Илья Авербах: душа «Ленфильма»

На сценарные курсы Госкино Авербах пришёл, распрощавшись с медициной. Три года после института он отработал по распределению врачом в посёлке Шексна Вологодской области. Лечил поселян, осматривал зэков в районе: на территории области располагалось несколько всё ещё функционирующих управлений ГУЛАГа. Но мединститут Авербах закончил, потому что так хотел отец.

Рассказывал, что когда студентами они рассматривали микробов под микроскопом, ему никаких микробов увидеть не удавалось. Весь период обучения вылился в пытку, от которой он спасался картами и друзьями. В общем, первые годы работы по распределению уверенно поставили на его медицинской карьере жирный крест. Отец принял это с достоинством, хотя мысль, что в искусстве сын может оказаться на вторых ролях, давалась с трудом. Впредь Илье всю жизнь приходилось доказывать ему, да и себе, что всё было не зря.

В квартире родителей Авербаха в Ленинграде на Моховой, можно сказать, дозревали Женя Рейн, Толя Найман, Дима Бобышев, Ося Бродский – так они друг друга называли. Они являли собою нечто вроде поэтического объединения, хотя не имели ни идеологической платформы, ни лидера. Свои стихи Авербах читал нечасто, потому что писал их, только будучи влюблённым. Зато часто качественно критиковал – начитанного и демонстрировавшего хороший литературный вкус и память Авербаха слушали со значением. Вспоминают, даже Иосиф Бродский что-то там помечал в своей тетради, выслушав замечания Ильи.

В 1964-м на курсах Госкино он учился у Габриловича – главного сценариста страны, потом на режиссёрских курсах – в мастерской у Козинцева, для которого стал одним из значимых выпускников. По правде, курсы были ценны, прежде всего, возможностью посмотреть фильмы из мировой синематеки, недоступные остальному советскому зрителю. В 1967 году Авербах обладал неплохим киноведческим образованием и отличным кругозором вообще. В этой связи, как и остальные выпускники, был уверен, что теперь способен и сам снимать. По иронии небес, его дипломная работа начиналась аккурат с киноляпа. Однако он умел быть убедительным и на таком фоне.

Тему для дебюта на большом экране ему доверило руководство «Ленфильма» – как человеку, знакомому с работой главного героя. Авербах экранизировал текст известного советского хирурга Николая Амосова «Мысли и сердце» – повесть-монолог новатора медицины, внутренний голос врача. Медицину он не любил, но мысль донести посчитал важным. В советском кино было принято показывать медиков высокоточными машинами, а тут вдруг машина заговорила человеческим голосом о сомнении, беспомощности, силе воли и её гуманизме. Для истории примечательны сцены, в которых советский хирург в исполнении Бориса Ливанова стыдит советского пациента Иннокентия Смоктуновского – за страх перед операцией. Дескать, «видный учёный, а операции боитесь!».

В начале 1970-х Авербах экранизировал рассказ Лескова «Тупейный художник» – фильм назывался «Драма из старинной жизни», где свою первую большую роль сыграла Елена Соловей. Поэтическая документальность злоключений крепостной актрисы и графского цирюльника, экранизированная Авербахом, многим показалась до боли понятной. Камера проползает увеличительной лупой по уезду, деревне и крепостному театру. Согнутая в товарных позах прислуга тут украшает каждый кадр, ею обмениваются для разных нужд. Лакеи бреют барина под дулами пистолетов, воля невозможна, и за любую попытку её проявить раба ожидает плеть. Ослушание – не смелость, а глупость. Прекрасная ножка Елены Соловей в золочёной сандалии на предельной близости к зрителю – да, юную и нежную крепостную актрису Любу прихорашивают, готовя к изнасилованию. Барин её любит, конечно, но культом насилия пронизана вся его жизнь, с ним не спорят. Спасёт девушку любимый – графский цирюльник Аркадий. Их поймают, её для начала приголубят, а его выпорют так, чтобы она всё слышала. С разбитым сердцем в театре Люба станет непригодна, как и на графской половине. Сошлют на скотный двор, признав сумасшедшей, и окажется, что сумасшествие и есть тот самый выход на свободу.

У Авербаха история заканчивается тем, что Люба отправляется странствовать – искать город Вольный Лущук на реке Дунай, о котором ей рассказывал любимый. История кончается как звон в ушах. Это же режиссер станет проделывать и с остальными картинами, примкнув к традиции открытого финала. В процессе съемок «Драмы из старинной жизни» Авербах обнаружил в себе способность находить темы и ракурсы повествования совершенно конъюнктурные, но непонятные цензуре. Тоже что-то вроде магии, если вдуматься.

Мать Ильи Авербаха за творческую будущность сына всегда трепетала, но не слишком настойчиво. Ксения Стракач сама прожила богатую творчеством жизнь и к началу кинокарьеры сына преподавала в Ленинградском театральном институте. Внучка почётного гражданина Петербурга Станислава Стракача и кавалера Георгиевских крестов генерала Николая Виламова – перед революцией она была эвакуирована вместе с институтом благородных девиц, в котором училась, в Новороссийск. Увиденный ужас гражданской войны стал для неё серьёзным опытом, она начала вести дневник, писать стихи и прозу и подумывать о писательской будущности. Однако по возвращении в Петроград поступила на драматические курсы педагога и режиссёра Юрия Юрьева и начала работать в труппе братьев Адельгейм. Некоторое время числилась во вспомогательной труппе БДТ.

Там же, кстати, в 1919 году начинал свою биографию и отец Ильи Авербаха, быстро разочаровавшийся в театре. Он был неслучившимся наследником богатого волжского судовладельца из Рыбинска, его предок владел цепным буксирным пароходством на реке Шексне от Рыбинска до Белозёрска. Прикоснувшись к закулисной жизни театра, Александр Авербах сбежал на экономический факультет Технологического института и всю жизнь после уверенно держался здравого смысла. Он стал вторым мужем Ксении Стракач.

После разрыва первых отношений ради заработка Ксении приходилось выступать на эстраде в качестве исполнительницы романсов. Никаких особых певческих данных не было, но музыкальность и артистичность делали своё дело. Она стала одной из первых исполнительниц песен беспризорников на эстраде, городской фольклор в начале 20-х годов набирал популярность. И то, что его исполняла бывшая смолянка, изысканная красавица с отличными манерами, придавало песням дополнительные баллы. Для неё писали братья Прицкеры и Константин Листов, за ней ухаживал Зощенко.

Беспризорники, кстати – они слушали её обычно на заборах и близких к эстрадной площадке деревьях, – после концертов часто дожидались певицу у выхода, хвалили, делали замечания по тексту, а то и подкидывали новые мелодии. С 1934 года её пригласили в первую труппу созданного тогда в Ленинграде Нового театра. Название театра, из которого её уволили на пенсию, она произносить не любила, а уволили её после того, как на каком-то из собраний был поставлен вопрос о её классовой принадлежности и княжеской фамилии. Почти 10 лет после этого она не могла найти себе постоянное место работы, читала с эстрады, снималась для телевидения, давала частные уроки по сценической речи у себя дома и в драматической студии Дворца культуры имени Кирова. В Ленинградский театральный её пригласили только в 1950-е.

Илья Авербах сумел снять всего лишь восемь фильмов. Кроме перечисленных выше, в 1972-м вышел «Монолог» – тот самый, где Глузский сыграл учёного, разрываемого внутренними конфликтами. Главным героем на самом деле в ленте была любовь ко всему: к работе, жизни, внучке, и в этом плане фильм просто поражает оголённым накалом семейных переживаний. В 1975-м вышли «Чужие письма» с Ириной Купченко и Светланой Смирновой – история о заблуждениях педагогики, учительском благодушии и детских манипуляциях. Еще через три года было «Объяснение в любви» с Юрием Богатыревым и Эвой Шикульской. Основой сюжета ленты, говорят, стала история любви учителя Авербаха Габриловича к своей жене – эссе на эту тему после смерти жены старик передал режиссеру.

В 1979 году была премьера «Фантазий Фарятьева» с Мариной Неёловой и Андреем Мироновым в главных ролях – фильм о человеке, проповедующем любовь к ближнему. В 1982 году вышла его последняя картина – «Голос», о том, как снимают кино. Наталья Сайко сыграла неизвестную актрису, мятущуюся между смертельной болезнью и необходимостью закончить работу над фильмом, Леонид Филатов выступил в роли не вполне уверенного в себе, но поглощённого работой режиссёра, а Георгий Колотозишвили сыграл того человека, что подливает масло в огонь сомнений. Мечте снять «Белую гвардию» свершиться не довелось.

Возможно, в «Голосе» Филатов сыграл Авербаха – тот сам был режиссёром сомневающимся, недовольным, неуверенным в качестве своей работы. Людям посторонним, но знавшим его, такие утверждения казались нонсенсом – столько уверенности и ясности он являл собою внешне. Уже после смерти его последняя жена Наталья Рязанцева в дневниках мужа нашла запись: «К сорока годам каждый получает то, что ему причитается, что он заслужил. Я заслужил одиночество – кромешное и полное, проскочив чуть вперёд возможностей своих, притворившись, как и притворялся всю жизнь, талантливее и умней, чем есть на самом деле. Заняв чужое место в искусстве, я наказан по справедливости чёрным одиночеством». Так она поняла, что знала о муже не всё: при жизни отчаяния он не демонстрировал.

Его личная история кончилась на фоне советской медицины, от которой он бежал в кинематограф. В больничной реанимации, где он провёл последние два месяца своей жизни, от операции до операции, в компании аппаратуры и персонала. Без близких людей, которые были ему нужнее всего в тот момент. По правилам, в реанимацию не пускали ни друзей, ни родственников. Родственники дежурили в больнице, друзья ждали новостей, созванивались, искали лекарства, волновались. А потом узнали, что их Илюша умер, что его нет и больше никогда не будет.