Жизнь казаков при советской власти в 1928 году

Он страшно ругал нашего бывшего командира за «измену и предательство родины»; о нас они знают. Видел я, между прочим, пару наших знакомых и о других спросил, все они живут неважно, только и сыты, кто в столицы попал. А в общем там паршиво вообще и грязно в частности. Народ какой-то пошел там иной, на людей, имеющих внешне европейский вид, косится… Разница колоссальная, и не только во внешности, но и в манерах, в обращении, в образе мышления.

«Иностранец» попадется сразу. Всех, кажущихся надежными нам из заграницы, надо проверить. Необходимо иметь в виду, что много хороших, надежных людей за последние десять лет волею-неволею превратились в гепеистов. Жизнь тяжела, тяжела и материально, против прошлого вздорожала вдвое. На Кубани, в городах, готовятся завести хлебные карточки, а это значит для «непролетарского» люда новые лишения, т. к. они права на карточки не имеют. Все это вызвано чрезмерным падением курса червонца и боязнью, что червонец еще будет падать, что, конечно, своевременно и сбудется.

Из пограничных государств нельзя даже посылать денег по официальному курсу, т. к. советчики не хотят ни выпускать денег, ни получать их (конечно, для частных лиц и отдельных своих граждан). А червонцы у нас в пограничье значительно дешевле их официального курса — за 10 руб. берут 80-90 чехословацких крон; официально же — 178 крон. Были времена, когда за червонец брали всего 2 доллара — 68-70 крон, но из заграницы никто не берет червонцев для пересылки в СССР, и поэтому товар этот совсем не ходкий, контрабандный.

Казачьей интеллигенции на местах существовать трудно, ее всячески выживают, и многие вынуждены служить в Центральной России или на окраинах для того, чтобы жить так-сяк и помогать своим. Да и то помощь стесняется, напр., недавно было воспрещено пересылать по почте хлебные продукты, крупы и т. д., а на днях воспретили пересылку мануфактуры и галантереи не в сшитом виде, а этими видами значительно поддерживали своих «лишенцев» те, кто имел возможность как служащий получать паек».

С Дона, из ст. Усть-Медведицкой: «Наш чудный монастырь с дивным по архитектуре собором ликвидировали, там устроили детскую колонию. Из собора хотели сделать театр, но казаки ближайших к монастырю хуторов не дали осквернить святыню. Много домов монастырских распродано, а гостиницу совсем разобрали безо всяких денег. Вообще у нас в станице дома распродаются по дешевке, от 100 до 500 рублей…

Игуменья монастыря и 40 монашек арестованы, сидят в тюрьме. Церкви Остроженскую и духовного училища закрыли, в Воскресенской церкви трех священников арестовали.

С Кубани: «Опять у нас начались страшные времена для интеллигенции — снимают со службы, отдают под суд, ссылают. Вот N. N. еще до войны был акцизным инспектором и при большевиках оставался им восемь лет, а сейчас сняли и ведут следствие — мол, когда кубанская армия покидала Кубань, так он на два месяца ушел в горы, а потом вернулся и служил все время. Доказывай теперь, что ты боялся большевиков! Соловков не миновать бедняге.

И от сестры получила отчаянное письмо — сын, единственный кормилец, снят со службы только за то, что «бывший» человек, хотя больше восьми лет усердно служил по кооперации и адреса благодарственные получал, был безукоризненного поведения, поседел в 30 лет и нажил туберкулез. Исключат и из профсоюза, у нас это делается. Словом, волчий билет, другими словами — смертный приговор всей семье. Старик отец снят с биржи старости лет, мать — больная старуха, жена с туберкулезом и тоже без места — ее вина, что она жена «бывшего» человека. И ничего нет, и никого нет, кто бы хоть чем-нибудь поддержал. Что это будет, не знаю. У них даже мелькает мысль о коллективном самоубийстве, выхода нет. Дочь моя тоже так — бежала от нашей жизни в Забайкалье, там хоть не знают.

С сыном опять хуже — только в прошлом году восстановили в правах, а теперь опять лишили права голоса как «домохозяина» (у нас ведь домохозяева — преступный элемент). Хотя домохозяйство его всего-навсего заключается в том, что он живет в моем, к тому же национализированном и условно возвращенном, доме (чтобы не развалился). А дом совсем бездоходный, только теперь 25 руб. приносит, да и те уходят на ремонт — печи попортились, пожар был, а теперь подгнивший потолок провалился и с балками. Ведь квартиранты платили по закону — % от жалованья. Один за комнату в 42 квадр. аршина 95 коп. (брал пятак сдачи), а жалованье имел 80 руб., а доктор, занимавший зал и кабинет, — 2 руб. в месяц, а он был заведующий больницей и практику имел.

Квартиранты вселялись и выселялись сами, нас не спрашивали, а за водой все соседи к водопроводу — лужа вечно во дворе стояла, и кран обломали, а запретить нельзя — народное достояние. Я же, как «частница», платила за свои 71 /2 кв. аршин — 7 руб. 50 коп., весь же мой доход (от детей) и 20-25 руб. в месяц не составлял. Так вот и живу — 8-10 руб. проедаю, остальное за квартиру, воду, лечение, почту. И не голодна, слава Богу, обед сварю из одного блюда на 3-4 дня, а так подкармливаюсь…»

С Дона, 10 февраля: «Дорогой брат, прописал бы я вам о своей жизни, но страница мала — потому как раз бумаги не было. Рождество, Крещение и Новый Год только и ходим, что на собрания, да деньги носим: то налог, то самообложение — не то, так другое — и так все годы платим и платим. Доплатились до того, что у каждого осталось по одной паре быков.

Жизнь получшела: последний хлеб забрали, оставили только на посев. Сказали нам так: нехай хоть все с голоду подохнет, а нам дай — что же, говорят, вы нас на свиней заменяете? И вот, дорогой брат, посмотри на эту страницу, которую я написал. Писать, конечно, здорово не будем — ни хвалиться, ни корить, а посуди лучше сам. Вы, наверное, получше нас развиты, я думаю, что пришлось вам развиться в чужой стране, даже на все языки.Писал Кольцов — не разбери концов. Ваш брат…»