Зоопарк из людей разных человеческих рас

В зоопарках и паноптикумах, хозяева которых собирали удивительные проявления живой и неживой природы, строились африканские деревни и населялись теми, кого просвещенные европейцы почитали за дикарей. Ученые-антропологи и школьные учителя вместе со своими учениками приходили подивиться, какие прихотливые формы может принимать человеческая природа вдали от цивилизации.

В 1886 году Карл Гагенбек, коллекционер диких животных и предприниматель, сделавший себе имя и состояние, демонстрируя свой зоопарк публике, обзавелся еще одним экспонатом. Несколько чернокожих, большей частью бывшие матросы линкора «Бисмарк», должны были представлять любопытствующим быт камерунской деревни: хижины, костюмы и, собственно, сами камерунцы.

Эти последние, помимо высокого роста и, что важнее, иссиня-черного цвета кожи, должны были иметь свое место внутри социального уклада этого негритянского поселения в центре Берлина. Предоставить матросам самим выбирать себе общественное устройство было недопустимо. Испорченные цивилизацией камерунцы едва ли могли сами по себе изобразить что-то аутентичное, и руководство зоопарка решило раздать роли самостоятельно. Так, царем поселения был выбран некий Дидо, сын вождя деревни Бонабелло, волею судеб оказавшийся в Германии, — до обретения титула фигура вовсе незначительная.

Аттракцион пользовался огромным спросом среди всех слоев немецкого общества, и даже кронпринц Фридрих не избежал общего увлечения. Желая лично увидеться с царем Дидо, принц пригласил того в Новый дворец в Потсдаме, где уделил правителю некоторое время — наследник полагал, что беседует с настоящим царем Камеруна. После аудиенции Дидо на королевской карете отправился на вокзал, чтобы сесть на поезд и вскоре оказаться в своих берлинских владениях.

Случалось, что туземцы отказывались следовать указаниям европейцев и пытались установить собственные порядки на территории зоопарка

Через некоторое время после этого памятного приема Юлиус Соден, губернатор Камеруна, бывшего в ту пору немецким, направил в метрополию гневное письмо, где в красках описал то возмущение, которое вызвало это мероприятие среди камерунской элиты.

Африканские вожди называли царя-артиста презренным рабом и почитали встречу будущего кайзера с Дидо за оскорбление. Этот случай едва не привел к бунту, и, когда в 1888 году Дидо направил умирающему Фридриху III письмо, в котором интересовался здоровьем императора, Бисмарк запретил кайзеру на него отвечать.

Разумеется, скандалы такого масштаба случались редко, однако во избежание конфузов, равно как и простого мошенничества, экспонаты живых этнографических выставок должны были осматриваться антропологами на предмет подлинности. Ученые мужи измеряли длину и ширину черепа, изучали форму носа и цвет кожи, определяли язык экспонатов-туземцев.

Нередко непосредственно в цирках и паноптикумах собирались своего рода консилиумы антропологов, на которых и определялась принадлежность туземцев к той или иной людской расе — будь то нубийцы, эскимосы или пигмеи. У «природных народов», как называли тогда едва ли не всех неевропейцев, не должно было быть сколько-нибудь развитой письменности, религии или истории, и любое сходство с европейцами внушало ученым подозрения насчет подлинности дикарей.

Если же дикари признавались подлинными, держатель экзотического представления ограждал себя экспертным заключением от любых претензий со стороны полиции, которая в противном случае могла бы заподозрить его в мошенничестве. В тех же цирках и паноптикумах антропологи проводили свои исследования, лепили восковые бюсты, представляющие те или иные расы, и учили студентов. Время от времени путешественники-этнографы сами поставляли новые экспонаты для этнографических аттракционов.

В случае чего антрополог мог также отделить традиционные занятия представителей той или иной расы от нетрадиционных и помочь им добиться аутентичности в своих представлениях. Так, например, антрополог Феликс фон Лушан живо растолковал приезжим жителям островов Бисмарка, для чего нужен дом предков и что негоже превращать святилище в подобие лавки древностей.

Он же разработал для меланезийцев распорядок дня, где утро (подъем в 6 утра) отводилось под уборку территории, а весь остальной день, за исключением перерыва на обед, посвящался «традиционным» занятиям вроде ткачества или гончарного дела.

Случалось, впрочем, и так, что сами туземцы отказывались следовать указаниям европейцев и пытались установить собственные порядки на территории зоопарка. Так, например, некто Бисмарк Белл, обитатель упомянутой уже камерунской деревни, отказывался фотографироваться в подобающем костюме, состоящем главным образом из набедренной повязки, но предпочитал европейский пиджак и сорочку. Такое поведение до глубины души возмутило фон Лушана, заведовавшего и этой выставкой. Антрополог назвал камерунца ограниченным, неблагоразумным и дурно воспитанным. Впрочем, самодеятельность такого рода далеко не всегда натыкалась на столь жесткое сопротивление, и зачастую туземцы сами были режиссерами своих выступлений.

Слово «зулус» во второй половине XIX века, помимо народности, означало еще и подделку — так много было лже­африканцев на ярмарках и в цирках

Так, например, труппа зулусов-танцоров, путешествовавшая по Англии, отказывалась слушать своего импресарио и разрабатывала свой репертуар самостоятельно. Также и многие коллективы австралийских аборигенов, «каннибалов, бросающих бумеранги», позиционировали себя прежде всего как артистов и относились к своей работе с огромным энтузиазмом.

Когда в 1853 году в Лондон приехал один из первых настоящих зулусов, газеты, отмечая, как убедительно он «трясет своими частями тела», давали следующие наставления английским артистам: «Если бы англичане могли столь же полно забывать себя на сцене, театральное искусство достигло бы невиданных прежде высот».

Роль дикаря-артиста действительно была профессией — более того, высот в ней могли достичь далеко не только представители «экзотических» народов. В Англии, где отношение к этнографическим экспозициям было вовсе не таким трепетным, как в Германии, зачастую ирландские рабочие, и без того считавшиеся достаточно дикими, изображали аборигенов далеких земель, по необходимости перекрашивая лица в черный цвет.

Популярная в то время песенка гласила: «Когда король каннибалов заговорил, по его акценту можно было узнать, что он из Корка». Слово «зулус» во второй половине XIX века, помимо народности, означало еще и подделку — так много было лжеафриканцев на ярмарках и в цирках. Далеко не всегда, однако, мошенничество вызывало негодование: судя по всему, категория подлинности не была такой уж важной для английского зрителя. Более того, сами ирландцы наряду с африканцами полагались в метрополии «смешными людьми империи», что делало их акцент и манеру держаться вполне соответствующей представлениям о дикарях.

Аудитория дикарей-артистов была чрезвычайно разнообразной. Помимо антропологов, на этнографические шоу засматривались почти все слои европейского общества: от рабочих до представителей высшего света (чего стоит упомянутый кронпринц Фридрих). Отдельной категорией посетителей были учащиеся школ и пансионов, которых на экспозиции водили учителя, полагавшие такого рода аттракционы чрезвычайно поучительными: с одной стороны, дети получали представление о разнообразии окружающего мира, с другой — становились все более приверженными европейской норме. В такого рода зрелищах общественность не находила ничего предосудительного — они считались вполне благовидными. Более того, условия содержания экспонатов строго контролировались властями: туземцы не должны были быть рабами и выступать могли только по собственной воле. Время от времени экзотические артисты и сами становились предпринимателями: сиамские близнецы из Китая Йен и Чанг обходились без управляющих, сами заключали контракты и делали скидки калекам и старикам, желающим посетить представление.

Живые этнографические выставки и человеческие зоопарки вовсе не были пережитками прошлого, неведомо как оказавшимися столь популярными в конце XIX века. Напротив, такой интерес к экзотике, к тому, что так или иначе не соответствует принятой в европейском обществе норме, был непосредственно связан с развитием науки и со становлением современного европейского человека. В человеческих зоопарках рождалась антропология, там же юные европейцы учились соответствовать принятой норме. Лишь позже, когда проект европейского человека был поставлен под сомнение двумя мировыми войнами, интерес к такого рода неприглядным забавам сошел на нет.