпустить пленников под честное слово - он гарантировал, что они тут же будут погружены на корабли и не присоединятся к осаждающим, более того, их не будут расспрашивать о внутреннем устройстве французских укреплений и о положении дел внутри крепости. Сен-Круа снова ответил, что он связан приказами высшего командования, и не может принимать решения в обход герцога, но пообещал, что сделает все возможное, чтобы обезопасить пленников во время бомбардировки (то есть, фактически, защитить их от их же снарядов).

Тогда Ходжсон написал герцогу д'Эгийону, который согласился на следующие условия - пленники отпускаются под честное слово, грузятся на корабли, незамедлительно уплывают в Англию и не возвращаются к службе до тех пор, пока судьба крепости не решится. Если крепость падет, они тотчас будут освобождены от любых обязательств. Ходжсон послал на переговоры в крепость полковника Бергойна, но тот превысил свои полномочия, пообещав взамен отпустить пленных французских солдат. Французская сторона, естественно, воспользовалась этой оплошностью и стала требовать исполнения договора, подписанного Бергойном - в частности, сам герцог д'Эгийон писал британскому командованию, что он весьма обеспокоен тем, что оно не спешит выполнять условия соглашения, и что

"военные договоренности всегда считались священными и неприкосновенными даже среди наименее цивилизованных народов, и выполнялись со скрупулезной точностью".

Когда крепость капитулировала 7 июня того же года, французский гарнизон был отпущен со всеми почестями. Что касается пленников, то англичане получили свободу, а французские солдаты, взятые в плен до капитуляции крепости (именно о них шла речь в договоре, подписанном Бергойном) были выкуплены герцогом д'Эгийоном в соответствии с тогдашними тарифами, предусмотренными для подобных сделок.

Обе стороны провели переговоры с глубочайшей вежливостью, и в целом стремились вести боевые действия гуманно. Отчасти такое строгое соблюдение формальностей было продиктовано тем, что их переписка была достоянием общественности. Ходжсон был немало раздосадован тем, что оплошность Бергойна поставила его в положение человека, нарушающего договоренность. Договоренности продолжали оговариваться, но в реальности солдаты продолжали оставаться в плену до тех пор, пока судьба крепости не была решена. Д'Эгийон писал Ходжсону: "мной движет исключительно уважение, которое я испытываю к вам, к английской армии и к народу", однако вряд ли это было так. Несмотря на весь официоз и любезность, переговоры проходили трудно, и обе стороны испытывали друг к другу ощутимое недоверие. Французы опасались, что отпущенные под честное слово пленники смогут выдать осаждающим войскам важные сведения о положении дел внутри крепости.

Нередко учтивые слова были лишь ширмой, за которой скрывались не самые дружелюбные намерения. Уже упомянутый нами генерал Кэмпбелл писал о боевых действиях в Северной Америке, что "французы не заслуживают доверия, и совершают любые жестокости, на которые только способны". Ни одно действие французов не оставалось вне подозрений, в частности бытовало мнение (и не безосновательное), что они отправляли парламентеров под белым флагом для того, чтобы шпионить в лагере англичан. Нужно отметить, что подобная тактика французского командования в Северной Америке и маркиза Монкальма в частности была продиктована отнюдь не его низкими моральными качествами - дело в том, что у французского контингента в Канаде была настоящая беда со снабжением (Версаль их фактически бросил), и в условиях ограниченности ресурсов и отсутствия пополнений живой силы им приходилось воевать "как придётся", в том числе - и с помощью разных уловок, засад и т.д.

Взаимоотношения англичан с испанцами были более дружелюбными - группу испанских офицеров, которые сопровождали в Нью-Йорк британских пленников, обменянных после падения Пенсаколы в 1781 году, встретили как почетных гостей, никак не ограничивали свободу их перемещения в городе и оказывали почести.

Что касается поведения солдат во время кампаний, то в XVIII веке командующие старались удержать войска от зверств и мародерства, в первую очередь потому, что подобные действия разлагают армию и снижают ее дисциплину, а, как следствие, и боеспособность. Иногда, впрочем, генералы прибегали к тактике выжженной земли как к инструменту политики. Маршал Ришелье во время Семилетней войны получил прозвище Папаша-Мародер за грабежи и опустошение, которое его войска наводили в Германии. В 1757 году его войска разграбили Целле (ныне - немецкий город в земле Нижняя Саксония), где в ходе бесчинств солдатни были убиты дети из местного сиротского приюта. Один из его противников в той войне, прусский (затем - ганноверский) фельдмаршал принц Фердинанд Брауншвейгский, написал Ришелье гневное письмо, где в частности говорилось:

"судя по тому, что вы учинили в Целле, можно было бы подумать, что мы имеем дело с русскими".

Тут нужно пояснить, что такой несправедливый по отношению к русской армии упрек был вызван не ее низким моральным духом, а застарелыми предрассудками относительно России и русских, которые в Западной Европе середины XVIII века еще не изжили себя.

На уровне полков и рот соблюдение правил войны зачастую оставалось на совести их командиров и зависело уже от их личных моральных ориентиров. У хорошего офицера солдаты должны быть сыты и обогреты, а в условиях ограниченного финансирования и плохой логистики снабжения многие из офицеров начинали смотреть на фуражировку и самообеспечение армии под другим углом. Офицер гессенских стрелков ("егерей") по фамилии Эвальд, участник войны в североамериканских колониях (война за независимость США 1775 – 1783 годов), вспоминал, что в первую же ночь, после того как его полк высадился в графстве Вестчестер (ныне - округ штата Нью-Йорк) и разбил лагерь, они

"услышали крики кур и гусей, хрюкание свиней, которых добыли наши находчивые солдаты. В течении часа куски мяса жарились над огнем на длинных палках. Весь лагерь суетился, подобно муравейнику. Все показывало, как легко хороший солдат может найти возможность обеспечить себя".

Эвальд полагал, что хоть грабежи и могут настроить местное население против армии, они являются законной солдатской компенсацией за труды. Для многих же это вообще было главным мотивом, подтолкнувшим их к военной службе. Он также описал политику двойных стандартов у некоторых командиров, которые позволяли некоторым полкам немного больше, чем остальным. Для Эвальда, как и для многих других, грабежи были моральной дилеммой - с одной стороны случались ситуации, когда войска были вынуждены обеспечивать себя сами, с другой стороны, индивидуальное мародерство с целью личной наживы не было продиктовано необходимостью. Некоторые офицеры закрывали глаза или даже откровенно поощряли ситуации, когда добытое добро шло на нужды полка и делилось между всеми (это обосновывалось мотивами общего блага). С другой стороны, случаи индивидуальных грабежей мирного населения зачастую все-таки рассматривались как преступление и сурово карались.

Морские офицеры как правило были избавлены от такой моральной дилеммы, поскольку доли их добычи складывались из захваченных торговых судов неприятеля. В британском флоте вся стоимость захваченных "призов" (вражеские корабли), не востребованных адмиралтейством, отходила к командам, захватившим эти призы, где львиная доля доставалась офицерам.

Не так однозначно все обстояло и с изнасилованиями. Некоторые офицеры полагали запреты на сексуальное насилие противоречащими естественной природе человека. Британский офицер лорд Роудон, расквартированный на Стейтен-Айленд (ныне - район города Нью-Йорка) писал в августе 1776 года, что

"ни одна девушка не может подойти к кустам, чтобы нарвать роз, и не быть изнасилованной, и они (солдаты и офицеры  настолько привыкли к таким энергичным действиям, что это не влечет за собой прошение об отставке, как следовало бы, и в итоге мы получаем крайне увлекательные судебные (военного суда - прим авт) разбирательства каждый день".

Были известны случаи, когда лица, приговоренные военно-полевым судом за изнасилование к смерти, были помилованы благодаря ходатайству пострадавшей стороны (то есть - изнасилованных девушек). Офицеры, которые располагали определенными средствами и не желали бросать тень на свою репутацию, чаще пользовались услугами проституток, многие из которых были чем то вроде местных знаменитостей и обходились весьма недешево. Описать в дневнике свои амуры со звездой местного борделя (а то и просто с обычной шлюхой, если стеснен с деньгах) - было вполне обычным и не постыдным делом для офицеров, в то время как хвастаться на людях тем, что совершил изнасилование, означало риск нарваться на осуждение и на неприятности с военно-полевым судом (который в итоге мог отправить "ходока" на эшафот), поэтому таких сведений не так много. Бывали, впрочем, и исключения вроде Ланцелота Турпена де Криссе, французского гусарского офицера, философа и сочинителя, который полагал, что изнасилования как правило совершаются с согласия условно-пострадавшей стороны, и любил вспоминать годы своей буйной юности и педерастические похождения в цистерцианском монастыре Ля-Трапп, где он некоторое время жил. Эти сведения так шокировали редактора в издательстве, что он убрал существенную их часть из окончательного варианта книги де Криссе.

В общем и целом армии в XVIII веке еще старались соблюдать законы войны. Это был короткий проблеск гуманизма, когда обычным делом было сострадание к врагу и освобождение под честное слово. Тех же, кто демонстративно отвергал правила "гуманной войны", подвергали остракизму их же сослуживцы. Одним из таких примеров был британский подполковник Банастр Тарлтон, принимавший участие в войне с объявившими независимость североамериканскими колониями. Он получил прозвища "Кровавый Бэн" и "Мясник" за то, что отдал приказ расстрелять американских солдат, которые пытались сдаться в плен (впрочем, есть версия, что это была случайность - лошадь Тарлтона оступилась, он покачнулся в седле, его солдаты решили, что "сдающиеся" американцы в него выстрелили и тоже открыли "ответный" огонь).

Так или иначе люди вроде Тарлтона, воевавшие "без правил" ("зеленые драгуны" Тарлтона прославились как успешный летучий антипартизанский отряд), были проводниками войн нового типа, в которых уже не оставалось места галантности и "белым перчаткам". Тем не менее, такой подход опережал свою эпоху, и среди современников встречал глубокое осуждение. Французский офицер граф Рошамбо написал о Тарлтоне, что последний

"не имеет никаких заслуг в качестве офицера - лишь храбрость, которой обладает любой гренадер, но прославился как мясник и варвар".