Кем был Павел Иванович Ягужинский

Около 1687 отец Ягужинского переехал в Москву; был сначала кистером и органистом при лютеранской церкви в Немецкой слободе, затем поступил на военную службу. Фельдмаршал Ф.А. Головин обратил внимание на юного Павла и приблизил к себе. Под его покровительством Ягужинский начал службу сначала пажем у Головина, а затем камер-пажем при дворе. В 1701 Петр I зачислил Ягужинского в гвардию, в Преображенский полк. Знакомство с  А.Д. Меншиковым и внимание царя способствовали его продвижению по службе. Вскоре Ягужинский стал денщиком Петра I; перешел из лютеранства в православие. И в 1710 был уже камер-юнкером и капитаном Преображенского полка. Около этого времени он женился на Анне Федоровне Хитрово и, получив за ней огромное приданое, сделался одним богатейших людей своего времени.

Ягужинский сопровождал Петра I в Прутском походе (в июоне того же года произведен в полковники, а в августе пожалован в генерал-адъютанты). Он сопровождал Петра и в Карлсблад, и в Торгау на свадьбу царевича Алексея. В 1712 в числе немногих присутствовал на свадьбе Петра I с Мартой Скавронской (Екатериной I). В 1712 вновь сопровождал Петра I за границу. В 1714 отправлен Петром в Данию для поддержки аккредитованного там князя В.Л. Долгорукого с целью добиться совместных с Данией действий против Швеции. Однако эта миссия не увенчалась успехом. Чуть позже Ягужинский вел переговоры с прусским королем. Петр возлагал на Ягужинского различные важные обязанности, требующие смекалки и честности.В 1718 на Ягужинского было возложено наблюдение за «скорейшим устройством президентами своих коллегий». В 1719 вместе с Брюсом и Остерманом Ягужинский участвовал в работе Аландского конгресса. В феврале 1720 послан с дипломатическим поручением в Вену, а в августе 1721 — на Ништадтский конгресс.

18.1.1722 Ягужинский был назначен генерал-прокурором Сената. В указе от 27 4.1722 «О должности генерал-прокурора» говорится: «И понеже сей чин — яко око наше и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нем взыскано будет». Наблюдательные иностранцы отмечали, что генерал-прокурор Ягужинский — второе после императора лицо в государстве по своей силе и значению. Ягужинский умел настоять на том, чтобы в прокуратуру попадали нужные ему люди — энергичные и волевые. Петр неоднократно отмечал заслуги Ягужинского. В день коронации Екатерины I Ягужинский был награжден орденом Св. Андрея Первозванного. После кончины Петра I Екатерина I хотя и благоволила к Ягужинскому, однако мало интересовалась делами прокуратуры. На первое место выдвинулся Верховный тайный совет, образованный 8.2.1726.

Ягужинский был вынужден лавировать между враждующими придворными группировками. В августе 1726 он был назначен полномочным министром при польском сейме в Гродно. В январе 1730 принял участие в заговоре верховников, но затем известил императрицу Анну Иоановну о заговоре и дал ей совет отречься от кондиций, ограничивавших ее власть. По решению Верховного тайного совета Ягужинский был арестован, но вскоре освобожден. Ягужинский назначен послом в Берлин. В инструкции говорилось, что назначение Ягужинского последовало именно потому, что императрица решила «иметь при дворе королевского величества Прусского ради лучшего предостережения высоких своих интересов знатную персону». Однако в 1732 Ягужинского лишили должности обер-шталмейстера. Пребывание Ягужинского в Берлине носило скорее характер почетной ссылки. В 1734 он стал усиленно хлопотать о возвращении в Россию. 19.11.1743 он получил разрешение вернуться. 28.4.1735 последовал именной указ о назначении Ягужинского в кабинет-министры. Одновременно ему возвратили должность обер-шталмейстера.

Устройство ассамблей

Виновный в нарушении этикета на ассамблее должен был осушить 1,5-литровый кубок. Кубок Большого орла. Эскиз Серова.

В молодости Ягужинский имел репутацию «весёлого собеседника, весельчака и неутомимого танцора», а также «царя всех балов», который зорко следил за посещением ассамблей и составлял для царя списки отсутствовавших придворных. Ни одна ассамблея, в бытность Ягужинского в России, не обходилась без его присутствия, и если, подвыпив, он пускался плясать, то плясал до упаду. Любя веселую, праздничную жизнь, Ягужинский вёл её на широкую ногу, тратясь на обстановку, на слуг, выезды и т. п. Петр Великий, нуждаясь в роскошных каретах для торжественных приемов, не раз временно брал их у Ягужинского. «Заведя обязательные ассамблеи, надзор за ними Петр возложил на Ягужинского, и он и в этой должности проявил то же рвение, старательность и быстроту, с которой выполнял все приказания своего государя»

Генерал-прокурор. Характер. Конфликты.

С 22 января 1722 года — генерал-лейтенант. За четыре дня до того назначен первым в истории генерал-прокурором Правительствующего сената. В его обязанности была вменена борьба с казнокрадством. По характеристике, первый генерал-прокурор «отличался прямотой, честностью, неподкупностью и неутомимостью в работе.Смерть Петра была тяжелым ударом для Ягужинского не только в том смысле, что он терял государя, которого любил, но и в том, что он остался без покровителя против врагов, ополчившихся на него, и из среды старой родовой знати, отбитой преобразователем из первых мест в управлении государством, и из рядов «Птенцов Петровых», привыкших видеть в Ягужинском обличителя и врага всех тех личных и своекорыстных стремлений, которые были так сильно присущи им. Ягужинскому предстояло или совсем сойти с поприща государственной деятельности, или образовать самостоятельную партию, или, наконец, примкнуть к одной из существующих и борющихся за власть. После некоторых колебаний Ягужинский решился на последнее и стал в ряды людей, поднятых на верхи государственного управления реформой Петра Великого. Сообразно этому, он примкнул к участникам возведения на престол Екатерины I. В качестве генерал-прокурора, пользующегося полным доверием государя, он привык «во все вмешиваться и быть всемогущим». Со смертью Петра такое положение дел кончилось. Лицам, не любившим контроля, постоянный надзор Ягужинского казался невыносимым, и они добились указа Сенату и коллегиям руководствоваться впредь законами и волей императрицы, а не желаниями генерал-прокурора.

После вступления на престол Екатерины I генерал-прокурор стал открыто ссориться с упрочившим своё положение Меншиковым.Открытые столкновения с Меншиковым естественно толкали его к людям, которые и явно, и тайно искали способов свалить всесильного временщика. Ягужинский сблизился с Толстым и Остерманом и через их посредничество вошел в интимный кружок императрицы и пришелся очень кстати. Как раз в это время при дворе стали устраиваться празднества и увеселения, часто имевшие характер попоек. Опытность, приобретенная Ягужинским при устройстве ассамблей, и свойство его характера здесь очень пригодились. Он по-прежнему быстро стал любимцем государыни и был при ней неотлучно. Последовали и награждения.Светлейший видел новое возвышение своего старого соперника и решил сделать его торжество недолговременным. 8-го февраля 1726 г. на имя генерал-прокурора Ягужинского последовал именной указ об учреждении для внешних и внутренних дел Верховного Тайного Совета с назначением в оный пяти сенаторов. Ягужинский в него не вошел и, сохраняя титул генерал-прокурора, оказался не у дел.

Таким образом происходит назначение Ягужинского полномочным министром со стороны России на польский сейм в Гродно, на котором должен был разбираться вопрос о Курляндском престолонаследии. С одной стороны, этим распоряжением удалялся из Петербурга беспокойный человек, неудобный для существовавшего правительства, с другой стороны, Меншиков получал большую неприятность, так как щекотливое дело о наследии Курляндского престола, о котором так старался светлейший, поручалось его врагу — Ягужинскому Вдобавок Ягужинскому поручалось настаивать на русских кандидатах в герцоги, за исключением именно Меншикова. Ягужинскому, помимо общих стараний об интересах России, предписывалось противодействовать замышленному в Польше разделу Курляндии на воеводства, утверждению на престоле ее Морица Саксонского, уже выбранного курляндскими чинами.

20-го апреля Ягужинский имел прощальную аудиенцию у короля и отбыл в Россию, везя с собой жалобу короля на Девиера, «возбуждавшего в Курляндии обитателей к бунту». Ягужинский прибыл в Петербург, когда Девиер уже был осужден в ссылку, а императрица лежала при смерти. 6-го мая она скончалась, и фактический правитель государства — Меншиков постарался сплавить Ягужинского из столицы. Место для него выбирали самое отдаленное: говорили о Персии, Астрахани, наконец выбрали назначение в украинскую армию. Мольбы тестя Ягужинского — Головкина — перед императором не помогли, но от ссылки в Украйну его избавило падение «прегордого Голеафа» — Меншикова. В самый день его ареста вдогонку за Ягужинским, выехавшим 14-го августа к месту службы, был послан курьер. 16-го сентября последовал указ Верховного Тайного Совета о немедленном прибытии в С.-Петербург генерал-лейтенанта Ягужинского 8-го октября он прибыл, а 24-го был произведен в генералы и капитан-поручики гвардии, т. е. занял в гвардии место Меншикова. На Ягужинского же было возложено наблюдение за приготовлениями к коронации и вместе с тем за обмундированием к ней кавалергардов, по примеру 1724 г.

Сообразно этому, и в придворных сферах возрастало его влияние. Он сблизился с фаворитом кн. И. Долгоруким, и даже поговаривали о его женитьбе на дочери Ягужинского — Наталье. Но рядом с таким высоким положением в обществе значение Ягужинского на ход государственных дел было ничтожно. Во внутренние он почти не вмешивался, во внешние, несмотря на близость к дипломатическому корпусу, входил лишь по таким вопросам, как получение для императора ордена Золотого Руна и выписка испанских мулов и лошадей для царской конюшни.

Смерть Петра II и вопрос о престолонаследии явились причиной нового выступления Ягужинского в качестве политического деятеля. Вначале, в ночь с 18-го на 19-е января 1730 г., он примкнул к замыслу верховников и, говоря о выборе государя и необходимости ограничить самодержавие, заявил: «Долго ли нам терпеть, что нам головы секут, теперь время, чтобы самодержавию не быть». После провозглашения Анны императрицей Ягужинский обратился к Долгорукому с просьбой прибавить как можно больше воли. Но после уклончивых ответов Долгорукого, после неопределенного поведения кн. Голицына, а главное недопущения Ягужинского в палату, в которой верховники вырабатывали пункты, «чтобы самодержавию не быть», Ягужинский убедился, что ему ничего доброго от верховников не добиться, и 20-го января утром послал в Митаву к вновь избранной императрице голштинского камер-юнкера П. С. Сумарокова с неподписанным письмом и устным наставлением. Он уведомлял государыню, что идея ограничения ее власти принадлежит небольшой и, в сущности, не влиятельной кучке людей; наставлял ее, как поступать и убеждал отложить решительные меры до прибытия в Москву. Хотя Сумароков и был арестован, но случилось это после того, как он побывал в Митаве и передал Анне Иоанновне все, что ему поручил Ягужинский. 2-го февраля в совместном собрании Верховного Тайного Совета, Синода и генералитета, среди заседания, Ягужинский был арестован и посажен в Кремлевский каземат. У него были отобраны ордена, письма, ножницы, карандаш. Бумаги его были рассмотрены верховниками и запечатаны. 2-го и 3-го февраля были сняты допросы. Арест, конечно, вызвал массу шума и толков. В Москве с барабанным боем было объявлено, что Ягужинский арестован за письмо к императрице, содержание которого противно благу отечества и истинному интересу Ее Величества.

По восстановлении самодержавия Ягужинский был освобожден из тюрьмы. Совершилось оно в торжественной обстановке. Когда же Ягужинский явился во дворец, то в дверях дворцовой передней его встретил фельдмаршал кн. В. В. Долгорукий и возвратил ему шпагу и знаки ордена св. Андрея. При восстановлении же вместо «Высокого» Правительствующего Сената, манифестом 4-го марта, он был зачислен для присутствования в нем, но не сохранил титула генерал-прокурора, должность которого, впрочем, не была никем замещена. При новом царствовании Ягужинский уже усваивает правило держаться крепко за правящую партию. Выбирая между Остерманом и Бироном, он верно угадал, что сила на стороне последнего, и не только с ним сблизился, но даже попал в его «закадычные друзья». Сблизившись с Бироном, Ягужинский окончательно стал во враждебные отношения с Остерманом и не мирился уже с ним до самой смерти. Вражда его была до такой степени сильна, что во имя ее он даже изменил свои политические взгляды и отвратился от системы союза России с Австрией, которой держался Остерман. Из сторонника ее он превратился во врага и старался разлучить Петербургский двор от Венского.

Его влияние на ход внешних дел, при которых он не состоял ни в какой должности, было настолько велико, что его ходатайства искал имперский посол; его значение во внутреннем управлений России, в качестве сенатора, было настолько велико, что многим напоминало время его генерал-прокурорства. Конечно, Сенат времен Анны был иной, чем петровский, и его значение в стране было совсем не то, что при Петре. 2-го октября именным указом было подтверждено то, что уже наметилось жизнью — рост значения Ягужинского во внутренней жизни страны, — были возобновлены должности генерал-прокурора в Сенате, помощника его — обер-прокурора и прокуроров во всех коллегиях и судебных местах. Генерал-прокурором назначался временно сенатский член Ягужинский, а 21 того же октября им представлены к утверждению прокуроры в главнейшие коллегии. Помимо усиления авторитета, это приносило ему значительную прибавку жалованья, сбавленного при устранении его от должности в 1727 г. 20-го декабря по докладу Сената возобновлен в Москве сибирский приказ в заведовании Ягужинского, с подчинением этому приказу всех сибирских городов и т.д.

В эту эпоху очень сильно проявилась тенденция, свойственная всему XVIII в. в России. Властолюбивые люди, пользуясь доверенностью государскою, старались усиливать личное могущество, упраздняя влиятельные учреждения и должности. Уже по одному этому место генерал-прокурора, как идущее вразрез с тенденцией века, подлежало упразднению; когда же его занимало такое видное лицо, каким был Ягужинский, тогда это было угрозой для другого, и таким другим являлся Остерман. Он ясно видел нескрываемую враждебность Ягужинского, но, пока тот был «закадычным другом» Бирона, его трогать было невозможно. Еще менее это удалось бы тогда, когда Ягужинский сблизился и с Левенвольде. Остерману пришлось вынести грубую брань Ягужинского, которой тот осыпал его в день празднования получения им графского титула.

Остерман терпеливо выжидал времени, когда несдержанный и горячий соперник сам подставит спину под его удары. Ждать пришлось недолго. Между закадычными друзьями началось охлаждение. Ягужинский стал сближаться с врагом всех немцев вообще, кн. В. В. Долгоруким. Он снова, как до своего удаления в Польшу в 1727 г., чувствовал, что вокруг него неблагополучно. В действительности так и было. Остерман, сумевший расположить к себе императрицу, уже фактически сорганизовал тот Кабинет, который должен был надолго упразднить и самого генерал-прокурора, и его должность. Еще в марте 1730 года в Петербурге носились темные слухи о формировании какого-то Кабинета министров. Такие слухи очень волновали Ягужинского, выводили его из себя и заставляли тратить всю свою энергию и ловкость не на правительственную деятельность, а на борьбу за положение у власти, на придворные происки и интриги. Этим отчасти даже объясняется ничтожное значение генерал-прокуратуры Ягужинского в царствование Анны.

Кабинет был детищем Остермана — в нем не могло быть места для Ягужинского, хотя сам он был такого мнения, что «никто больше него не имел права заседать в новом учреждении». Когда же 18 октября появился первый указ об учреждении Кабинета и в числе министров не был упомянут Ягужинский, его огорчению не было пределов. Самое установление Кабинета он понял как меру обуздания генерал-прокурора, а устранение его, Ягужинского, от министерства — принял за личное оскорбление и отозвался на них так же, как в 1727 г. на учреждение Верховного Тайного Совета. Повторились старые сцены: неприличные выходки, ссора, брань. Вновь подвергся бурным сценам Головкин. Ягужинский всюду где мог ругательски ругал немцев и, наконец, не только побранился и поссорился с Бироном, но и обнажил против него шпагу. Бирон еще менее, чем Меншиков, склонен был переносить дикие выходки Ягужинского Все считали его погибшим человеком и предполагали ссылку в Сибирь самым снисходительным наказанием, которого он может ожидать. Но императрица вместо ссылки в Сибирь послала Ягужинского послом в Берлин. А само пребывание в Берлине носило характер скорее почетной ссылки, чем делового поручения.

В 1734 году Ягужинский начинает усиленно хлопотать о возвращении в Россию, опять главным образом опираясь на расположение Бирона. 19-го ноября 1734 г. он наконец получил разрешение вернуться, а 17-го декабря ему было вручено, за собственноручной подписью императрицы, предписание отбыть в Россию, даже не ожидая своего заместителя на дипломатическом посту. 1-го февраля 1735 года Ягужинский прибыл в Данциг, а в марте был уже в Петербурге. Такая поспешность в его возвращении была вызвана необходимостью для Бирона иметь в числе Кабинет-министров хотя бы одного такого, который мог бы противодействовать всесильному «оракулу» Остерману. Прежняя деятельность Ягужинского давала право Бирону рассчитывать, что в его лице канцлер найдет достойного соперника, а то обстоятельство, что Ягужинский своим возвращением и повышением был обязан исключительно Бирону, до некоторой степени было для него гарантией преданности Ягужинского. 28-го апреля 1735 г. последовал именной указ о назначении графа Ягужинского в Кабинет-министры с жалованьем в 6000 руб. (указ 23 октября 1735 г.).

Бирон был в восторге от нового министра и верил ему во всем. Кабинеты иноземных государей предписывали своим министрам при нашем дворе искать милостей Ягужинского. Дружбой с ним гордились послы, а князь Радзивилл искал руки дочери Ягужинского. Конечно, был человек, который от всего этого находился «в неизреченном прискорбии», — это был Остерман. Он видел торжество врага, которого было устранил, но от которого не ждал милосердия. Да и Ягужинский открыто заявлял, что «не может ни забыть, ни простить оскорблений, нанесенных ему вице-канцлером». Ягужинский ставил дело так, что или сломит Остермана, или сам пропадет. Он уже забирал в руки свою былую власть. Его приговоров и решений особенно боялись высшие чиновники государства, потому что они, при безукоризненной справедливости, всегда были очень строги и быстро приводились в исполнение.

Современники с вниманием и интересом следили за ростом могущества Ягужинского и ждали, когда начнется между ним и Остерманом схватка за власть. Смерть Ягужинского положила конец этой борьбе. Здоровье Ягужинского было уже давно расшатано не столько той напряженной жизнью и непомерной работой, которую он нес без отдыха много лет, сколько кутежами и всякими излишествами. При его 52-х годах и подагре ему следовало бы вести более скромный образ жизни. Но Ягужинский не унимался. По-прежнему посещал балы и пирушки, где пил не отставая от других. В январе 1736 г. Ягужинский заболел лихорадкой, которая осложнилась приступами подагры. К марту болезнь приняла угрожающий характер, и 6-го апреля его не стало. Похоронен в Александро-Невской лавре.