Мемуары Эжена Делакруа: французский живописец о персидских коврах, скаредности англичан и пользе уединения

Он был дружен с Фридериком Шопеном, Жорж Санд, Альфредом де Мюссе, Шарлем Бодлером, но больше всего ценил уединение. У него были десятки страстных романов, но он так и не женился. Делакруа был настоящим денди, светским и популярным человеком, но больше 20 лет он каждый день проводил на лесах, расписывая потолки и стены зданий. Практически всю взрослую жизнь он вел дневник, который после первого же издания стал культовой книгой для многих поколений художников.

Мой гороскоп был составлен бездомным нищим; гувернантка вела меня на прогулку, когда он остановил нас; она попыталась уклониться, но нищий отстранил ее и стал внимательно, черту за чертой, рассматривать мое лицо. Затем он сказал: «Это дитя станет знаменитостью; но его жизнь пройдет в постоянном труде, она будет мучительна и полна противоречий, которые будут раздирать его душу…"

В детстве я был чудовищем… Трех лет от роду я едва не сгорел, едва не утонул, едва не был задушен, едва не погиб, подавившись виноградной гроздью.

Моя палитра, свежеприготовленная и сверкающая контрастами красок, зажигает мой энтузиазм…

У большинства людей ум остаётся запущенной почвой почти в течение всей жизни. Поэтому вполне позволительно, глядя на множество глупых или посредственных людей, которые не столько живут, сколько прозябают, удивляться тому, что Бог дал этим созданиям разум, способность воображать, сравнивать и комбинировать и т. д. и что все это приносит так мало плодов.

Этот Стендаль наглец, он судит здраво, но слишком высокомерно, а порой завирается.

Некоторые персидские ковры превосходят иные картины.

Надо мало есть за обедом и работать по вечерам одному. Я думаю, что бывать время от времени в большом свете или просто в свете менее вредно для развития и умственной работы, что бы по этому поводу ни разглагольствовали так называемые артисты, нежели выдерживать их собственные посещения. Все их разговоры донельзя вульгарны; от них надо спасаться в одиночество, но жить следует в воздержании, как Платон.

Говорить о морали, философии, спокойствии тому, чья душа охвачена страстью, все равно, что гасить горящее здание стаканом воды. Мягчительные, болеутоляющие, успокоительные — вся эта лавочка медицинских снадобий не годится для лечения сумасшедших…

Эти крестьяне, которых повсюду превозносят за откровенность и простоту, на самом деле первейшие плуты, самые развращенные и фальшивые представители человеческого рода. Кто мне поверит, читая Руссо и Сен-Пьера, что невинность не обитает под соломенной крышей?

Я не создан для маленьких картин…

Так как самое главное — это передать впечатление, которое природа производит на художника, надо, чтобы он был подготовлен к этому и вооружен средствами для самой быстрой и стремительной передачи своих впечатлений…

Прекрасные произведения никогда не стареют, если их источником является неподдельное чувство. Я жалею людей, работающих холодно и спокойно. Мне кажется, что все создаваемое ими может быть только холодным и спокойным и будет приводить зрителя в еще более холодное и спокойное состояние.

Все убеждает меня в необходимости еще более замкнуться в моем уединении.

Папаша Энгр делает все для того, чтобы стать колористом, но манера, в которой он воспринимает предметы, смешна. Это настоящий дока, это хитрец, и умелый хитрец, но, к сожалению, он разбирается в этих вещах не лучше, чем ваш консьерж. Он путает колорит и раскрашивание…

Взволновать можно только такого человека, который одарен воображением и способностью чувствовать. Два этих свойства так же необходимы для зрителя, как и для художника, хотя и в различной степени.

Все эти Берлиозы и Гюго, все эти пресловутые реформаторы не дошли до отрицания тех законов, о которых мы говорим, но они хотят, чтобы мы поверили, будто можно создавать нечто вне истины и разума.

Если мою правую руку разобьет паралич, членство в Институте обеспечит мне право преподавать и, сверх того, оплатит мне кофе и сигары — если я буду еще в состоянии ими наслаждаться.

Есть во мне нечто, что иной раз берет верх над телом, иной раз черпает в нем силы. У некоторых людей внутреннее влияние ничтожно. Во мне оно существеннее всякого прочего. Без него не было бы меня, оно-то меня и пожрет — я, разумеется, говорю о воображении: оно правит мной и ведет за собой.

Все люди, по-моему, так несносны, что нельзя не почувствовать, какая ценность старая дружба.

Каких наслаждений лишен горожанин, канцелярист или адвокатский клерк, вдыхающий только бумажную пыль и грязные испарения бесстыдного Парижа! Какое громадное преимущество для крестьянина, человека полей!

Неизменная упорядоченность мыслей одна проложит тебе дорогу к счастью, достичь ее можно, лишь соблюдая порядок во всем остальном, даже в самых, казалось бы, никчемных вещах.

Я хорошо понимаю, что звание колориста — скорее препятствие, нежели преимущество… Господствует мнение, будто колорист интересуется лишь низменными, так сказать, земными сторонами живописи, будто хороший рисунок станет еще лучше, если его дополнит тусклый колорит, а главная задача цвета — отвлекать внимание от вещей более возвышенных, которые прекрасно без него обходятся.

Ужасное в искусстве — такой же дар, как и грация.

Ежеминутно мне приходят в голову превосходные замыслы, и, вместо того чтобы их привести в исполнение в то самое мгновение… даешь себе обещание сделать их позднее. Но когда же? Потом забываешь или, что еще хуже, не находишь больше никакой привлекательности в том, что способно было тебя вдохновить. Вот из-за такого шатания и беспомощности духа одна фантазия сменяется другой быстрее, нежели ветер меняет направление и поворачивает парус в обратную сторону.

Есть в крови у этого народа нечто дикое и свирепое… Что меня поразило в особенности, так это всеобщая скаредность, которая наводит на мысль, что люди в этой стране (Англии — ред.) вообще более мелочны. Не понимаю, по какому капризу природы Шекспир родился именно здесь.

Рубенс был в положении ремесленника, выполнявшего хорошо знакомое ему ремесло, не углубляясь до бесконечности в поиски совершенства. Покров, в который он облекает свои мысли, всегда у него под рукой; его возвышенные идеи, столь разнообразные, переданы в формах, которые некоторым людям кажутся монотонными…

Большинство тех, кто стал на мою защиту, ратовали на деле за самих себя и свои убеждения, ежели таковые имелись, выставляя меня как знамя. Так я волей-неволей оказался завербован в романтическое войско.

Одна из печальных особенностей нашей природы — это необходимость все время быть лицом к лицу с самим собой… Неужели же самый близкий друг, самая любимая женщина не снимут с нас хотя бы часть этой тяжести? Да. Но лишь на несколько мгновений, ибо они и сами должны тащить этот плащ из свинца.

Счастлив довольствующийся одной только внешней стороной вещей. Я искренне восхищаюсь и завидую людям, ничего никогда не усложняющим (вы даете — я беру, и не стоит об этом), — всегда чутким к запросам света, к «вывеске», к тому, что лежит на поверхности, и этим удовлетворяющимся.

Люди, у которых гениальность соединялась с крайне слабой физической организацией, рано начинали чувствовать, что они не в силах одновременно отдаваться трудам и той беспокойной, полной наслаждений жизни, которую ведет большинство обыкновенных людей.

Когда сам себе отменно несносен, не лучше ли удалиться, сохраняя в глазах тех, кого любишь, хорошее мнение о себе.

Если б и желал я иметь целомудренную жену, то лишь затем, чтобы она подала мне лекарство да закрыла своей рукой глаза, когда я умру.