Впечатление французского географа и путешественника начала XX века Поля Лаббе после поездки в Россию

Французский географ был любознательным, прекрасно говорил по-русски, отличался отменным здоровьем и веселым нравом. В поездках у П. Лаббе был «моментальный аппарат» (так называлась тогда новейшая фотокамера «Кодак»), которым он старался запечатлеть все самое интересное. Его путевые записки стали тогда для многих подлинным откровением. Во многом благодаря ему география азиатской России стала хорошо известна во Франции и в Европе в целом.

Татары, как, впрочем, и русские купцы, любят упитанных женщин, напоминая мне нотариуса Аристида Фрессара из пьесы Александра Дюма-сына, который признавался: «Да, моя жена толстая, но вы знаете, когда очень любишь женщину, чем ее больше, тем лучше!»

Главная черта русского человека — это терпение, которое, он верит, ему обязательно воздастся. Русские не полагаются на власти, знают, что корабль обязательно прибудет с опозданием, и, в отличие от нас, понимают, что не пароходства обслуживают путешественников, а путешественники предназначены для пароходств. Для русского главное, чтобы было побольше водки и закуски, чтобы дымился самовар, чтобы под рукой всегда были игральные карты, а вокруг — веселая компания. Зачем зря переживать: пароход рано или поздно все равно придет к месту назначения. Время для русских — понятие растяжимое, поэтому все они по сути философы.

В Москве мне приходилось быть свидетелем, как наиболее истовые верующие даже купались в ледяной воде Москвы-реки, не думая, что это может привести к воспалению легких, ведь, по их мнению, освященная вода безвредна для организма!

Татарские женщины намного привлекательнее, чем кажутся на первый взгляд, и они об этом знают: хотя религия запрещает им открывать лицо, когда мужа нет рядом, они могут украдкой показать его чужаку. Во всяком случае я имел возможность убедиться в их красоте. Глаза у них обычно живые и с хитринкой, ресницы и брови накрашены. Зубы они чернят, а руки красят хной. Женщины занимаются домашним хозяйством и рукоделием. Они постоянно пьют чай, едят жирную пищу и сладости, от чего сильно толстеют и потому стесняются выходить на улицу. Но татары, как, впрочем, и русские купцы, любят упитанных женщин, напоминая мне нотариуса Аристида Фрессара из пьесы Александра Дюма-сына, который признавался: «Да, моя жена толстая, но вы знаете, когда очень любишь женщину, чем ее больше, тем лучше!»

У русского народа вообще существует множество религиозных обрядов, причем некоторые довольно опасны для здоровья. Например, каждый год во льду делается прорубь, и священник благословляет реку. Мужики набирают ее в бутыли и пьют, считая священной, а в Москве мне приходилось быть свидетелем, как наиболее истовые верующие даже купались в ледяной воде Москвы-реки, не думая, что это может привести к воспалению легких, ведь, по их мнению, освященная вода безвредна для организма!

Русский народ — это большой, очень добрый и совершенно беспечный ребенок, живущий только сегодняшним днем.

Вдоль дороги лежали обработанные поля пшеницы, овса, ржи, проса и подсолнечника. На Руси нет ни одной деревни, которая не выращивала бы последнего. Даже в больших городах мужики постоянно лузгают семечки подсолнуха и плюются их шелухой.

Сельские артисты пришли ко мне в своей повседневной одежде, в красных и синих рубахах, в лаптях и высоких войлочных сапогах. Когда они устали, я стал расспрашивать их, знают ли они, кто я такой, откуда приехал и где находится моя родина. Один из них, самый смелый — это, видимо, был первый парень на деревне, — ответил за всех: «Да, за морем есть большой город Париж, там много водки, и мужики могут пить больше трех раз в неделю!»

«У детей нет ни прошлого, ни будущего, — как-то заметил Лабрюйер, — зато, в отличие от нас, взрослых, они умеют пользоваться настоящим». Русский народ — это большой, очень добрый и совершенно беспечный ребенок, живущий только сегодняшним днем. Одни считают русских плохими, другие по той же самой причине хвалят их, но все отзываются о простых русских людях хорошо. Русские простолюдины обладают уникальными и ценными душевными качествами.

Внезапно я оказался в толпе крестьян. Изможденные, они медленно тащились по дороге, держа в руках арбузы, хлеб и огурцы. «Куда ж вы идете?» — спросил я у одного из них. — «В Сибирь, батюшка, в Сибирь, мы — переселенцы». — «А куда в Сибирь-то?» — «Да черт его знает», – ответил мне молодой человек, смиренно следовавший за своими родителями искать в Сибири земли попросторнее да поплодороднее, чем в России.

 Я дошел с крестьянами до вокзала, где они должны были сесть на поезд; с пристани шла еще одна их партия. Им предназначался отдельный состав, который должен был доставить их в место добровольной ссылки.

Перед моим отъездом из Казани на Урал один из моих русских друзей сказал мне: «У вас удивительный капитан: он хорошо ведет свое судно, только когда вдрызг пьяный!» Мне удалось добраться до Уфы без происшествий, ибо капитан не просыхал...

Русские крестьяне, желающие переселиться в Сибирь и получив на то разрешение, предварительно посылают в азиатскую Россию делегата либо от каждой семьи, либо от всей деревни. Иногда ими бывают старики, иногда молодые люди, а однажды таковым была даже женщина. Начальник переселенческого пункта в Челябинске, городе на азиатском склоне Урала, встречает этих разведчиков и спрашивает, где его земляки хотят определиться. В случае наличия свободных земель начальник разрешает им их посмотреть. Если местность им понравилась, то землю на два года передают переселенцам; по истечении этого срока ее можно передать другим лицам. Женщины не имеют на нее права, но всем лицам мужского пола, включая детей, власти выделяют по пятнадцать десятин, то есть около шестнадцати гектаров. Когда эти разведчики возвращаются в родную деревню, начинается подготовка к переезду; все, что не могут увезти, распродают, а остальное грузят на телеги. Некоторые берут с собой лошадей, другие продают свою живность и отправляются в путь налегке, а прибыв на место, покупают ее дешево, ведь в Азии скота бывает в избытке.

На набережной сидели и лежали на своих узлах изможденные крестьяне. Несмотря на традиционную русскую смиренность, они не могли скрыть своего волнения: на старом месте было тяжело, но привычно, а что ожидает их впереди? Мужчины старались не подавать виду, но женщины показались мне подавленными и опечаленными. Рядом беззаботно играли мальчишки 12–15, малышня держалась за своих матерей, и в ее глазах я заметил неосознанный страх. «Уезжают десятки тысяч, но некоторые через год вернутся обратно больными, подавленными и разочарованными», — информировал меня чиновник.

Русские не могут быть любезными наполовину, ради гостя они готовы пожертвовать всем, сами встречают иностранца, не отходят от него ни на шаг, осыпают его знаками внимания, то есть, образно говоря, его усыновляют.

Перед моим отъездом из Казани на Урал один из моих русских друзей сказал мне: «У вас удивительный капитан: он хорошо ведет свое судно, только когда вдрызг пьяный!» Мне удалось добраться до Уфы без происшествий, ибо капитан не просыхал, и Бог, обычно покровительствующий пьяницам, очевидно, благоволил и мне. К сожалению, Всевышний не защитил меня от клопов, которыми пароход буквально кишел. Питание для пассажиров было из рук вон плохим, чего не скажешь об упомянутых тварях, которые вдоволь попили нашей кровушки.

Путешествуя по миру, я пришел к выводу, что чем более дикими являются туземцы, тем больше загружены работой их женщины, а если за дело берется мужчина, значит, это общество уже стало цивилизованным.

Воспользовавшись благожелательным расположением башкир, я решил сфотографировать их женщин. Толпа сразу заволновалась, начала перешептываться, но ведь другу отказывать нельзя и поэтому пятерым дамам было приказано надеть свои праздничные украшения. Они нехотя поплелись домой наряжаться, но, когда мой спутник-полицейский рявкнул на них, бросились бежать со всех ног. Мы провожали их громким смехом. «Бьешь ли ты своих жен?» — спросил я у старика-башкира. «Нет, — ответил он, — однако раньше иногда бывало!» — «Покажешь их мне?» — «Не могу, они обе умерли». — «Ну теперь понятно, — сказал я, — почему ты их больше не колотишь!» «У нас есть пословица, — со всей серьезностью заметил старик, — "если хочешь, чтобы твоя собака знала, что ты ее хозяин, бей свою жену!"».

В башкирских домах всегда множество мух, блох, клопов и тараканов, коих русские называют пруссаками, а пруссаки — «русскими».

Путешествуя по миру, я пришел к выводу, что чем более дикими являются туземцы, тем больше загружены работой их женщины, а если за дело берется мужчина, значит, это общество уже стало цивилизованным. Изнуренная непосильным трудом, башкирка быстро стареет. Я встречал множество стариков-башкир, но пожилых женщин почти не видел. Я не называю их старухами, потому что уже в тридцать лет все башкирки кажутся таковыми. Это седые, преждевременно увядшие, изуродованные материнством (впрочем, многие из них умирают во время родов) создания.

Казачье войско состоит из крепких, очень выносливых и мужественных людей. Они отличаются храбростью, инициативностью, умом, но в то же время вспыльчивостью, отсутствием благородных манер и тягой к спиртному. В гостеприимстве им нет равных, они безумно рады всякому, кто переступает порог их дома. Если вы предложите деньги приютившему вас бедняку, то тем самым нанесете ему оскорбление. Казаков нельзя назвать хорошо образованными людьми, они больше склонны к движению, активной деятельности, чем к сидению за партой.

Лучше сразу наотрез отказаться, чем согласиться выпить «немножечко». В России немножечко пить не умеют, там едва успевают откупоривать бутылки. «Непьющий француз, — объяснял мне сидевший рядом и окосевший от выпитого батюшка, — это плохой француз!» Но, честно говоря, меня больше задела реплика одной казачки: «Если он не пьет водку, значит, он не мужик!» Мужчины понимают, насколько обидно было услышать такое из уст представительницы прекрасного пола. Но я быстро придумал, как мне отбиться от назойливых просьб собравшихся. Я уже знал, что некоторые русские по совету своих докторов на год-два прекращают пить и начинают лечиться от алкоголизма. Поэтому, когда мне в очередной раз попытались налить, я объяснил, что до недавнего времени сильно употреблял, а теперь хочу поправить свое здоровье. Все меня сразу зауважали. «О! Он столько пил, — думали они, — что теперь решил сделать паузу и подлечиться!»