Выжившие о казнях в Бабьем Яру (18+)

Это объявление немецкого командования в газете положило начало ужасным событиям: массовому расстрелу гражданского населения и военнопленных. За два дня в Бабьем Яру было расстреляно 33 771 человек, не считая детей до 3 лет, которых тоже никто не пощадил. Расстрелы евреев проходили в октябре и продолжались до ухода немцев из Киева. Спастись из этого «урочища смерти» смогли только 29 человек. Многие из них были совсем детьми, но память сохранила все детали того ужасного дня, когда они потеряли своих близких и сами были в шаге от гибели.

«На этом пятачке, куда людей загоняли, стояли машины. Туда грузили женщин с младенцами, детей постарше отрывали от семьи и строили в колонну. Мальчиков и мужчин — тоже отдельно. Сортировали. В ход шли приклады и резиновые дубинки. Мама с сестрой в это время вели свою маму, у неё ноги очень больные были. А меня украинская бабушка Таня нянчила, она нас проводить пришла. Помню, стоит, меня одной рукой возле груди держит, а в другой паспорт, и кричит: «Я русская! Я русская!». Подошёл полицай: «Чего орешь? Здесь все жиды». И прикладом замахнулся, чтобы мне в голову попасть. Бабушка сообразила, успела плечо подставить, так он ей так дал, что сразу кровь потекла. Бабушка упала. Немец взял её за шиворот и толкнул в толпу. А она продолжала меня держать, не выпускала из рук. Идёт и от боли продолжает креститься: «Я русская, я русская…».

Раиса Майстренко

«Люди собирались целыми дворами, грузили вещи. А почему? Потому что немцы пустили такой слух, что евреев будут отправлять в другое безопасное место. В городе вывесили объявление, что все евреи должны собраться на перекрестке Дегтяревской и Мельникова, а кто не придет, расстреляют. Оставаться дома нельзя было, все дороги вокруг Киева были перекрыты, вот все и шли. Мы встретили нашу молочницу, и она предупредила няню: «Куда ты идешь с еврейским ребенком, ты погибнешь вместе с ним. Достань свой паспорт».

На первой линии окружения между этими противотанковыми заграждениями был маленький проход, позади собаки бросаются на людей, на нас тоже бросилась собака и забрала нашу сумку с едой. Я разрыдался. Вокруг людей били прикладами, подгоняли. Мы с няней упали прямо на это заграждение. Разбились в кровь, у меня до сих пор остался шрам на всю жизнь. Люди шли через нас, наступали на нас. Наверное, в этот момент у кого-то из этого окружения сердце екнуло — меня подняли с земли за воротник, у няни в руке был паспорт, увидели, что она украинка и вытолкали нас из окружения».

Цезарь Кац

«Нас оказалось примерно 25−30 человек. Рядом со мной люди после выстрелов падали вниз с обрыва. Еще до того, как в меня полетела пуля, я бросилась вниз. Упала на трупы только что расстрелянных людей и прикинулась мертвой. Я слышала, как немцы спустились вниз и пристреливали раненых. Боялась пошевелиться. Ко мне подошел полицейский, увидел, что на мне нет следов крови, подозвал немца, сказав ему при этом, что я, кажется, еще жива. Я затаила дыхание: один из них ногой толкнул меня так, что я оказалась лежащей лицом вверх. Немец стал одной ногой мне на грудь, а другой — на тыльную часть руки — кисть. Убедившись, что я на это не реагирую, они ушли. На руке у меня образовалась рана, шрам от которой сохранился.

Прошло немного времени, и нас стали засыпать землей. Слой земли был небольшим, и мне удалось выбраться. Уже в темноте я тихонько подползла к стене обрыва и с величайшим трудом выбралась наверх недалеко от той площадки, где перед расстрелом раздевали. Когда я взбиралась по обрыву вверх, меня окликнул мальчик, тоже оставшийся в живых. Двое суток я вместе с ним пыталась выбраться из Бабьего Яра. Первый день я укрывалась на дереве, а мальчик сидел в кустах. Второй день я просидела в мусорной яме. К утру третьего дня мальчик, который пытался пробраться к Куреневке, был убит».

Дина Проничева

«28 сентября на стенах домов появился приказ: всем киевским евреям собраться на углу улиц Мельника и Дягтеревской. Ночь прошла как в тумане. Мама до утра собирала какие-то пожитки, а нас отправила спать к соседям. Утром двинулись в путь. Вышли на улицу Артема. Дети, женщины, старики, маленькие тележки с чемоданами, подводы. Все движутся, не зная куда и зачем. Страшная картина. В толпе встречались родственники, знакомые. Одни плакали, кричали: «Нас убьют, убьют!» Другие внешне были спокойны.

<…> «Шнель», «быстрее», — только и слышали мы, удары сыпались со всех сторон. Мама, как могла, прикрывала нас, старалась, чтоб удары попадали ей, а не нам. Я даже не помню, как мы оказались на площадке, это за памятником, через дорогу. Нет слов, чтобы передать, что творилось. Люди рвали на себе волосы, истерично кричали, сходили с ума. Вдруг я увидела плачущего грудного ребенка, лежащего на земле. К нему подскочил фашист и прикладом размозжил ему голову. В это мгновение я, наверное, и потеряла сознание: что было дальше — не помню. Когда я пришла в себя, мамы, сестры и брата уже не было рядом. Я начала носиться по площадке, как безумная, хватать людей за руки, заглядывать в лица. Несколько раз людской поток меня уже почти заталкивал в проход между холмами, но я увертывалась и продолжала искать. Мысль была одна: «Я должна умереть с ними».

друг среди детей я увидела Маню Пальти, девочку из нашего двора. Она была одна. Мы сразу как-то инстинктивно взялись за руки и уже все время не отходили друг от друга. Ей было 13, а мне — 17 лет, и так не хотелось умирать».

Геня Баташева

«29 сентября наша семья вместе со всеми евреями Подола пошла на Лукьяновку. Мама несла на руках грудного сына Давида, за ней шли еще семеро: девочки Рая и Сарра, остальные мальчики. Возле еврейского кладбища мы попали в оцепление. Здесь приказали складывать вещи в кучи и всем раздеваться. Мама толкнула меня и десятилетнего брата Фиму в густой кустарник, велев там спрятаться.

Мы лежали в кустах и слышали выстрелы, страшные крики. Мимо нас проходили немцы, но, к счастью, не заметили. Так мы пробыли в кустах до утра. Когда местные дети стали собирать вещи евреев, которые не взяли немцы, мы вылезли из кустов и присоединились к ним.

Потом пошли домой. Наша соседка Оля Строчкина сказала нам, что фашисты убивают всех евреев, которые не пошли в Бабий Яр, даже старух выводят в садик, расстреливают и закапывают возле нашего дома».

Константин Белоус

«Я шел, скорее, меня несло по Киеву состояние животного страха, когда каждое кажущееся знакомым лицо вызывало ужас, и все внутри обрывалось. Еще издали, увидев немца, я прижимался к рекламным щитам, поднимал воротник пальтишка, низко опускал кепочку, прятал физиономию, делал вид, что читаю.

Это было какое-то совершенно всесильное нежелание умереть, случайно попасться. <…> Нагнал я как-то двух мальчишек, взглянул и сразу понял: евреи. Стал расспрашивать, куда идут и откуда. Один говорит, что ему тринадцать, а второй помладше, а идут они из… Бабьего Яра. Открылись они мне после того, как я поведал им все о себе. 29 сентября они шли вместе с мамами, дедом и бабкой, а отцы их — в Красной Армии. Ничего не знали и не подозревали, добрались до угла Овручской улицы, где начало оврагов и еврейского кладбища, а там полно полицейских и немецких солдат, толпа валит и валит, запрудила всю улицу Мельника, а она довольно широкая. Дальше узкая улочка, перед ней — шлагбаум, и всех туда втискивают, а в конце улочки — поляна, приказывают: вещи отнести в сторону — чемоданы, мешки, сундучки — все в кучу, дальше — по узкой тропинке, а вокруг поляны и вдоль тропинки полицейские, немцы с собаками, гонят всех, за оврагом опять — поляна, на ней велено раздеваться догола и опять — вещи в кучу, крики солдат, собачий лай, обезумевшие голые люди. Снова их погнали, снова остановили, отделили группу, человек тридцать, а может, пятьдесят. Те, кто остался, ожидали очереди, а оттуда, куда увели первых, вроде неслись выстрелы, но люди до того обезумели, что не могли понять, откуда и почему стреляют. А тут поступила команда: «Вперед, вперед, скорише, скорише, давай», гонят, бьют палками, над ними стена оврага, на тропе только одному можно уместиться, а с противоположной стороны стреляют, видно, люди падают, переворачиваются, летят вниз, а под ногами груды тел».

Константин Мирошник

«Одним из погожих осенних дней 1941 года Марфа Мироновна и Алексей Викентьевич Зимины шли по Большой Житомирской. Впереди они увидели немецкого солдата с автоматом, который подгонял молодую женщину с маленькой девочкой, державшейся за ее руку. Этой девочкой была я, а женщина была моей мамой. Немецкий солдат вел нас на расстрел в Бабий Яр. Женщина, оглядываясь по сторонам, увидела супружескую пару и стала громко повторять: «Спасите, спасите!», показывая на свою девочку. Марфа Мироновна и Алексей Викентьевич прекрасно понимали смертельную опасность, которая их ожидает. Однако они упорно следовали за конвоиром и его пленницами. Уловив момент, Алексей Викентьевич приблизился к солдату и жестами предложил все драгоценности, которые у них были при себе: золотые часы, кольцо, сережки, крест на золотой цепочке… Дойдя до ворот Лукьяновского кладбища, солдат дал понять, чтобы они его подождали, а сам исчез за воротами с женщиной и ребенком.

То, что было потом, отпечаталось навсегда в моей памяти. Перед нами открылся глубокий ров… В огромной впадине ржавого цвета лежали какие-то люди… Я и мама стали медленно спускаться к ним. Неожиданно солдат взял меня сзади за ручонку и легко подтянул вверх, к себе. Теперь ров был у меня за спиной — и люди, и мама тоже. Солдат показал кивком головы направление, куда я должна идти. Я медленно пошла к воротам. За спиной у меня раздалась автоматная очередь».

Раиса Штейнберг