Все мы уважаем разведчиков и помним их невероятные подвиги. Нелегалы, долгие годы врастающие во вражеские структуры, невероятно засекреченные кроты, достающие эксклюзивную сверхсекретную информацию. По этим сюжетам снимают кино, пишут книги. За кадром остается та работа, которой ежедневно занята разведка: нудная, последовательная и абсолютно несекретная.
При чем тут Сталин и атомная бомба? Нет, никто не собирается опять рассказывать вам, как отечественная разведка украла половину Лос-Аламоса, а другую завербовала на длительное сотрудничество. Это как раз по линии шпионской романтики, а у нас другая задача: рассказать, что такое профессиональный анализ открытых источников.
Существует давняя городская легенда о том, что туповатый Вождь и Отец Народов якобы чуть было не проспал создание атомной бомбы, и только в последний момент до него достучались собственные физики. Да, мы будем говорить о так называемом «письме Флёрова».
Письмо счастья
Легенда в канонической форме выглядит так. Один из ведущих советских ядерщиков, Георгий Флёров, в 1941 году ушел в армию, надел лейтенантские погоны и служил инженером в 90-й разведывательной авиационной эскадрилье. Флёров, однако, уже на тот момент был ум мирового значения без всяких преувеличений.
В 1930-е годы в ленинградском Физтехе собралась звёздная команда физиков, которая потом составила костяк советского атомного проекта: Курчатов, Зельдович, Александров, Харитон, Арцимович и многие другие.
Физтеховцем был и Флёров, который в 1940 году со своим товарищем Константином Петржаком открыл спонтанное деление ядер урана. Это было одно из крупнейших достижений того времени.
Петржак и Флёров в процессе работы по открытию спонтанного деления урана
Вся эта команда в 1941 году почти в полном составе переключилась на нужды обороны. Курчатов с Александровым, например, делали установки по размагничиванию корпусов кораблей, чтобы защитить их от магнитных мин. Тот же Арцимович работал над первыми прототипами ночных прицелов. А Флёров служил в своей разведэскадрилье, но чего-то ему не хватало.
И тут до него дошло, как можно сделать атомную бомбу. И весной 1942 года он написал письмо Сталину: атомную бомбу надо делать срочно, а то будет поздно.
А Сталин возьми да прозрей. Ну и началось.
Было всё, конечно, совсем не так. И Флёров написал не одно, а с добрый десяток писем по всем инстанциям — от своего товарища Курчатова и директора Физтеха Иоффе до Сергея Кафтанова, занимавшего важную должность: он в составе Госкомитета обороны курировал все научные разработки. И началось всё не весной 1942 года, а ещё ранней осенью 1941‑го.
Записка Курчатова Махнёву
Собственно, то самое «письмо Сталину» было написано последним. Оно пересыпано оборотами типа «прошибить головой каменную стену» или «я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии и США», что выдаёт эмоциональное истощение человека, которому надоело доказывать окружающим совершенно очевидные вещи.
Письма Флерова (а некоторая их часть сохранилась) — уникальные документы эпохи, след работы живой мысли великого ученого, которому на тот момент не было ещё и 30 лет.
Но, конечно, не он один заставил руководство страны запустить атомный проект. Его доводы обосновали уже вызревшее решения.
Так получилось, что письмо легло на стол вождя одновременно со сводками внешней разведки, сообщавшими: иностранные государства активизировали исследования по «урановой проблеме», причем с военным уклоном. Проще говоря — «там» все бросились делать атомную бомбу.
Сергей Кафтанов, которого Флёров крыл в своих письмах к третьим лицам за полное отсутствие реакции на призывы о помощи, потом вежливо напишет: «Георгий Николаевич оказался инициатором решения, которое уже практически было принято».
Так или иначе, в июле 1942 года неповоротливый механизм задвигался. В августе из действующей армии и с других оборонных проектов начали собирать команду физиков. В сентябре вышло постановление «Об организации работ по урану», после которого был дан старт гонке к советской атомной бомбе.
Умейте читать то, что не написано
При чем тут технологии разведки, и какое отношение они имеют к физику Флёрову? Дело было не только в убеждённости учёного, что бомбу можно сделать. Но и в том, что он, не будучи допущен к информации спецслужб, пришёл к тем же выводам, что и советская агентура — бомбу уже делают. Как это стало возможным?
В нечастых перерывах по службе Флёров прилипал к научной периодике своего направления. Война войной, но страсть всей жизни — это физика. Тем более, что жизнь у лейтенанта Флёрова была отнюдь не окопная, и это его даже тяготило: поначалу учёный просился в ополчение, но, с учетом образования, его завернули обслуживать бортовую аппаратуру самолётов. Времени на физику было немного, но было.
Флёров писал Курчатову, что на уране можно сделать боеприпас с мощностью «20-30 тысяч тонн взрывчатки» (чем неплохо предсказал возможности первых бомб) и даже рисовал его схемы. (Предвосхитив, кстати, будущий «пушечный» тип атомной бомбы, когда два докритических куска делящегося вещества соединяют в закритический, инициируя цепную реакцию.) Для того, чтобы быть на переднем крае проблем, он пытался читать свежую периодику.
Фрагменты письма Флёрова Курчатову с идеей конструкции атомной бомбы
И неожиданно понял, что читать-то ему нечего!
С какого-то момента ведущие иностранные журналы хором принялись игнорировать проблему деления урана.
«Это что ещё за ерунда? — подумал Флёров. — Прямо перед войной, по сути, создана новая область физики. Перспективы — бескрайние. Проведена масса экспериментов, открыты новые эффекты, которые требуют уточнения и дальнейшего развития, хотя бы в частностях. Да, война, но не настолько же?».
Подумал, понял, в чём дело, и сел писать очередное письмо — уже не Курчатову, а прямо Кафтанову. В котором сообщал: зарубежные физические журналы блокируют «проблему урана», обходят её стороной. В сочетании с очевидными перспективами урана как материала для боеприпаса невиданной взрывной силы, это говорит о том, что в ведущих иностранных государствах начаты исследования по прикладному оборонному использованию теоретической ядерной физики. Ведущие специалисты в этой области «переведены на режим усиления», информация полностью фильтруется.
Физики Уранового комитета, занимавшегося исследованием урана в США
Вот прямая речь Флёрова из письма Кафтанову:
«Это молчание не есть результат отсутствия работы; не печатаются даже статьи, которые являются логическим развитием ранее напечатанных, нет обещанных статей, словом, на этот вопрос наложена печать молчания, и это-то является наилучшим показателем того, какая кипучая работа идёт сейчас за границей».
Это потом только выяснилось, что мораторий на «урановую проблему» на Западе возник с конца 1940 года.
Флёров потому в том числе и удивился: как так, мы с Петржаком спонтанное деление открыли, и хоть бы кого это заинтересовало?!
А именно в тот момент, когда товарищи из-за бугра прочитали их доклад и захотели вставить пять копеек, случилась «мобилизация физики».
Когда выкладки Флёрова показали директору Радиевого института Виталию Хлопину, он написал в ГРУ Генштаба, что никаких сведений о ходе работ за рубежом по «урановой проблеме» академические институты СССР не имеют, а Флеров прав — работы не публикуются. Дальше последовала крайне осторожная фраза, которую можно трактовать двояко: «Это обстоятельство единственно, как мне кажется, даёт основание думать, что соответствующим работам придаётся значение и они проводятся в секретном порядке».
То, что никто не видит
Это и есть повседневная работа аналитика разведки: досконально знать свою отрасль и суметь увидеть в ней нетипичное, чтобы задаться вопросом — что произошло и в чём причина? Флёровский случай уж совсем выпуклый, а ведь были и куда более замысловатые сюжеты.
Фотография диспетчерской комнаты «Уралэнерго» из журнала «Огонёк»
Например, известнейшая история, как американская разведка по одной нечёткой фотографии диспетчерской комнаты «Уралэнерго», попавшей в 1958 году на страницы «Огонька», сопоставив её с другими данными, восстановила закрытую схему энергоснабжения основных объектов советской атомной промышленности на Урале.
Или как разведка союзников летом 1944 года оценивала реальные результаты ударов по железнодорожным мостам юга Франции, анализируя колебания цен на испанские апельсины в Париже.
А сколько было проходных историй, когда неожиданный сбой в самоочевидных и никем не замечаемых бытовых вещах становился тревожным сигналом для внимательного профессионала? И уж как любят эти игры контрразведчики, вычисляющие кротов и каналы утечки информации!
Но об этом нельзя снять фильм: не получится ни джеймсбондовщина, ни пыщ-пыщ. А ведь если смотреть ширее-ширше, то эта тема — интеллектуальный детектив, классический и красивейший.
