Карта фланера Эдуара Мане

Для человека творческого, будь то писатель или художник, фланирование — бесценный опыт изучения людей, типов, движений и внешних проявлений характеров. Черный цилиндр, тонкие перчатки, трость, медленная походка и непроницаемое лицо — Эдуар Мане был настоящим фланером. Катки, опера, широкие бульвары, ипподром, танцы, гастроли испанских танцоров, новые вокзалы и площади, всемирные выставки — Париж времен Мане был идеальным городом для фланирования и для рождения нового, современного искусства.

Батиньоль - сады Тюильри

Эдуар Мане несколько раз менял квартиры и много раз — мастерские. Он никогда не работал дома — и мастерскую предпочитал снимать отдельно. Но всегда, всегда это были дома и улицы квартала Батиньоль или места неподалеку. Только в 1860 году Наполеон III сделал деревню Батиньоль частью Парижа — и первую мастерскую в этом районе Мане снял в том же году. Здесь жили мелкие буржуа и государственные служащие — пока еще тихий мещанский район вдалеке от шума и блеска стремительно перестраивающегося центра города.

Мане снимает мастерскую на улице Гюйо, недорогую, скромную и тесную, по соседству с квартирками актеров, нищих художников и безвестных поэтов — и работает каждый день, пока за окном не начинает темнеть. Но вечером обязательно отправляется на прогулку — ближе к свету бульваров и к шуму известных артистических кафе: «Тортони» или «Гербуа». За ужином к нему присоединяются друзья, поэты и молодые художники, которые спорят о судьбе искусства, мечтают писать по-новому, писать саму жизнь. Со временем хозяин кафе «Тортони» забронирует для богемных завсегдатаев два отдельных мраморных столика, которые ждут их каждый вечер. А в артистической среде эту группу назовут «батиньольской школой».

А по пятницам можно прогуляться подальше — до садов Тюильри, где вечером аристократы собираются слушать музыку, где толпа дам и мужчин рассаживается на стульях в ожидании концерта, где щеголяют модными нарядами, встречают старых знакомых, сплетничают, флиртуют, обмениваются последними новостями.

Здесь, в Тюильри, Эдуар Мане пишет первую картину, в которой с дерзостью стихийного революционера уже рушит правила академической живописи. Мимолетность фланерского взгляда, брошенного на толпу, Мане реконструирует несколькими эффектами: если в классической живописи близкие к зрителю объекты были обозначены четко, а уходящие вдаль эту четкость постепенно теряли, то в этой картине законы перспективы больше не работают. Работают только глаза художника-фланера. Он волен сфокусировать взгляд на любом объекте — а все остальное из фокуса увести. И в данный момент его глаза остановились на нескольких фигурах: мужчина в цилиндре, женщина в синей шляпе, а потому дети на переднем плане не так уж важны, обозначены несколькими штрихами, а в самом центре вообще может оказаться неразборчивый комок чьих-то одежд, вуалей и лиц.

Подождите, это еще не все дерзости. Сам художник давно смешался с толпой — вот он, крайняя фигура слева. А знаете, где находитесь вы, зритель, прямо сейчас, разглядывая картину Мане, следуя его расслабленному взгляду, брошенному в толпу? Точно. Среди музыкантов оркестра. Так что скорей начинайте играть, публика ждет.

Ипподром Лоншан

Ипподром Лоншан открыли в Париже в 1857 году, на открытии присутствовал император Наполеон III и императрица Евгения. Наполеон очень хотел, чтоб Париж стал таким же красивым, сверкающим, современным и шикарным, как Лондон. Чтобы здание оперы было грандиозным (его строили в Париже 15 лет), чтобы парки, широкие бульвары, витрины и скачки, а вот баррикады чтобы построить было сложнее.

Конечно, скачки становятся самым модным развлечением аристократов, не хуже концертов и прогулок на яхтах. Толпы французов собирались здесь по выходным выгулять новые наряды, поглазеть на знаменитостей и поставщиков светских сплетен, а молодые небедные художники вроде Мане и Дега — в поисках новых сюжетов.

На ипподроме Лоншан, кстати, устраивали не только скачки, но и другие события, которые не вместил бы ни один городской зал или театр. Любой парижский концертный зал просто рухнул бы от наплыва зрителей, если бы там выступали артисты мадридского королевского театра — все испанское в моде. Потому гастроли проходят на сцене ипподрома. Испанские танцовщики привезли в Париж спектакль «Севильский цветок» — и Мане договаривается о том, чтоб ведущие артисты ему позировали, и даже просит одного из друзей воспользоваться студией попросторней и поближе к центру города. Приглашать звездных испанских танцоров на окраину Парижа, в Батиньоль, в темную, тесную мастерскую, ему неловко.

За несколько недель Мане пишет «Лолу из Валенсии», «Портрет Мариано Кампруби» и «Испанский балет». И еще несколько лет после будет болеть испанцами, наряжать моделей в костюмы махо и торедоров, писать корриду и переосмысливать Гойю.

Ледовые катки

После Франко-прусской войны и блокады, после потерь и позора Париж возвращался к мирной жизни и готов был снова развлекаться: любое модное времяпрепровождение достигало размаха поголовной мании, приводило к дракам в сувенирной лавке или к давке в общественных местах. В 1870-х в Париже появляются первые ледовые катки — целых пять. И конькомания охватывает парижан с неудержимой силой.

Каток в 1870-х в Париже — это не просто залитая водой площадь, а изысканное место отдыха: электрическое освещение (большая редкость), грандиозные оркестры и даже читальные залы. На знаменитый каток на улице Фобур Сент-Оноре по понедельникам, средам и пятницам можно попасть только по личным пропускам, которые выдает специально созданный для этой цели комитет. Вторники и субботы отданы для занятий Клуба катания на коньках, куда отбирается весь цвет ранее существовавших аристократических модных клубов, например, жокейского. И лишь по четвергам и воскресеньям не требуется никаких специальных разрешений и пропусков, но для соблюдения благородной атмосферы не допускаются юные дамы без сопровождения.

Журналист газеты «La Vie Flamande Illustrée» с иронией описывал посетителей парижских столичных катков: 1% здесь ради занятий спортом, 4% - для медитации, 15% следуют моде, 25% кого-то сопровождают, а 55% ищут приключений!

Эдуар Мане в 1877 году живет на улице Амстердам — и ближайший к нему каток, как сообщают современные google-карты, всего в 7 минутах ходьбы. Для фланера — минут 15: медленно с улицы Амстердам свернуть на бульвар Батиньоль, а потом — на бульвар Клиши. Пройти всего два квартала — и наблюдать за резвящимися на льду парижанами из толпы.

Улица Санкт-Петербург – улица Монье - вокзал Сен-Лазар

В середине 1860-х Мане переезжает жить на улицу Санкт-Петербург, а в 1871 и студию снимает на этой же улице. Нужно понимать, что за место это было. Улица Санкт-Петербург — одна из 6 широких улиц, которые расходятся от массивного металлического Моста Европы, того самого, который написал спустя несколько лет Гюстав Кайботт. Это место не так уж далеко от Батиньоля, но у него совсем иной дух. Это символ торжествующей индустриализации, инженерного гения, неумолимо несущейся вперед жизни, устрашающих и пьянящих перемен. Под мостом Европы проходят железнодорожные пути — здесь расположен вокзал Сен-Лазар. Да, тот самый, который спустя 6 лет напишет Клод Моне.

Эдуар Мане не просто работает где-то там на улице Санкт-Петербург — он работает у самого ее начала, рядом с вокзалом, рядом с мостом. Его студия находится в бывшем фехтовальном зале, светлом и просторном. Некоторые друзья, заходившие в гости к художнику, вспоминали, что в мастерской Мане дрожал пол от проезжавших мимо поездов, а вазы с цветами, посуда и окна непрестанно звенели. Теперь он в самом сердце городской жизни с ее шумом, мельканием лиц, дорожными работами, праздничными флагами. Да что там говорить — для картины «Железная дорога» Викторина Мёран позирует просто на заднем дворе дома Мане. За оградой густой пар валит из трубы отправляющегося поезда. Он совсем, как Бальзак, вынесший когда-то стул на Итальянский бульвар и в течение нескольких часов наблюдавший за типажами прохожих и описавший их потом в книге «Теория походки». Только Мане достаточно придвинуть стул к окну.

Не то чтобы раньше Мане прогуливался только по артистическим кафе и писал только развлекающуюся знать. Например, для картины «Старый музыкант» он много лет назад искал натурщиков в самых нищих, грязных и опасных кварталах Парижа. Но теперь ему не нужно далеко ходить: нищие, калеки, проститутки, аристократы, гувернантки с младенцами, спешащие служащие и пыльные рабочие пересекают мост Европы и расходятся по примыкающим улицам по своим делам. Сама жизнь, сама современность.

Когда Мане выглядывал из окна мастерской, ему открывался вид на улицу Монье (сейчас улица Берна). Из этого окна он написал дорожные работы и флаги, украшавшие город в дни проведения Всемирной выставки.

Улица Амстердам – лечебница на улице Миромениль

В 1878 году Мане вынужден покинуть свою любимую студию на улице Санкт-Петербург. Он находит другую, на соседней — на улице Амстердам. В ней нет величия и простора фехтовального зала, она меньше и темней, но именно эта мастерская станет самым людным и посещаемым местом в жизни Мане. К нему приходят друзья, натурщики, заказчики портретов, студенты, умоляющие возглавить их художественную студию (Мане неизменно отвечает отказом). Мане — знаменитость. В Салон принимают обе представленные Мане работы, самый непримиримый критик Альбер Вольф пишет первую благосклонную рецензию о пути, по которому Мане уже давно идет не в одиночестве: «Мане, несомненно, имеет большое влияние на современность. Именно он нанес удар рутине, он пальцем показал путь, по которому можно следовать, он указал художникам своего времени дорогу к природе».

По утрам денди и фланер Мане берет по привычке в руки трость, чтобы выйти из дома, но теперь опирается на нее тяжелее, чем раньше. Трость ему нужна, чтобы не упасть. Спустя несколько месяцев после переезда в новую мастерскую от резкой боли в пояснице и ноге художник впервые падает. Дальше будет только хуже — и теперь медленные ежедневные прогулки ему прописывают врачи. На улице Миромениль расположена знаменитая гидротерапевтическая клиника, в которой Мане принимает лечебные души, послушно отправляется каждый день по улице Амстердам, переходит через Мост Европы, прихрамывая, движется по улице Мадрида, выходит на Миромениль. Всего 20 минут — уверяют google-карты. Скорее всего, гораздо дольше для страдающего от острых болей Мане. В эти периоды обострений он не может работать маслом — и пишет маленькие пастельные зарисовки, крошечные акварели в письмах друзьям и натюрморты.

Через два года и всего за год до смерти 49-летний Мане, борясь с болью, выйдет из дома, опираясь на трость, и медленно обойдет почти весь центр Парижа. Художник лично зайдет к каждому из 17 судей Салона, которые проголосовали за присуждение ему медали.