Очевидцы о Нюрнбергском процессе: «Да свершится же над фашистскими палачами суд народов»

«Идя на виселицу, большая часть из них сохраняли присутствие духа. Некоторые вели себя вызывающе, другие смирились со своей судьбой, но были и такие, которые взывали к Божьей милости. Все, кроме Розенберга, сделали в последнюю минуту короткие заявления. И только Юлиус Штрайхер упомянул Гитлера. В спортивном зале, в котором ещё 3 дня назад американские охранники играли в баскетбол, стояли три черные виселицы, из которых были использованы две. Вешали по одному, но чтобы скорее закончить, очередного нациста вводили в зал тогда, когда предыдущий ещё болтался на виселице.

Приговорённые поднимались по 13 деревянным ступенькам к платформе высотой 8 футов. Веревки свешивались с балок, поддерживаемых двумя столбами. Повешенный падал во внутренность виселицы, дно которой с одной стороны было завешено темными шторами, а с трёх сторон было заставлено деревом, чтобы никто не видел предсмертные муки повешенных.

После казни последнего осуждённого (Зейса-Инкварта) в зал внесли носилки с телом Геринга, чтобы он занял символическое место под виселицей, а также чтобы журналисты убедились в его смерти».

Борис Полевой, советский писатель

«Всё это мы исправно и быстро переводили, перевод бесперебойно поступал в наушники сидевших в зале русскоязычных слушателей. И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что сами вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведём с коллегой громкий резкий диалог, под стать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял: «Вас надо повесить!» А я в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ: «Меня не надо вешать! Я — рабочий, я — моряк!»

Татьяна Ступникова, переводчица

«Мне было ясно, что даже самое суровое наказание 22 убийц-фанатиков не сможет послужить достаточным противовесом убийству свыше миллиона людей, лишенных жизни из-за того, что они принадлежали к иной расе, нежели их палачи, либо исповедовали иную религию. Чтобы процесс сыграл свою роль в долгосрочной перспективе, было необходимо, чтобы в его ходе были четко изложены принципы международного права, которые позволили бы избежать таких ужасающих преступлений против человечности в будущем.

<…>

Кратко изложив доказательства, которые будут представлены нами на процессе, я завершил свое выступление следующими словами:

«Обвиняемые, сидящие на скамье подсудимых, были жестокими палачами. Насаждаемый ими террор стал мрачнейшей страницей истории человечества. Они играли человеческими жизнями, а их орудием в этой игре была смерть. Если эти люди останутся безнаказанными, то закон потерял всякий смысл и человек должен жить в страхе».

Бенджамин Ференц, обвинитель от США

«Больше всего в ходе процессов меня поражало бесчувственность, черствость подсудимых. Они холодно и монотонно рассказывали о своих преступлениях и совершенно не испытывали угрызений совести. У них не было никаких человеческих чувств. Наверняка они были чьими-то хорошими мужьями, женами, и в тоже время совершали такие преступления. Я верю в историю. Важно помнить историю. Нужно помнить, чтобы преступления, которые были совершены, не повторились».

Хеди Эпштайн, правозащитница

«Рисовать было очень трудно, приходилось делать вид, что записываешь, а на самом деле — фиксировать увиденное в набросках. В перерыве заседания, когда суд удалился, а подсудимые продолжали оставаться на своих местах, я, выходя из зала в коридор, приблизился к Герингу, сидевшему первым у барьера, и на несколько секунд остановился, глядя прямо в глаза. Геринг сразу узнал меня. Мы смотрели друг на друга.

Бессильную злобу и ненависть прочитал я в мутно-серых, расширившихся глазах Геринга, впившихся в меня. Голова его при этом вздрагивала, а поджатые губы стали ещё более лягушачьими. Я представил себе, что он мог думать и чувствовать в эти секунды, увидев меня. Одного из трёх ненавистных ему людей, так и не повешенных им. Его глаза вылезали из орбит, а кулаки сжимались в неистовой злобе.

Во время процесса Геринг всячески старался помешать нам рисовать, закрыв своё лицо руками. Он даже договорился с охранявшим его конвоиром, чтобы тот стоял не сбоку от него, а впереди, скрывая его от нас».

Николай Соколов, художник группы «Кукрыниксы»

«На суде в Нюрнберге я сказал: «Если бы у Гитлера были друзья, я был бы его другом. Я обязан ему вдохновением и славой моей молодости так же, как позднее ужасом и виной».

В образе Гитлера, каким он был по отношению ко мне и другим, можно уловить некоторые симпатичные черты. Возникает также впечатление человека, во многих отношениях одаренного и самоотверженного. Но чем дольше я писал, тем больше я чувствовал, что речь шла при этом о поверхностных качествах.

Потому что таким впечатлениям противостоит незабываемый урок: Нюрнбергский процесс. Я никогда не забуду один фотодокумент, изображающий еврейскую семью, идущую на смерть: мужчина со своей женой и своими детьми на пути к смерти. Он и сегодня стоит у меня перед глазами.

В Нюрнберге меня приговорили к двадцати годам тюрьмы. Приговор военного трибунала, как бы несовершенно ни изображали историю, попытался сформулировать вину. Наказание, всегда мало пригодное для измерения исторической ответственности, положило конец моему гражданскому существованию. А та фотография лишила мою жизнь основы. Она оказалась долговечнее приговора».

Альберт Шпеер, государственный деятель Третьего рейха