Елена Шварц: гений советского андеграунда

«Стихотворение, имеющее право так называться – это выстроенное по правилам неземной архитектуры бормотанье с озареньем на конце. Стихотворение живое – высшее существо, рожденное человеком и небом, дышащее, улыбающееся и смертное, как всё. От поэта не могут остаться одно, два, три стихотворения. А только он весь, его зарифмованная душа, его гениальные и его бездарные строчки. Так странно, люди пишут стихи, не постигнув от рождения чудесной науки – поэтики. Мне хочется довести слова до такой высоты материализации, до плоти легкой ангелов, легкой и огненной, чтоб они населили небо, если оно пусто. Я пишу все это неизвестно отчего, не во вдохновении, сидя на чердаке, выгнанная из класса за чудовищное опоздание. Сегодня двадцатое апреля, и скоро мне стукнет восемнадцать. И я хочу, чтобы меня выгнали из университета и я могла бы писать стихи и только писать стихи. О Б-же, помоги мне, и я проведу свою молодость в душной комнате, у колб и реторт. И превращу камень в золото, слова – в стихи живые и ослепительные».

Это строки из дневника поэтессы Елены Андреевны Шварц, датированные 1966 годом. Уже тогда все было определено в ее сердце: она мечтала о жизни, полностью посвященной поэзии. Даже учеба в университете представлялась ей досадной помехой, отвлекающей от занятия чистым искусством. К своим 18 годам она уже стала легендой в кругах ленинградского андеграунда. Подростком вступив на литературное поле со своим не только смелым, но и новым поэтическим языком, на протяжении всего творческого пути она не переставала удивлять своей уникальностью.

Удивлял всех и ее характер. Так, в 15 лет она сидела напротив Ахматовой и ждала оценки своих стихотворений. Запись дневника юной Шварц запечатлела возникшее в тот момент непонимание двух эпох: «10 августа 1963 года. Была сегодня у Ахматовой. Я думала, что она святая, великая. Она – дура захваленная. Кроме себя ничего не видит. Лицо противное, только нос хороший. Про мои стихи, посвященные ей, сказала: “Почему вы мне принесли такие злые стихи? Почему за меня не надо молиться? За меня все молятся”. Я ей пыталась объяснить, что, наоборот, молюсь за нее, но она не слушала. Она заведомо знала всё, что я скажу, ей, бедненькой, было скучно. Меня она даже не слушала, я встала и ушла. Очень расстроилась, потому что я в нее очень верила. Ахматова сказала, что Цветаевой не хватало вкуса. И жизнь, и стихи – все у нее проще, легче, чем у Марины Ивановны. Как Цветаева буду. Была б она жива, она бы поняла меня».

Возможно, слова подростка о монументальной поэтессе вызовут у кого-то осуждение, но выделить хотелось бы другое. В ситуации, когда любая другая бы робела, благоговея перед величием Ахматовой, Шварц, не найдя понимания, не стала соглашаться на критику и вносить изменения. Она просто встала и ушла, оставив свой творческий мир незыблемым для авторитетов и в дальнейшем, не следуя установленным кем-то правилам и не придерживаясь никаких определенных течений.

К сожалению, широкой публике о ней известно не так много. В СССР вплоть до 1988 года ее творчество оставалось доступным лишь для читателей самиздата. На протяжении четверти века до этого лишь три-четыре ее стихотворения были пропущены в печать. И это при том, что ее уже вовсю переводили на другие языки и печатали в Европе. Ими зачитывались эмигранты, они входили в программу многих престижных учебных заведений, в частности Кембриджа и Сорбонны.

Творчество Шварц многогранно, но начинать его изучение нужно именно с ее дневников. Как написано в предисловии к одному из изданий ее личного дневника, «это поразительный документ, рассказывающий о настоящем “антропологическом чуде” – превращении обычной советской школьницы, пионерки, собирающей посвященные В.И. Ленину открытки, мечтающей о команде “красных следопытов” и о Зое Космодемьянской, в поэта-мистика и проницательнейшего читателя мировой классики, которому – в 15 лет! – открываются бездны “Фауста” Гёте и “Процесса” Кафки и который бесстрашно всматривается в бездну собственной души»: «Дневники Е.А. Шварц – это еще и свидетельство эпохи. Они помогают ответить на сакраментальный вопрос, не раз задававшийся историками неподцензурной литературы: как, благодаря чему в обескровленном блокадой, до- и послевоенными чистками и репрессиями городе могло – из, казалось бы, ничего – зародиться движение культурного сопротивления, давшее России и миру целую плеяду поэтов первого ряда, готовых поставить на карту благополучие и комфорт ради служения искусству?!»

Елена Шварц родилась в 1948 году в Ленинграде. «Дитя курортного романа» воспитывалась матерью Диной Морисовной Шварц. Мама заведовала литературной частью Большого драматического театра, входила в легендарную гвардию Георгия Товстоногова. С Товстоноговым Дина Шварц проработала 40 лет – тот ей безоговорочно доверял. Стоит ли говорить об атмосфере, в которой росла Елена Шварц?! Девушка всегда вспоминала о театре как о родном доме. Театральностью наполнены и строки ее стихотворений – перевоплощение в своих лирических героев давалось Елене очень легко. И это придавало легкость ее стихотворениям.

Писать стихи она начала с 14 лет. Как вспоминала сама Шварц, она шла по коридору своей коммуналки, в руках были ключи, которыми она отбивала такт. Потом, придя в комнату, она легла на кровать прямо в школьной форме и стала отбивать такт о железную спинку кровати. Понравившийся ей ритм она повторяла и дополняла новым. А вслед за ритмом родилась и рифма. Причем рифма настолько уверенная и не нуждающаяся в развитии, что первым слушателям было сложно поверить, что стихи написаны 14-летней девочкой, а не битым жизнью зрелым человеком.

Ее заметили сразу, сразу начались и публикации в самиздате. И через короткое время имя Елены Шварц произносилось уже с особым уважением. По словам литературоведов, ее «воспринимали как посланца прошлых времен – Серебряного века и прочих, хотя она была, конечно, гораздо моложе»: «Видимо, это было связано с тем, что стихи Елены Шварц, прежде всего, достаточно непросты для восприятия. Это была настоящая поэзия, порожденная ни на что не похожим внутренним миром. Образы, которые возникали в ее поэзии, были зачастую причудливы и непросты. Но тот, кто пробивался через эти образы, мог действительно получить настоящее наслаждение».

Какое-то время Елена училась на филологическом факультете университета, потом перевелась на театроведческий, его она в итоге и закончила. Не входя в официальные литературные объединения и нигде не работая, на жизнь она зарабатывала литературными переводами. Шварц никогда не обивала пороги редакций советских журналов. Свобода была одной из главных составляющих ее бытия. Причем, несмотря на славу в кругах андеграунда, даже в нем она подчеркнуто держалась особливо, оберегая свободу своего творчества и свой дар от существовавшего мейнстрима.

Прорывом к широкому читателю стали ее зарубежные публикации. А со второй половины 80-х публиковать Шварц стали и в отечественной периодике – правда, все равно с опаской. Известно, что куратор одного из альманахов согласился на публикацию маленькой подборки ее стихов лишь в обмен на постановку собственной пьесы на Малой сцене у Товстоногова. Но, как оказалось, даже подобных малых пробных доз было достаточно, чтобы творчество Шварц распробовали. В 1979 году она получила премию Андрея Белого, в 1999-м – премию «Северная Пальмира», в 2003 году – премию «Триумф».

К несчастью, новая полоса жизни поэта была омрачена выявленным онкологическим заболеванием, борьбу с котором Шварц вела долгие годы. Одержать победу над ним Шварц не смогла – она умерла в марте 2010 года. Незадолго до смерти она разослала друзьям небольшой текст с заголовком «Благодарение»:

Благодарю Тебя за то, что Ты создал меня поэтом Твоей милостью,
За то, что я родилась вблизи Невы, и за то, что сейчас смотрю на нее и Исакий из окна больницы,
За то, что меня растили мама и Берта,
За то, что росла в тени Театра,
За то, что видела Рим, и мир, и Иерусалим,
За чудесных друзей и животных, что сопровождали меня (и сейчас),
За счастье вдохновения и радости чистого разума,
За дар правильного чтения стихов, за свое легкомыслие,
И за то, что Ты всегда спасаешь меня и порой я нахожу в себе силы благодарить Тебя и за муки.