Мог ли Микеланджело полностью сам расписать Сикстинскую капеллу?

История росписи свода Сикстинской капеллы силами одного некрупного Микеланджело часто кажется красивой легендой, за которой прячется краскопульт, изобретенный каким-нибудь вторым Леонардо, или Доктор Кто, который прилетел в своей синей будке помогать художнику технологиями 25 века.

«Произведения столь превосходного никто больше не сделал и не сделает, и едва ли при всех стараниях возможно повторить сделанное». Джорджо Вазари

Пожалуй, отцом легенды о единоличной росписи свода мы можем считать младшего современника Микеланджело, Джорджо Вазари — крепкого, но не выдающегося живописца и автора «Жизнеописания прославленных живописцев, скульпторов и архитекторов» — работы, несомненно, бесценной, но местами удивительно неточной.

По словам Вазари, заказ на роспись скульптор получил «благодаря» своему конкуренту, архитектору Браманте, который «убедил Его Святейшество, чтобы он заказал Микельаньоло Опыта во фресковой живописи у него не было, работа эта менее благодарная и наверное удастся ему меньше, чем Рафаэлю; и если бы он и добился успеха, они все равно решили поссорить его с папой, словом, думали тем или иным способом отделаться от Микельаньоло». Впрочем, возможно, что Юлий дошёл до этой мысли без помощи Браманте — ему явно доставляло удовольствие ставить перед строптивым молодым мастером неудобные задачи и он уже имел опыт точечной схватки с Микеланджело, когда заказывал тому свою бронзовую конную статую (опыта бронзового литья у скульптора не было).

Обновить же капеллу и впрямь было необходимо — прежняя незамысловатая роспись, изображавшая звёздное небо, была испорчена из-за частично обружившегося потолка, и после ремонта, проведённого Браманте, на ней зияла «заплата».

Подавив сопротивление Микеланджело в пункте «я не буду писать, потому что не живописец», папа смилостивился, и композиционное решение отдал на волю художника: «В первом наброске этой работы были только двенадцать апостолов в парусах, а остальное — некое членение, заполненное, как обычно, всякими украшениями. Далее, когда работа была уже начата, мне показалось, что вещь получится бедная, и я сказал папе, что если делать там одних апостолов, то вещь, как мне кажется, получается бедной. Тогда он мне дал новое поручение, чтобы я делал все, что захочу, что он меня не обидит и чтобы я расписывал все, вплоть до нижних фресок», — писал Микеланджело другу Фаттуччи.

То есть, папу вполне бы устроил потолок, украшенный дюжиной живописных фигур в нижней части, а дальше разбитый, к примеру, на кессоны, написанные в технике «тромплей», или заполненный «гротесками». Если бы мастер этим ограничился, то исполнение «в одну кисть» за такое время никого бы особенно не удивило. Но Микеланджело не искал лёгкий путей (или немного тянул время, надеясь, что клиент передумает).

Мы не можем с уверенностью утверждать, к каким именно богословам Микеланджело обращался за помощью при создании программы росписи, но биографы осторожно называют в качестве консультантов родственника Сикста V, автора множества богословских работ, кардинала Марко Виджеро и кардинала Эджидио Антонини (да Витебро), бывшего главным советником папы Юлия в теологических вопросах.

Кстати, в процессе подготовки капеллы к росписи Микеланджело успел ответно насолить Браманте, забраковав выстроенные им подвесные леса и заменив их лесами своей конструкции. А также испортить настроение нескольким на тот момент ещё живым художникам, чьи росписи были сбиты, чтобы расчистить место под его замысел.

Но рано или поздно, а за кисть браться пришлось — и вот здесь у Микеланджело всё было не слишком блестяще. Конечно, работать красками он умел — всё-таки его первыми учителями были живописцы Гирландайо, и, возможно, они успели его познакомить с техникой классической фресковой живописи. Во всяком случае, он чувствовал себя достаточно к ней способным, чтобы соревноваться с Леонардо да Винчи за право расписать стену дворца Синьории. Но для росписи Сикстинской капеллы такого краткого знакомства было явно недостаточно, и Микеланджело решил пригласить консультантов. Вазари, исполненный почтения к учителю, излагает эту историю так:

«Грандиозность предприятия побудила Микельаньоло искать себе помощников, за которыми он послал во Флоренцию, рассчитывая своими работами победить мастеров, писавших здесь прежде, и показать современным художникам, как надо рисовать и писать красками. Когда он закончил начатые им картоны и пора было приступать к фресковой живописи, приехали в Рим из Флоренции несколько живописцев, его друзей, для помощи ему в работе и для того, чтобы показать ему приемы фресковой живописи, в которой некоторые из них были опытны, среди них Граначчи, Джулиано Буджардини, Якопо ди Сандро, Индако Старший, Аньоло ди Доннино и Аристотиле, и, приступая к работе, он просил их сделать кое-что для опыта. Но видя, что все их труды не отвечают его желаниям и не могут его удовлетворить, однажды утром решил сбить все сделанное ими; замкнувшись в капелле, их туда он не допускал и даже дома не позволял им себя видеть. Тогда они поняли, что если все это шутка, то длится она слишком долго, и постыдно вернулись во Флоренцию. Микельаньоло решил сам выполнить всю работу, великим своим старанием и трудолюбием довел ее до благополучнейшего конца, никого не принимая, чтобы не иметь повода показать свою работу, благодаря чему у всех с каждым днем все возрастало желание видеть ее».

Если убрать из текста всё почтение, останётся голая и неприятная суть — получив необходимые знания по технике фрески, Микеланджело без объяснения причин вынудил помощников оставить работу. Ситуация некрасивая, но все биографы гения в курсе, что когда ангелы раздавали хороший характер и коммуникативные навыки, Микеланджело ещё раз встал за талантом.

Разогнав (если верить Вазари) всех лишних людей, мастер наконец-то взялся за потолок, на котором он решил изобразить важнейшие сцены из Ветхого завета.

Писать он предполагал в старой-надёжной технике «по сырому», для чего ежедневно нужно было накладывать тонкий слой свежей штукатурки ровно на ту площадь, что собираешься расписать. Всю неосвоенную к концу работы штукатурку полагалось удалять, а на следующий день пристыковать к ней свежую. Границы между этими однодневными кусками-«джорнатами» позволяют исследователям приблизительно посчитать количество дней, ушедших на роспись.

Надо заметить, что навыков, полученные от выгнанных живописцев, скульптору хватило не вполне — римская известь для верхнего слоя штукатурки отличалась от флорентийской, и начатая фреска принялась стремительно плесневеть. В этот момент в привычной легенде о потолке, созданном одним мастером, появляется один из ранее изгнанных — живописец Якопо л’Индако (или, по версии Вазари, архитектор Джулиано да Сангалло), посоветовавший добавлять в основу под роспись больше песка.

Впрочем, по мнению многих искусствоведов, упомянутые Вазари художники Джулиано Бурджардини и Франческо Граначчи тоже не сразу «постыдно вернулись во Флоренцию», а лишь после того, как существенно помогли Микеланджело.

Все три живописца знали друг друга ещё по мастерской Гирландайо. Известно, что в 1530-х годах Микеланджело помогал Бурджардинив при создании картины «Мученичества св. Екатерины». Имён его остальных помощников мы не знаем, но они, несомненно, были — участие других авторов признано исследователями в отдельных декоративных деталях — как минимум, в архитектурных тромплеях. К сожалению, существенная часть их работы погибла при последней реставрации — некоторые фрагменты Микеланджело позволял доводить до совершенства в технике «по сухому», а она, в отличии от крепко сцепляющейся со штукатуркой классической фрески, плохо переносит отмывку химическими средствами.

Именно из-за страха перед гибелью прописей «по сухому» многие специалисты противились масштабной реставрации фрески, несмотря на то, что из-за многовековой копоти она почти утратила цвет.

Почему же Вазари, писавший свою историю пусть и много позже росписи потолка, но, несомненно, при жизни Микеланджело, так убеждён в отсутствии помощников? Возможно потому, что работая конкретно над этой частью своего труда, Вазари был весьма пристрастен — ведь речь шла не о каком-то из мастеров прошлого, а о современнике, учителе и старшем друге.

Скорее всего, ему даже не приходило в голову усомниться в том, что рассказывал ему учитель о событиях почти сорокалетней давности.

Мы не знаем, забыл ли сам Микеланджело подробности работы в капелле или сознательно подредактировал свои воспоминания. Но, скорее всего, реальное расставание мастера с флорентийскими помощниками произошло уже после того, как они совместно окончили часть с историей Ноя. Рассказ же о том, как мастер «однажды утром решил сбить все сделанное ими», возможно, относятся к той части фрески, которую пришлось существенно переделывать из-за плесени.

Впрочем, и избавившись от флорентийцев, Микеланджело, несомненно, оставил при себе учеников, потому что специфика фресковой росписи на таких площадях не предполагает, что один-единственный человек (пусть и трижды гений) сам готовит поверхность, сам переносит на штукатурку контур с картона, сам трёт краски — и всё это без «связи с землёй», на высоких лесах. Даже Вазари в своём описание подвига мастера всё-таки упоминает одного человека, растиравшего ему краски.

С другой стороны, даже если по лесам вместе с ним бродили ещё три-четыре человека, работу Микеланджело всё равно проделал невероятную. О её тяготах (несоизмеримых с невысокой оплатой) сам он так писал Джованни де Пистойя:

Я получил за труд лишь зоб, хворобу

(Так пучит кошек мутная вода,

В Ломбардии — нередких мест беда!)

Да подбородком вклинился в утробу;

Грудь — как у гарпий; череп, мне на злобу,

Полез к горбу; и дыбом — борода;

А с кисти на лицо течет бурда,

Рядя меня в парчу, подобно гробу;

Сместились бедра начисто в живот,

А зад, в противовес, раздулся в бочку;

Ступни с землею сходятся не вдруг;

Свисает кожа коробом вперед,

А сзади складкой выточена в строчку,

И весь я выгнут, как сирийский лук.

Средь этих-то докук

Рассудок мой пришел к сужденьям странным

(Плоха стрельба с разбитым сарбаканом!):

Так! Живопись — с изъяном!

Но ты, Джованни, будь в защите смел:

Ведь я — пришлец, и кисть — не мой удел!

Существует распространённое заблуждение, что Микеланджело писал потолок, лёжа на лесах. На самом деле мастер работал стоя, запрокинув голову вверх — это подтверждает и автошарж Микеланджело и расположение отверстий, сделанных для опоры лесов.

Из-за этой неудобной позы Микеланджело и после росписи некоторое время был вынужден читать, держа книгу над головой.

Четверть века спустя, когда Микеланджело писал в той же Сикстинской капелле Страшный суд, в рабочий процесс попытался вмешаться Себастьяно дель Пьомбо, до этого бывший другом скульптора.

Желая избавить старого мастера от тягот «настоящей фрески», он уговорил папу Павла III на фреску «по сухому» и даже приказал подготовить под неё поверхность. На что Микеланджело (по словам Вазари) немедля объяснил всем, что работа «по сухому» — удел женщин и богатых лентяев вроде дель Пьомбо, велел всё счистить и загрунтовать заново, как следует.

Несмотря на возраст, к серьёзной помощи в этой работе мастер допустил лишь Урбино, бывшего ему и слугой, и помощником, и другом, позволив тому местами писать фон, остальной же «группе поддержки» доверялось готовить краски и очередные участки под роспись.

Правда позже без масштабного участия в этой работе ученика всё-таки не обошлось — когда в 1564 году было принято решение прикрыть одеждами нагие тела на фреске, эта сомнительная честь выпала именно ученику Микеланджело, Даниэле да Вольтерра (получившему за свою работу презрительное прозвище «штанописец»). К чести да Вольтерра, выполнил он свои записи весьма бережно, и все они со временем были достаточно легко удалены, кроме фрагмента со св. Екатериной, вырезанного и полностью замененного росписью да Вольтерра.