Коротко рассказывая о Гарри Гудини, принято использовать весь набор синонимов к слову «волшебство», упоминать о его запредельном тщеславии и несколько снисходительно сообщать о крайне нелепой смерти: экий чудак, в воде не тонул, в гробу не задыхался, сквозь стены проходил, а потом на спор подставился под удар в живот и умер от острого аппендицита. Невольно возникает образ жулика, не справившегося с собственной легендой.
Между тем Гудини был очень хороший человек. Приступаешь к биографии с легкой скукой — уж сколько было этих «магов», — а потом с удивлением обнаруживаешь, что персонаж в самом деле особенный: добрый, честный и маму любил. Много ли на свете хороших людей, да при такой-то профессии?
Гудини не терпел жульничества, никогда не приписывал себе никаких мистических способностей, кроме потрясающей ловкости, и слово «магия» использовал только в значении «труднообъяснимый трюк»
Гарри Гудини не боялся рисковать ни деньгами, ни жизнью, ни профессиональной репутацией — он для этого слишком верил в себя; у него не было клаустрофобии, сомнений в удаче, ловкости и таланте; его не пугала бедность. Похоже, единственное, чего он по-настоящему боялся, — огорчить свою маму.
После смерти отца, раввина из Будапешта, юный Гарри пообещал матери, что будет всегда заботиться о ней: «Однажды я насыплю тебе полный подол золота!» Мудрая миссис Вейсс только пожала плечами — мальчик явно рос не в ту сторону, в какую принято развиваться хорошему еврейскому ребенку. Фокусы, подумать только! Если бы она не знала точно, что ее сын — самый лучший по определению, могла бы и опечалиться. Но она в нем не сомневалась, просто мальчику пока не везло.
Для Гарри она всегда была на первом месте. Даже женившись, он пересылал матери половину своих крошечных заработков, экономя на еде и одежде. И очень заботился о ее покое: когда единственный раз в жизни попал в тюрьму не по своей воле (труппу арестовали на одну ночь за незаконное выступление), Гарри был в ужасе, что мама узнает и расстроится — сын раввина Вейсса в кутузке! С тех пор он оказывался в камере только ради рекламы, чтобы продемонстрировать журналистам умение выбираться откуда угодно.
Постепенно к Гудини начала приходить слава, а с нею и деньги. Гарри был счастлив, что может теперь украсить жизнь матери и разделить с нею успех. Однажды увидел в лондонском магазине платье, которое сшили для королевы Виктории, и убедил владельца продать его, потому что у мамы был тот же размер одежды. Когда они отправились в Будапешт на встречу с тамошними родственниками, Гарри вложил все деньги в рекламу и приехал в город с пустыми карманами. Зато получил для выступлений лучший зал Будапешта с пальмовым садом под стеклянной крышей и с королевской ложей, в которой теперь сидела его мать в платье королевы. Это был триумф любящего сына.
В 1912 году Гудини зарабатывал безумные деньги, показывая на Бродвее трюк с освобождением из веревок — его привязывали к балке на высоте 20-го этажа. В конце первой недели он попросил заплатить ему золотом. Директор театра изумился: «В чем дело, Гарри? Тебе мало твердой валюты Соединенных Штатов?» — «Выплатите мне 20-долларовыми золотыми монетами. У меня есть на то свои причины»*.
Он принес сумку с гонораром в гримерную, где помощники ждали его с ветошью и абразивной пастой, и принялся полировать монеты, чтобы золото ярко заблестело. Потом побежал домой, к матери: «Мама, помнишь, как перед смертью папа взял с меня слово заботиться о тебе? А теперь подставляй подол!» И высыпал монеты на колени матери, точно как обещал 30 лет назад — «полный подол золота». Он говорил, что это был самый счастливый миг в его жизни.
А через год она умерла. Гарри уезжал на гастроли в Гамбург и все никак не мог разжать руки, обнимая мать. Она попросила его привезти меховые тапочки. Едва он приступил к репетициям, пришла телеграмма, что миссис Вейсс умела. Он помчался обратно, ничего не объясняя дирекции театра, поэтому его помощнику пришлось посидеть в кутузке за срыв гастролей, прежде чем полиция во всем разобралась. Теплые меховые тапочки Гудини положил в гроб. Он проводил целые дни на кладбище, разговаривая с матерью, и поползли слухи, что фокусник сошел с ума.
Гарри справился, но надолго потерял интерес к жизни, единственное, что его занимало, — память о матери и желание с ней пообщаться. Гудини не терпел жульничества, никогда не приписывал себе никаких мистических способностей, кроме потрясающей ловкости, и слово «магия» использовал только в значении «труднообъяснимый трюк». Тем очевидней была степень его отчаяния, когда Гарри стал обращаться к спиритуалистам, пытаясь наладить контакт с матерью. Ему ли не знать, как заставить тарелку двигаться по столу, колокольчик — звенеть, а голоса — звучать неведомо откуда. И все же он надеялся — так велика была его тоска.Они дружили несколько лет и много общались, Гарри верил в спиритизм все меньше, а Конан Дойл — все больше, но это не мешало их близости. Но однажды писатель перешел границы
В период интереса к спиритизму Гарри познакомился с Конан Дойлом. Писатель искренне верил в духов и считал Гудини носителем мистического дара. Два талантливых человека были интересны друг другу: один нуждался в утешении, а второй жаждал чудес. Они дружили несколько лет и много общались, Гарри верил в спиритизм все меньше, а Конан Дойл — все больше, но это не мешало их близости. Но однажды писатель перешел границы.
Семейства Дойл и Гудини проводили вместе уик-энд на берегу океана — они поселились в Атлантик-Сити (Нью-Джерси), в Ambassador Hotel. Все шло хорошо, Гудини показывал в отельном бассейне свои знаменитые трюки, освобождаясь от наручников под водой, дамы проводили время в японском чайном саду и на пляже. Но к вечеру воскресенья Конан Дойл объявил, что хотел бы сделать Гарри подарок — устроить сеанс спиритической связи с его матерью. В номере зашторили окна, и Джин, жена Дойла, выступила в качестве медиума. Она довольно быстро вступила в контакт, схватила карандаш и начала быстро записывать то, что шептал ей дух. Джин исписала 15 страниц — все это были слова любви и поддержки, которые мать желала передать своему сыну. Она напомнила о привычке Гарри прижиматься ухом к ее груди, чтобы слушать биение сердца, и сказала, что занята хлопотами по подготовке дома, который понадобится, «когда они воссоединятся».
Сеанс произвел на Гудини сильнейшее впечатление, он с трудом сдерживал чувства. К сожалению, это были ярость и горечь, а не умиление, как надеялся писатель. Жена Гудини заранее предупредила мужа, что Джин Дойл накануне выспрашивала у нее подробности о миссис Вейсс. О привычке Гарри она сообщила, но умолчала о двух вещах. В воскресенье, 18 июня, был день рождения его матери, который они всегда проводили вместе. А еще миссис Вейсс не говорила по-английски, только на идиш, поэтому написать эти 15 вдохновенных страниц не смогла бы никак.
В тот день скандала не случилось, Гарри отложил разоблачение на потом, но не смог простить обмана, поэтому отношения с Конан Дойлом закончились. Будь ему чуть менее больно, он бы простил легковерного друга, но эта рана болела слишком сильно. Он стал непримиримым врагом спиритуалистов и разоблачал их везде, где мог.
Однажды к нему подошел юноша и сказал, что похоронил на днях маму и хотел бы установить с ней контакт. Не встречал ли Гудини честных медиумов когда-нибудь? Гарри ответил очень просто и очень горько: «Не надо, мой мальчик. Невозможно говорить с любимыми, если они ушли. Я знаю. С ними нет связи. Нам приходится страдать в одиночестве».
В тот вечер в Ambassador Hotel умерла его последняя надежда, а заодно и прекрасная дружба.
