Плохой-хороший Коттон Мэзер: невидимый мир охотника на ведьм

Об этом загадочном человеке в Америке сейчас стараются вспоминать как можно реже. О да, именно благодаря ему были сделаны первые в истории страны прививки от эпидемий, но ведь именно он повинен и в самых известных казнях ведьм в Новом Свете. Эта вина тем весомей, что с лёгкой руки феминисток в обществе утвердилось представление об охоте на ведьм как о своего рода «мужском заговоре»: желая сохранить своё положение в обществе, сильный пол уничтожал всех свободных, раскрепощённых, красивых женщин, обвиняя их в колдовстве. Неудивительно, что доброе имя Коттона Мэзера стало синонимом мракобеса, но точно ли всё обстояло так, как пытаются представить борцы за права женщин? Не увидим ли мы за ужасными картинами казней вполне искреннюю заботу о своей стране честного патриота и неутомимого труженика?

...Суровой, мрачной зимой 1692 года городок Салем в Новой Англии оказался в когтях сатаны. Дьявол вошёл в жилища неузнанным: он проник в души невиннейших из земных созданий − детей. Две девочки, дочь и племянница главы местного прихода, стали вести себя ужасным образом: царапали мебель, издавали нечеловеческие звуки, швырялись в близких стульями. «Они говорили, что их кусают и щиплют невидимые создания. Их руки, шеи и спины гнулись во все стороны − это не могли сделать они сами. Иногда они сидели в полном оцепенении, с закрытым ртом и сдавленным горлом, со скрюченными членами тела, и страдали так, что это тронуло бы даже каменное сердце», − рассказывал очевидец. К девочкам вызвали доктора, который, осмотрев их, не нашёл никаких признаков известных науке болезней. Зараза быстро распространилась по городку − сперва заболели другие девочки, а затем и взрослые женщины. Подобно фуриям, они набрасывались на окружающих, раздирали на себе одежду, на проповеди выкрикивали странные фразы.

В разгар этой эпидемии в Салем вернулся Деодат Лоусон, прежний глава прихода. Когда-то он приехал сюда, чтобы нелёгким ремеслом священника прокормить семью. Счастья переезд не принёс − жена и одна из дочерей внезапно скончались, после чего Лоусон покинул приход. Однако слухи об удивительных событиях, которые начались в Салеме, заставили его снова посетить городок − он обходил дома охваченных загадочным недугом людей, разговаривал с ними, размышлял. Он первым обратил внимание на то, что больные девочки время от времени взмахивают руками, словно стараясь взлететь, а иногда даже пытаются прыгнуть в горящий камин, уверяя, что хотят унестись на крышу.

Лоусон стал сопоставлять события − и вдруг понял, что смерть его родных не была случайностью: кто-то наводит на городок порчу, губя добропорядочных людей. С ним согласился и доктор, не так давно прочитавший интересную книгу «Памятные случаи чародейства и одержимости», где главный бостонский специалист по борьбе с нечистой силой Коттон Мэзер в ярких красках живописал суд над ведьмой Анной Гловер. Со своими догадками салемцы обратились к властям, и те арестовали трёх женщин − местную побирушку Сару Гуд, а также соседку-вдову и цветную служанку, работавшую в доме у девочек. На троицу несчастных указали сами девочки как на своих мучителей, и обыватели Салема легко приняли эти кандидатуры − первые две женщины были уродливы и неряшливы, третья годилась в силу этнического происхождения. К тому моменту девочки уже не отрицали, что их терзает нечистая сила. Они охотно рассказывали, что дьявол уносит их из дома в отдалённые места, куда слетаются все окрестные ведьмы, среди которых они видели многих жительниц городка!

Следствие над несчастными сразу же раскололо общество Салема. В том, что девочкам можно доверять, усомнились даже самые набожные женщины, имевшие большой авторитет в городке. Однако девочки поведали, что встречали на сатанинских сборищах и этих мнимых святош, − и несчастных бросили в тюрьму. Салем вздрогнул: если уж такие праведницы оказались ведьмами, то кому верить? Дальнейшему ходу следствия позавидовало бы и НКВД. Салемцы принялись расспрашивать девочек о своих соседях: а жену фермера такого-то, с которым у меня была тяжба относительно участка земли, вы на своих сборищах случайно не видели? Арестованные тоже стали называть многочисленных сообщников: была задержана даже четырёхлетняя дочь Сары Гуд. Забегая вперёд, скажем, что, когда губернатор остановил суд, по приговорам которого были казнены двадцать человек (в основном женщины), выяснилось, что в тюрьме томится в ужасных условиях ещё более полусотни обвиняемых.

Салемский процесс напугал не только всю Америку − в Европе его приводили как пример безнадёжной дикости колоний. О да, у важных господ из Массачусетса денег куры не клюют, и парики у них не хуже, чем у британских лордов. И всё же американские пуритане как были, так и остаются несчастными фанатиками, чьи предки бежали из Британии из-за религиозных гонений, а потомки по-прежнему «держат свои светильники зажжёнными»: как полоумные, молятся Богу и зациклены на борьбе с сатаной. Вспоминали, что ещё до Салема около десятка женщин были повешены в разных городах Новой Англии. И всё же − и это очень важно отметить − каждая из таких казней была исключительным событием: они никогда не приобретали массового характера. Ведь в большинстве своём богословы тех времён скептически относились к ведовству: многие пресвитеры во время салемского процесса требовали остановить суд.

Про самый известный в американской истории процесс над ведьмами написаны десятки книг, снято множество фильмов. Сейчас его вспоминают как прискорбный образец общественной истерии, маниакальной подозрительности обывателей. Тем интересней, что всего этого могло бы и не случиться, если бы не один человек − вот уж действительно роль личности в истории! Когда суд повесил первую из «колдуний», судьи сами были в растерянности и обратились к бостонским богословам: не остановиться ли на достигнутом, а прочим вынести «строгий выговор»? Вскоре пришёл витиеватый, но вполне однозначный ответ: «Не иначе как с глубокой благодарностью мы принимаем помощь милосердного Господа, оказанную им в усердных попытках наших почтенных правителей вскрыть случаи отвратительного колдовства, совершаемого в нашей стране, и смиренно молимся в надежде, что раскрытие злонамеренного вредительства будет продолжено в дальнейшем». И хотя богословы призывали отличать в показаниях свидетелей правду от вымысла, письмо решило дело: власти поняли, что на достигнутом останавливаться нельзя.

 В действительности составлением «коллективного ответа» занимался в основном один человек − тот самый «мракоборец», книгу которого читал салемский доктор, − Коттон Мэзер. Именно стараниями Мэзера ещё за годы до Салема идея борьбы с колдовством овладела умами, и именно он затем направлял деятельность судей. Его имя сейчас неразрывно связано с этим прискорбно известным процессом. Но чем дальше, тем реже в США стараются вспоминать о подлинной биографии этого человека, представляя его не более чем ограниченным фанатиком. Уж слишком неудобна правда о его жизни.

Анна с петлёй на шее

 Клан Мэзеров в то время был почти как клан Кеннеди сегодня: отцом Коттона был авторитетнейший из пресвитеров Новой Англии Инкриз Мэзер, и ещё дед и прадед его были крупными фигурами в пуританской Америке. Оцените, кстати, прелесть пуританских имён: Коттон (хлопок) напоминало о душевной чистоте, Инкриз (увеличение) − о возрастании славы Божьей. Коттон Мэзер слыл вундеркиндом − в 15 лет он окончил Гарвард, а в 22 − стал его президентом. Он был необычайно плодовитым автором − написал более 450 памфлетов, сделавших его самым влиятельным богословом Америки того времени. Утверждают, что столь огромное число книг Коттон настрочил в молчаливом соревновании с отцом, с которым у него были сложные отношения. Коттон прославился не только тем, что лучше других разбирался в вопросах веры, − новой мыслью, которую он внёс в американскую публицистику, была мысль национальная. Жители Новой Англии остро ощущали свою вторичность, захолустность, но Мэзер в своём крупнейшем труде «Христовы подвиги в Америке» уверял их, что именно здесь живут самые стойкие из христиан: ведь они находятся на переднем крае битвы с дьяволом, в землях краснокожих язычников.

«Все женщины - ведьмы. В том смысле, что они магические существа. но если мужчин-чародеев уважали, ведьм жгли» - Йоко Оно

Читая памфлеты, которые без устали публиковал Мэзер, жители страны начинали смотреть на себя как на избранный народ. И всё же пафос его книг вызывал диссонанс с тем, что они видели вокруг. Их прадеды, покидая Англию, были уверены, что Господь отправляет их в землю обетованную. Но этот край не был рад пришельцам: вместо райской жизни на лоне природы они столкнулись с тяжким трудом и безрадостным существованием. С пугающей периодичностью Массачусетс поражали эпидемии, а порою люди, особенно дети, умирали и вовсе внезапно, безо всяких причин. Вдобавок ко всем бедствиям, на поселения обрушивались племена краснокожих. Индейцев можно понять, ведь поселенцы вытесняли их с родных территорий. Однако сами пуритане воспринимали атаки совершенно в ином ключе: это происки сатаны, потревоженного тем, что его верных язычников теснят истинные христиане. «Жители Новой Англии − это Божий народ, поселившийся там, где когда-то были земли дьявола, и можно предположить, что дьявол был весьма обеспокоен, когда понял, что такой народ исполняет здесь обет, данный им Иисусу», как превосходно выразил это ощущение сам Мэзер. Несмотря на то что он принадлежал к колониальной элите, горе простых жителей не могло его не трогать. За что так гневалось на пуритан небо? Негласный завет, который они заключили с Богом, тот отчего-то отказывался выполнять.

Ключ к разгадке Коттон обнаружил, случайно оказавшись участником судебного разбирательства над бостонской прачкой Анной Гловер, которую обвиняли в злонамеренном чародействе. Она якобы наслала порчу на четверых детей местного каменщика, в доме которого жила. Дочь каменщика, обвинившая её в краже, накричала на неё, а через день слегла, и за ней − другие дети. Анна Гловер удовлетворяла тем же «стандартам ведьмы», что и три женщины, которых первыми арестуют в Салеме: была неопрятной, говорила только на непонятном ирландском, жила в каморке вместе с чёрным котом. Вдобавок эта баба-яга была католичкой − будто мало зла навидались предки бостонских пуритан от католиков в Англии!

Увы, бабой-ягой Анну сделала судьба: когда-то у неё был муж и была она добропорядочной женщиной. Однако во время завоевания Оливером Кромвелем Ирландии всё её семейство было схвачено и продано в рабство на Барбадос. Да, именно в рабство − на плантациях трудились не только цветные. Согласно указу короля 30 тысяч ирландских повстанцев были проданы с публичных торгов. Мужа засекли до смерти плантаторы, но Анна с детьми сумела пробраться на корабль, идущий в Америку, − навстречу трудной, полной унижений жизни.

Каменщик послал за Мэзером, попросив его помолиться у постели больной. Коттон стал доискиваться причин болезни, и тот рассказал ему про злокозненную прачку, поведав, что и раньше наблюдал в своём доме загадочные явления − летали половники, гремела крыша, кот, выгнанный на улицу, снова оказывался внутри, будто проходил сквозь стены. Мэзеру было в ту пору 25 лет, и он был горяч и любознателен. Он сразу углядел в Анне существо, одержимое демоном. Однако, не считая себя вправе руководствоваться личной догадкой, он собрал целый консилиум священников. В комнате Анны были обнаружены грубые деревянные куклы. «Она поклоняется идолам», − провозгласил Мэзер. Эта женщина вызывала у него всё больший интерес, и он наблюдал за ней, как наблюдает медик за лягушкой, которой ввёл смертельный препарат. Коттон призвал врачей, попросив их осмотреть её, − он читал, что у настоящей ведьмы должны быть особые знаки на теле. Врачи, раздев Анну, отрапортовали, что у неё «грудь волчицы». Речь шла о воспалении подмышек, известном как «сучье вымя», но медицина того времени не была хорошо знакома с этой болезнью.

С педантичностью подлинного исследователя Коттон провёл над старухой ещё ряд экспериментов − в частности, попросил Анну прочесть «Отче наш». Гловер, не знавшая английского, попыталась произнести молитву на латыни, но не смогла вспомнить концовку. Тогда Мэзер стал расспрашивать старуху: во что она верит? Ирландским он не владел, и ему вызвались помогать двое соседей, которые едва понимали этот язык. «Я верю в Господа и его святых», − отвечала несчастная женщина. Горе-толмачи перевели это как «в духов и их повелителя». Мэзеру не нужно было никаких доказательств, и священники сообщили властям о том, что Анна уличена в наведении порчи. Участь Анны была решена − её отправили на эшафот под улюлюканье толпы, от которой едва спасся её кот, скрывшийся среди бараков Бостона. Во время казни Анна держалась дерзко (что сочли ещё одним доказательством её ведьмачества). «Вы повесите меня, но ведь дети от этого не выздоровеют», − объявила она.

«Что такое женщина, как не враг дружбе, желанное бедствие, приручённая опасность, восхитительный ущерб?» - Иоанн Златоуст

Нынешние бостонцы ежегодно отмечают день Анны Гловер − последней ведьмы, казнённой в Бостоне. Люди отдают должное её логике: действительно, то, что дети не выздоровели после её казни, было лучшим доказательством, что болезнь не вызвана её чарами. Но Мэзер понял фразу иначе: проклятая ведьма намекала, что упавшее из её рук чёрное знамя есть кому поднять − существуют и другие колдуньи, которые будут тайно губить жителей страны. Дело Анны Гловер сильно повлияло на его мировоззрение − он стал замечать, что чародейство не такая уж и редкая вещь: колонисты сплошь и рядом лечатся с помощью каких-то гвоздей, горошин, подков... Обычная народная магия: помните, Гекльберри Финн сводил бородавки с помощью дохлой кошки, − но гарвардский богослов углядел здесь целый заговор. Опутывая жителей Новой Англии суевериями, демоны потихоньку устраивают в их душе своё крысиное гнездо. Когда Мэзеру явился этот невидимый мир, прятавшийся за изнанкой обычного, он был напуган и в то же время воодушевлён: вот почему Господь, рассерженный на жителей Америки за их приверженность чёрной магии, медлит с выполнением завета!

Книга, где описывалось дело Анны Гловер, стала настоящим бестселлером, но Мэзер неустанно дополнял произведённый ею эффект проповедями, где призывал искать и ликвидировать проклятых чернокнижников. Услышав о событиях, открывшихся в Салеме, он понял, что пришло время действовать активнее: если не удалить заражённые ткани, болезнь перекинется на здоровые.

Американская история мужества

Плохой-хороший Коттон Мэзер

Вы ошибётесь, представляя Мэзера вечно злобным святошей, какими рисуют в голливудских фильмах борцов с колдунами. Напротив, то был удивительно жизнерадостный человек: высокий лоб, улыбка, редко покидавшая это лицо, и квадратная челюсть, свидетельствующая о природном здоровье, − этакий неунывающий доктор Ливси. Единственным его мотивом был безграничный альтруизм − это признавали даже его критики.

Многое в салемской истории непонятно до сих пор. Однако те вопросы, которые озадачивали самих горожан, сейчас мог бы объяснить хороший психолог. Как мы говорили, Новая Англия являла собой бедную, лесистую страну. Закрепиться здесь поистине могли лишь пуритане с их бесконечной готовностью трудиться в поте лица, не ропща на премудрого Бога. Впрочем, жизнь, которую они вели тут, была безрадостной не только по объективным причинам. Дело в том, что сами пуритане считали грехом едва ли не любое проявление весёлости. В их поселениях были запрещены музыка, танцы, праздники, даже Рождество. Детям не позволяли иметь игрушки, особенно кукол. Самым весёлым событием было скучнейшее чаепитие по поводу сбора урожая, состоящее из благодарственных молитв за то, что насекомые не сожрали урожай на корню.

Для подростков, особенно для девочек, такой образ жизни был нестерпим: у них даже не получалось мечтать о замужестве, которое спасёт их из мрачного родительского дома. Глядя на мать, они понимали, насколько это неблагодарное дело. Судя по всему, «одержимость», которая овладела девочками, была просто подростковой истерикой, проистекавшей от подавления здорового стремления к озорству. Неудивительно, что они особенно сильно срывались во время самых скучных мероприятий − проповедей. Однако девочки очень скоро поняли, что положение помешанной, мучимой злым духом, как ни удивительно, давало право делать то, что нормальным запрещалось. И взрослые женщины, вскоре заразившиеся той же болезнью, почувствовали всю выгоду этой полусознательной игры − впервые они ощущали в своей жизни интригу, купались в лучах всеобщего интереса, пусть и нездорового. В наши времена их поведение восприняли бы как милую артистическую шалость − глядишь, на премию Кандинского выдвинули бы. Но в ту эпоху женщина должна была заниматься домом, а не прыгать по улице, размахивая руками в стремлении унестись от обыденной жизни.

Ещё легче объяснить мотивы горожан. Общая невыносимость жизни пробудила в душе жителей Новой Англии древний архетип − желание найти виновных и принести их в жертву. Как честны были древние язычники: они вовсе не считали, что прекрасный юноша, которого они сбрасывали вниз с пирамиды с вырезанным сердцем, каким-то образом виновен в их бедствиях, − просто богам надо дарить лучшее, что есть. А вот салемские христиане не могли признаться себе, что фактически совершают жертвоприношение: с деятельностью ведьм они мгновенно связали все происходящие в городе бедствия − падёж скота, смерть младенцев, позднюю весну.

Когда жители Салема обратились к властям Новой Англии с просьбой о расследовании, губернатор попросил Мэзера принять участие в процессе как крупнейшего специалиста по ведьмам. Но тот ограничился тем, что подсказал губернатору кандидатуры судей. Среди них оказалось трое близких друзей Коттона! Теоретик ведовства предпочёл роль серого кардинала: формально не участвуя в процессе, он направлял своих друзей, заставляя их принимать те или иные решения. Даже в брани с дьяволом можно быть бойцом невидимого фронта.

Методы, которыми пользовались следствие и горожане, пытавшиеся изобличить ведьм, показались бы нам насмешкой над логикой − они сами по себе были колдовскими. Например, тётка одной из одержимых девочек пыталась установить личность чародейки, околдовавшей её племянницу, с помощью «ведьминого пирога». Этот пирог испекли из теста, замешанного на... моче девочки, а затем скормили собаке. Как утверждал автор книги, в которой салемцы почерпнули рецепт, в момент, когда пирог оказывался в животе у пёсика, ведьма должна была закричать в муках − ведь частицы её чародейской природы, переданные вместе с порчей и вышедшие затем с мочой, в животе у собаки подверглись бы действию желудочного сока, причинив ведьме страшные боли. Логика не лишена наукообразности, но вопля ведьмы кулинары-волхвы так и не дождались.

А главным доказательством на суде считалось «призрачное свидетельство»: если пострадавший от порчи свидетель рассказывал, что к нему являлся дух обвиняемого в виде призрака, суд считал это достаточным основанием для виселицы. Свидетельство, что и говорить, призрачное − оно вызвало нешуточные бои между богословами Новой Англии. Никто из них не сомневался в том, что свидетели и в самом деле видели призраков. Яблоком раздора был лишь один вопрос: знает ли сам «оригинал» призрака о том, что его дух летает по городу. Коттон и его товарищи-судьи видели здесь злую волю человека, который, войдя в соглашение с дьяволом, отправлял свой призрак, чтобы навести порчу. Но престарелый Инкриз Мэзер был столь возмущён применением этого метода, что отправил суду гневное письмо: разве не очевидно, что это дьявол изготавливает призраки ничего не подозревающих людей, чтобы опорочить их?

Одна из основных мыслей, которые Коттону удалось внушить судьям, − бесовский заговор не ограничивается Салемом, агенты нечистой силы есть по всей стране. С его подачи власти арестовали около 150 подозреваемых из 25 городов и деревень. В самом Бостоне, например, был схвачен бравый капитан Джон Олден, герой войн с индейцами: титул «легендарного комдива» не давал никакого иммунитета против тяжёлых обвинений. А летом суд принялся собирать урожай. Приговорённых повесили в четыре захода, и невооружённым глазом можно было увидеть, как растут аппетиты судей: если в первый раз казнили всего одну женщину, а вторая и третья казни унесли по пять человек, то четвёртая − уже восьмерых.

Впрочем, многие даже не дожили до казни. В отличие от женщин, не выдержавших ужасов заточения и согласившихся признать свою вину, семидесятилетний фермер, муж одной из схваченных ранее набожных женщин, напрочь отказался объявлять себя чародеем, ведь по закону суд мог конфисковать у уличённого в ведовстве его единственное средство к существованию − земельный участок. Судьи, решившиеся во что бы то ни стало вырвать признание, вспомнили о средневековом методе дознания − так называемой «сильной и тяжёлой боли»: на грудь обвиняемому клали доску и постепенно нагружали её булыжниками, камешек по камешку. Фермер пытку выдержал с достоинством − умер, не сказав ни слова. Как часто бывает на таких судилищах, позорную ложь свидетелей оттеняло мужество осуждённых. Сара Гуд, которой надевали на шею петлю, крикнула своему обвинителю: «Я такая же ведьма, как ты колдун, и, если ты отберёшь у меня жизнь, Господь напоит тебя кровью!» Удивительно, четверть века спустя тот действительно ощутил вкус крови во рту, скончавшись от обширного кровоизлияния. Вот и не верь после этого в ведьм.

Мужество жертв суда, протесты их родственников делали своё дело − по всей колонии говорили о судьях как о кровожадных безумцах. Отец то и дело обрушивался на Коттона, узнавая о всё новых ужасах салемских дознаний, и обращался к губернатору с просьбой остановить процесс. Тот, видя растущее возмущение людей, постепенно свернул суд, заставив судей помиловать всех оставшихся в живых обвинённых. Правда, пятеро, в том числе и маленькая дочь Сары Гуд, свободы уже не увидели − голодная жизнь в тюрьме сделала своё дело.

А уже через несколько лет судьи признали, что приговоры были вынесены без достаточных доказательств, и решение суда в отношении несчастных было отменено. Покаялись и многие свидетели, даже тот обвинитель Сары Гуд, которого это, впрочем, не спасло. А вот Мэзер от своих взглядов не отрёкся: вскоре после окончания процесса он опубликовал трактат «Чудеса невидимого мира», где, приводя разнообразные «научные» аргументы, доказывал, что повешенные всё-таки были ведьмами и чародеями. Этот трактат вызвал сильнейший гнев его отца. «Пусть лучше десять ведьм избегнут наказания, чем пострадает хотя бы один невинный!» − гремел Инкриз. Отношения сына с отцом были испорчены надолго. Несмотря на славу лучшего теоретика по борьбе с чародейством, этакого Маркса в мире Ван Хельсингов, Коттон в дальнейшем избегал принимать участие в следствиях по делам о ведовстве. Но невидимый мир надолго привлёк его внимание.

Народ против Коттона Мэзера

Дело в том, что невидимый мир действительно существовал. Его просто не могло не быть: что же тогда уносило жизни невинных горожан? В 1713 году беда пришла и в дом самого Мэзера: его вторая жена и трое его маленьких детей умерли от кори. Высокая смертность от болезней тогда была нормой: всего преподобный женился три раза и имел в общей сложности пятнадцать отпрысков, но лишь его последняя жена и двое детей пережили его самого. После гибели жены и детей в мировоззрении Мэзера наметился коренной перелом − он увидел нового беса, который действовал не на души, а на тела. Он за несколько дней мог пора-зить сотни несчастных, и его нельзя было остановить молитвой и виселицей.

Здесь следует понемногу начинать открывать правду. Дело в том, что Коттон Мэзер был одним из просвещённейших людей Америки того времени. Он регулярно выписывал книги европейских учёных и был хорошо осведомлён об изобретении Левенгука, благодаря которому искусный голландец рассмотрел в капле воды поразительные существа, которые окружают нас повсюду. Болезне-творные свойства бактерий тогда ещё не были установлены, но Мэзер укрепился во мнении, что именно эти недоступные невооружённому глазу существа отвечают за перенос от человека к человеку разнообразных свойств − безумия, недугов, даже свойств характера и внешности. И не только от человека к человеку: Коттон вошёл в историю и тем, что провёл один из первых научных экспериментов по гибридизации − посадил на кукурузном поле особую индейскую кукурузу, имевшую красно-синий цвет зёрен. В результате три соседних ряда были «заражены» её окраской, как и следовало из его теории.

Настоящим бичом Новой Англии была оспа, которую привозили с собой из Европы моряки: её эпидемии разражались каждые 10−20 лет. В некоторых городках болезнь всего за одно лето уносила до трети жителей, особенно не щадя детей. Но некоторых людей она словно обходила стороной, и не только благочестивых христиан, но даже невольников. Чем они заслужили такое благословение? Коттон обратился с этим вопросом к своему чёрному рабу Онисиму (пуритане давали библейские имена не только детям, но и невольникам), который во время эпидемии ухаживал за больными, не страшась стать жертвой безжалостного недуга. Онисим объяснил господину, что ничего странного в этом нет − его родители ещё в Африке привили его от этой болезни, сделав надрез на коже и поместив туда каплю гноя больного. Обычный рабовладелец углядел бы в этом лишь свидетельство суеверной тупости чёрных, но Мэзер понял, что идея не так странна, как может показаться. Организм, выдержавший натиск небольшого отряда невидимых существ, в дальнейшем способен сопротивляться целой их армии. Мэзер вступил в переписку с европейскими врачами и узнал от них о том, что этот метод, известный как вариоляция, с древних времён применяется в Африке и Азии. Правда, сами европейские врачи в его действенность не верили и не использовали. Лишь в 1718 году в Европе впервые применят вариоляцию.

В то время Коттону было уже за пятьдесят, но его охватила та же горячность, из-за которой когда-то двадцати женщинам пришлось отправиться на виселицу. Коттон решил надавить на бостонских докторов, чтобы они провели массовую вариоляцию, как только в городе начнётся очередная эпидемия. Однако идея не понравилась ни врачам, ни горожанам, а в особенности богословам. Ведь, помещая в ранку смертоносный «яд», врач подвергал себя риску совершения преднамеренного убийства! Коттон уверял, что риск погибнуть у привитого ничтожен; напротив, убийство − это отдать неподготовленных людей в лапы крошечных невидимых демонов, в то время как Господь в премудрости Его дал своим рабам средство спастись от них. «Сколь странно поступают мужи, именующие себя врачевателями, предавая свою анатомию, философию, а с ними и Божество, в попытках идти против практики!» − восклицал Мэзер.

Талант неутомимого пиарщика, благодаря которому Коттон когда-то внушил салемским судьям веру в «спектральные улики», нашёл здесь новое применение: проповеди, где затрагивалась тема полезности вариоляции, в Бостоне услышала каждая пара ушей. Наконец лёд тронулся: 26 июня 1721 года была сделана первая в истории Америки прививка − доктор, которого Мэзеру удалось убедить, привил оспу трём пациентам. Двое из них были рабы-негры, а третий − шестилетний сын самого доктора. Выбора не было ни у кого из троих, и это сыграло положительную роль в истории медицины. Перед домом Мэзера собирались толпы негодующих противников. Один из них даже метнул бомбу в окно его дома, которая, к счастью, никого не убила. К бомбе была прикреплена записка: «Будь ты проклят, пёс! Вот тебе прививка и немного оспы». Однако Мэзер знал: чем сильнее трудности, тем сильнее Божье благоволение к нему, − и продолжал рассылать письма бостонским докторам, где уговаривал, просил, грозил небесным судом... Сюрпризом для Коттона стало то, что его поддержал отец. В стремлении убедить горожан в своей правоте Мэзер пошёл на беспрецедентный рекламный ход: сделал прививку и собственному ребёнку. Убедившись, что привитые не умерли, а находятся в добром здравии, бостонцы стали теплеть к идее вариоляции. К делавшему прививки доктору выстроилась очередь из трёхсот человек, среди которых были и отцы города.

Среди непривитых болезнь убивала в среднем каждого седьмого. Прививка сама по себе уносила жизнь каждого сорокового, зато выжившие могли уже никогда не бояться оспы. Учитывая, что к вариоляции прибегали лишь в начале эпидемий, а не в спокойные годы, она существенно повышала шансы людей выжить. Итак, Коттон Мэзер выиграл самую большую борьбу в своей жизни, спасши жизнь тысячам людей, хотя осознали американцы этот факт лишь много десятилетий спустя, после того, как он упокоился на кладбище. Ценили усопшего совсем не за его медицинские опыты − в его лице Новая Англия чествовала блестящего проповедника, неутомимого борца с дьяволом, истинного патриота своей родины. Конечно, под конец он несколько подпортил свою репутацию, увлёкшись какой-то богопротивной вариоляцией, но кто же не чудит под старость?

Заложник логики

Феминистки далеки от истины − большинство «ведьм» не были какими-то эмансипированными и просвещёнными женщинами. Каких-то особенных красавиц и умниц среди них явно недоставало, зато было предостаточно полоумных нищенок и истеричных девчонок. Да и просто порядочных, домовитых жён и матерей хватало − не тянут они как-то на роль сопротивления сексистскому обществу.

Не сходится что-то в этой истории − ни жертвы, ни их палач не выглядят как должны бы. Памфлеты Коттона Мэзера позволяют увидеть его лучше, чем позволили бы фотографии: вот он, исполненный вдохновения, сидит за письменным столом; в его чернильнице − жизнь и смерть людей, которых он никогда не видел, но он лекарь, он должен исцелить их души, пускай даже придётся убить их тела. Вот он идёт между кукурузных грядок, держа в руке парик − жарко, и лучи приятно греют начинающуюся лысину; за ним шагают два его чёрных раба с мотыгами на плечах. А вот стоит перед беснующейся толпой вместе с маленьким сыном, которому врач несколько дней назад сделал вариоляцию, − сын жив-здоров, и Коттон торжествующе улыбается. Это ли твердолобый ретроград? И всё же как могло получиться, что столь просвещённый человек навеки запятнал своё имя участием в таком гнусном деле? Начинаешь подозревать, что речь идёт о чудовищном маньяке-перевёртыше. Однако характеристики Мэзера, данные ему современниками, не оставляют сомнений: он был честным человеком и цельной личностью. Дело не в нём, а в путях, по которым движется научный прогресс.

Сейчас историю науки представляют как конфликт между благородными просветителями и скудоумными мракобесами, отчаянно цепляющимися за старое. Это удобный взгляд, но нечестный: в действительности просветители и мракобесы − сплошь и рядом одни и те же люди. Кто сейчас помнит, что кумир Мэзера Роберт Бойль (чьё имя в мозгу каждого школьника неразрывно связано с именем Мариотта) занимался мистическими опытами и был дико нетерпим: требовал оградить христианство от «прискорбно известных неверных, а именно атеистов, деистов, язычников, иудеев и мусульман», а Ньютон ухлопал много лет на изучение сакральной геометрии храмов? Увы, между казнью салемских ведьм и борьбой за прививки не изящный зигзаг, а прямая линия: Мэзер был честным учёным, беда лишь в том, что наука в то время ещё не могла провести чёткой границы между демонами и вирусами − и те и другие вполне могли отыскаться в невидимом мире. Мэзер, лучший образчик мужчины-рационалиста, был открыт для всего, что казалось ему логичным. И если он верил в загадочные корпускулы, переносящие болезнь, то как было не верить в ведьм, с которыми он мог даже поговорить?

Подобно куртизанке, удачно вышедшей замуж и живущей в богатстве, комфорте и уважении, человечество не хочет вспоминать о своём подлинном прошлом − приходится заменять его красивой картинкой. Согласитесь, как-то неудобно сейчас напоминать, что Лютер, заложивший основы гражданского общества в Европе, был ограниченным фанатиком, со дня на день ожидавшим конца света, а Джордж Вашингтон порол своих рабов. Но в действительности будущее создаётся на кровавых и страшных ошибках: и Америка, и современная медицина родились в том числе благодаря и Коттону Мэзеру.