Безжалостный Робеспьер: французского революционера можно считать основоположником идейного террора, который осуществляется в целях революционной необходимости

«Что в имени тебе моём?»

Робеспьера уже давно не было на свете, но его имя продолжали активно использовать в политическом лексиконе. Враги Наполеона прозвали корсиканского выскочку «Робеспьером на коне». Энгельс как-то написал об Оливере Кромвеле — вожде совсем другой революции, английской, — что он «соединял в себе Робеспьера и Наполеона». Лев Троцкий иронично именовал Ленина «Максимилианом», а герои французских кинокомедий 1980-х дразнили «робеспьерами» активистов Социалистической партии Франсуа Миттерана.

Почему же фамилия Робеспьер стала бранным словом для одних и неким суровым, но чистым идеалом — для других? Чтобы ответить на этот вопрос, надо начать с того, с чего обычно и начинают всякий рассказ о великом человеке — с его биографии.

Максимилиан Робеспьер родился 6 мая 1758 года в городе Аррасе в семье потомственных юристов. Когда мальчик подрос, его — по семейной традиции — отправили изучать право в престижный лицей Людовика Великого в Париже. Затем был юридический факультет Сорбонны. В 1781 году дипломированный бакалавр вернулся в родной Аррас, где завёл адвокатскую практику.

Грамотный, вежливый и очень аккуратный адвокат быстро стал популярен. Кстати, современникам особо запомнилась именно эта робеспьеровская черта — крайняя аккуратность (порой доходившая до маниакальности) в вопросах одежды и внешнего вида. Парик Робеспьера был всегда напудрен, сюртук был идеально вычищен и застёгнут на все пуговицы. Позднее с такой же неумолимой педантичностью он будет рубить головы многочисленным «врагам революции».

А пока Робеспьер рос, учился и делал первые шаги на юридическом поприще, во Франции назревали великие события…

«Невозможно, чтобы не рухнуло»

В середине XVIII века власть французских королей казалась незыблемой. Но при этом крестьяне задыхались от малоземелья и феодальных поборов, а работники городских мануфактур жили впроголодь. Однако страшнее бедности было полное бесправие всех, кто не принадлежал к двум «первейшим сословиям» — дворянству и духовенству. Все эти бесправные (к которым относились не только крестьяне и рабочие, но также воротилы бизнеса, интеллигенция и простые служащие) объединялись одним понятием — «третье сословие».

Наполеон верно подметил причину революции: «Франция хотела равенства». Равенства не в смысле «взять всё и поделить», а равенства всех людей перед законом. А его в старой Франции не было и в помине.

Дворянин мог запросто избить недворянина палками (как шевалье де Роган — великого Вольтера). Какой-нибудь герцог де Фронсак мог поджечь дом торговца, чтобы — под шумок — похитить и изнасиловать его дочь. Напившийся граф мог застрелить слугу в трактире и на вопль трактирщика невозмутимо ответить: «Включите его в счёт». Все эти дворянские «шалости» (по терминологии XVIII века) оставались совершенно безнаказанными.

И чиновный, и судебный аппарат прогнили насквозь. Дела решались только по родственным связям или за взятки. Как сказала весьма неглупая куртизанка XVIII века мадам де Тансен (мать философа д’Аламбера): «Если только сам Господь не приложит руку, то просто невозможно, чтобы это всё не рухнуло».

«Эсеры» и «кадеты» XVIII века

Давно копившееся недовольство прорвалось в 1789 году, когда Людовик XVI созвал Генеральные штаты — совещательный орган старой Франции (собрание депутатов от сословий). Депутатом от провинции Артуа в это собрание был избран и адвокат Максимилиан Робеспьер.

Цель Генеральных штатов 1789 года была чисто техническая — одобрить новые налоги. Но произошло неожиданное. Генеральные штаты (а точнее их часть — представители от «третьего сословия») налоги обсуждать не стали. Вместо этого депутаты объявили себя Учредительным собранием. Король пригрозил смутьянам силой. В ответ парижане восстали и 14 июля 1789 года захватили Бастилию. Началась Великая французская революция.

В августе 1792 года тысячелетняя французская монархия пала. Вся власть перешла к собранию депутатов, которое получило название Конвента. Робеспьер во всех этих событиях участвовал как вожак крайне левых. После свержения монархии в Конвенте верховодили жирондисты (или, как их ещё называли, «умеренные»). Если проводить аналогии с нашим 1917 годом, то якобинцев можно сравнить с левыми эсерами. А вот жирондисты тянут на кадетов —партию крупного бизнеса и университетской интеллигенции.

Французских кадетов ждала та же судьба, что и российских: они были «посланы к чёрту» озлобленными народными массами. Революция не принесла беднякам почти никаких облегчений. Напротив, как и в любое переходное время, добавила новых тягостей. В этих условиях радикальные лозунги Робеспьера и Марата находили в народе самый живой отклик. Лермонтов так красочно описал настроения парижской толпы образца 1793 года:

Парижских нищих буйный миллион Кричал, смеясь: «Да здравствует закон!» — И не имея хлеба или злата, Он требовал лишь крови у Марата…

«Все равны, но некоторые — равнее…»

Звёздный час Робеспьера и его группы наступил в июне 1793 года. Окружённый толпами разъярённых санкюлотов, Конвент сдаётся и изгоняет из своих рядов депутатов-жирондистов. Власть переходит в руки крайне левых — Робеспьера и его сторонников (так называемых якобинцев).

Робеспьер и его ближайшие единомышленники — Сен-Жюст и Кутон — входят в состав Комитета общественного спасения (фактически — правительства революционной Франции). Хотя все члены Комитета формально были равны, негласное лидерство в нём, бесспорно, принадлежало Робеспьеру.

Придя к власти под радикальными лозунгами, якобинцы (и их никто не может упрекнуть в обмане избирателей) начали эти лозунги претворять в жизнь. Был решён земельный вопрос: все феодальные повинности крестьян отменялись без выкупа. Земли дворян конфисковались, разбивались на мелкие участки и продавались крестьянам. А весной 1794 года якобинцы пошли ещё дальше: эти участки стали раздавать бесплатно.

В сентябре 1793 года Конвент устанавливает фиксированные цены на хлеб и товары первой необходимости («максимум цен»). Это был самый радикальный шаг в экономике, на который осмеливались революционеры до эпохи коммунистических диктатур.

Но всё же Робеспьер запомнился современникам и потомкам не своими социальными экспериментами. В веках вождя якобинцев «прославило» совсем другое. А именно — террор.

Охота на жирондистов

Пожалуй, впервые в истории в активное употребление входит словосочетание «враг народа». Причём оно означает гарантированный смертный приговор.

Поначалу Робеспьер отправляет под нож гильотины очевидных врагов новой власти. Это члены королевской фамилии, не успевшие бежать аристократы и их семьи, священники, отказавшиеся присягнуть революционному режиму. Было понятно, что все эти люди должны ненавидеть революцию. Даже аристократы, перешедшие на сторону республики, тоже казались подозрительными — и потому многие были казнены (в том числе три генерала-военспеца: Адам Филипп де Кюстин, Арман-Луи де Гонто-Бирон и Александр де Богарне).

Безусловно, врагами были бывшие депутаты-жирондисты (84 человека). Те из них, кто имел неосторожность остаться в Париже, простились с жизнью уже осенью 1793 года.

Полетела в кровавую корзину голова Бриссо — автора афоризма «Собственность — это кража» (позднее эту фразу растиражирует знаменитый анархист Пьер-Жозеф Прудон). На эшафот отправили и прекрасную Манон Ролан — жену экс-министра внутренних дел. Влияние этой обаятельной, изящной женщины на политику жирондистского кабинета было огромным. Несомненно, она должна была умереть.

Однако большинство жирондистов благоразумно бежали из Парижа в провинцию. И Робеспьер начинает на них охоту. И чем-то людоедским веет от этой безжалостной травли.

Как загнанные звери, скрывались жирондисты у случайных людей, имевших огромное мужество приютить их: ведь за укрывательство «врагов народа» полагалась смертная казнь. Добрая женщина из городка Сент-Эмилиона прятала у себя в доме семерых жирондистов. Это стоило жизни не только ей, но и её мужу, и старику отцу — все были безжалостно гильотинированы по приговору ревтрибунала.

Узнав, что их убежище обнаружено, эти семеро жирондистов бежали в лес. Удалось спастись только одному (это был Луве де Кувре — автор знаменитого романа «Любовные похождения Фобласа»). Его соратникам по несчастью повезло меньше. Не желая сдаваться, экс-мэр Парижа Жером Петион принял яд. Его друг Бюзо застрелился. Их тела — наполовину обглоданные волками — были обнаружены через несколько дней.

Удар по своим

Первые месяцы якобинского террора были страшны, но, по крайней мере, они были логичны. Ведь на гильотину отправляли действительных врагов режима.

Но то, что произошло в марте — апреле 1794 года, казалось современникам безумием. В эти весенние месяцы прошло два судебных процесса. На скамье подсудимых сидели уже не аристократы, не жирондисты и не мятежники. Перед судом предстали подлинные герои революции, соратники Робеспьера по его же партии (якобинской).

Первый процесс бил по тем якобинцам, которые стояли «левее» Робеспьера — так называемым эбертистам (сторонникам Жака Эбера). Второй — по тем, кто был «правее» (дантонисты, соратники Жоржа Жака Дантона).

Особенно тягостное впечатление произвёл процесс над Дантоном. Этот человек был легендой революции. Его имя в 1792—1793 годах гремело гораздо громче имени Робеспьера. Никто не сделал для свержения монархии больше, чем Дантон. И вот теперь этот бесстрашный революционер оказался перед судом революционного трибунала. Вместе с Дантоном на позорной скамье сидит и Камилл Демулен. В июле 1789 года именно он первым бросил в толпу призыв: «На Бастилию!»

Выступать против таких людей — то же самое, что выступать против самой революции. Но Робеспьер осмелился. После грязного сфабрикованного процесса и Дантон, и Демулен, и ещё ряд старых революционеров были казнены.

Драматизма ситуации добавляло то, что Демулен был лучшим, ещё со школьных времён, другом Робеспьера. На свадьбе Демулена «дружище Робеспьер» был свидетелем со стороны жениха. А сейчас он отправил на смерть и Камилла, и чуть позднее его обезумевшую от горя жену Люсиль. На казнь Люсиль Демулен надела белое, почти подвенечное платье. Так она справляла своё второе воссоединение с Камиллом уже на том свете. И этой второй «свадьбой» она была тоже обязана Робеспьеру — но уже не свидетелю, а палачу.

Говорят, Робеспьер плакал, подписывая смертный приговор Камиллу… Не прав ли был Пушкин, когда назвал Робеспьера «сентиментальным тигром»?

«Мир — это война. Свобода — это рабство»

Возникает логичный вопрос: зачем Робеспьер делал всё это? Что им двигало?

Ответ прост: идея, доведённая до фанатизма. Не зря Александр Герцен сказал о Робеспьере: «Он ступал в кровь, но кровь его не марала». Робеспьер не получал никакого удовольствия от казней. Он не глумился над жертвами, не смаковал их страдания. Все расправы он проводил как скучную бухгалтерскую операцию. Даже на вершине власти Робеспьер вёл жизнь аскета. Подхалимы дали ему прозвище Неподкупный — и надо признать, это была не лесть, а правда. Он не делал ничего ради себя лично. Только ради революции.

Этот воспитанник Руссо так глубоко проникся постулатами о торжестве Разума и Добродетели, что просто отказывал в праве на жизнь тем, кого считал не очень разумными и не достаточно добродетельными. А истинная добродетель революционера — умение в процессе борьбы не колебаться, принимая суровые решения.

Кто-то из старых большевиков скажет об Иосифе Сталине: «Сначала он обожествил Ленина, а затем уничтожил его соратников — за расхождения с ним». Такой же номер задолго до Сталина провернул и Робеспьер. Он возвёл в Абсолют свои представления о том, что нужно революции. А потом уничтожил всех, кто отклонялся от этого Абсолюта.

Да, Робеспьер был фанатиком. Только фанатик мог произнести такие слова (на заседании Конвента, 5 февраля 1794 года): «Террор есть не что иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость. Тем самым он является проявлением добродетели».

«Террор — это добродетель»… Таким формулировкам позавидовали бы и герои Джорджа Оруэлла.

Жаркое лето 94-го

Летом 1794 года Франция умирала от жары и от страха. Объявив террор основным орудием построения «светлого будущего», Робеспьер уже не мог остановиться. 10 июня 1794 года Конвент — под давлением Робеспьера — утверждает «Закон о революционном трибунале». Этим законом обнулялась вся правовая система. Отменялся предварительный допрос обвиняемого (его допрашивали уже прямо на суде). Свидетели не привлекались. Институт защитников упразднялся. Апелляции не допускались. За все контрреволюционные преступления одна мера наказания — смертная казнь.

Гильотины во Франции (а они и раньше особо не застаивались) заработали с удвоенной скоростью. Тюрьмы были переполнены. В сырых темницах царила атмосфера чувственного безумия, ведь женщины и мужчины помещались в общих камерах, не разделённые друг от друга. Близкий нож гильотины сводил вместе аристократку и якобинца, «неприсягнувшего» священника и спекулянтку, жирондистку и санкюлота.

Этим же летом, в трёх сотнях километров от Парижа, произошло событие, решившее судьбу Робеспьера…

Победа, погубившая Робеспьера

Несомненной заслугой Робеспьера и «правительства террористов» (как называли Комитет общественного спасения его враги) стало создание армии, способной отстоять Францию. Летом 1793 года в 60 департаментах из 83 полыхали восстания, а на границах республики стояли австрийские, прусские, английские, испанские и савойские войска.

Якобинцы ввели всеобщую воинскую повинность, реквизировали запасы продовольствия у богачей, отправили в войска «твердокаменных» комиссаров и в короткий срок смогли сформировать 14 армий. Эти 14 армий Конвента переломили ход войны.

Коренной перелом стал свершившимся фактом после победы при Флерюсе 26 июня 1794 года. Австрийская армия оказалась наголову разбита. Угроза прямого вторжения во Францию была устранена.

Это-то и погубило правительство якобинцев. Действительно, почему Конвент терпел Робеспьера? Потому, что его террор защищал их от «белого террора». Робеспьер прореживал ряды Конвента, скажем так, выборочно. А дворяне-эмигранты собирались (и громогласно об этом заявляли) весь Конвент перевешать на фонарях — без различия фракций и партий.

Но после победы при Флерюсе угроза реставрации монархии была уже не страшна. А значит, Робеспьер стал не нужен.

То, что произошло дальше, — хорошо известно. Группа проворовавшихся депутатов Конвента (Поль Баррас, Жан-Ламбер Тальен, Луи Фрерон, Жозеф Фуше и другие), понимая, что им грозит неминуемая гибель на гильотине, составили заговор.

27 июля 1794 года (9 термидора по французскому революционному календарю) на заседании Конвента заговорщики с трибуны обвинили всемогущего диктатора Франции в узурпации власти и измене делу революции. И произошло то, чего никто не ожидал. Обычно безмолвное, запуганное большинство Конвента (так называемое болото) всколыхнулось и погубило Робеспьера. Депутаты не простили ему того животного страха, в котором они жили последние месяцы. Конвент тут же декретировал арест тирана. Долгий суд был никому не нужен. Уже на следующий день Робеспьер и его соратники были гильотинированы…

P. S. Находясь уже в тюремной камере, Жорж Жак Дантон сказал знаменитые слова: «Революция — как Сатурн. Она пожирает своих детей». Рассказывают, что когда в простой телеге Дантона везли на казнь, он крикнул, проезжая мимо дома, где жил Робеспьер: «Максимилиан, ты очень скоро последуешь за мной!»

Пророчество Дантона сбылось. Робеспьер стал последним великим сыном, которого сожрала революция. Дальше начался быстрый откат от радикальных идей и поэтапный возврат к «вечным ценностям»…