Окопная мифология Первой Мировой

Благодатная почва

Давно подмечено, что стрессовое состояние, в котором неизбежно оказываются участники боевых действий, способствует расшатыванию критического восприятия, создает предрасположенность ко всякого рода слухам, приметам, оживлению старых и появлению новых суеверий. Историк Е.С. Сенявская отмечает, что «большинство солдатских примет связаны с ожиданием несчастий, – ранений или гибели, – и попытками через мистические ритуальные действия их прекратить». Подобные настроения были распространены как среди российских, а позднее советских солдат, поведение которых изучала Е.С. Сенявская, так и среди военнослужащих других стран во всех больших и малых конфликтах ХХ века.

Британские войска на Западном фронте Первой мировой войны предоставляли отличную возможность для наблюдения за самыми разными видами солдатской религиозности и мистицизма. Священники (капелланы), которые, по идее, должны были как-то обустроить духовную жизнь войск, часто не справлялись со своими обязанностями (многие из них добровольно пошли на фронт из тыловых приходов в Британии, ничего не зная о войне, которая привела их, как и солдат, в ужас). Кроме того, священнослужителей было слишком мало для миллионной армии, да и солдаты не всегда им доверяли. У многих британских солдат и офицеров сформировались свои собственные представления о том, что их ждет в окопах и как они должны относиться к смерти. Так, британский журналист Филипп Гиббс встретил однажды на фронте пехотного полковника, который вполне серьезно говорил:

«Я наделен мистической силой. Ничто не навредит мне, пока эта сила, проистекающая из веры, при мне. Это вопрос безоговорочной убежденности во власти духа над материей… Я способен уцелеть под любым обстрелом, поскольку моей силы воли хватает на то, чтобы отклонять в сторону осколочные снаряды и пулеметные очереди. По сути, они вынуждены подчиняться моей воле. Они бессильны перед разумом человека, непосредственно связанного со Вселенским Духом…»

Гиббс, убежденный в безумии офицера, излагавшего все это вполне будничным тоном, отмечал также, что полковник считал себя способным угадать по взгляду, кто из его офицеров и солдат погибнет в битве. Впрочем, фронтовики обеих мировых войн часто признавали, что обреченного человека можно было угадать еще до боя – такой солдат предавался унынию и апатии, в бою был пассивен, что вело к гибели. Многие подобные пророчества сбывались, укрепляя веру сражающихся в приметы.

Солдаты, искушенные в мистике не так хорошо, как вышеупомянутый полковник, и неспособные к столь точной формулировке своих мыслей о смерти, просто доверяли удаче. Её, по словам историка Пола Фассела, должны были доставить им амулеты: «приносящие удачу монетки, пуговицы, засушенные цветы, издания Нового Завета (который могли и не открывать, но тщательно оберегали – прим. авт.), камушки из дома, медальончики с изображением святого Христофора и святого Георгия, детские куколки и плюшевые медвежата… Потребность была столь велика, что никакой талисман не казался слишком абсурдным».

Поэт Зигфрид Сэссун всюду носил с собой в виде оберега драгоценный камень — огненный опал, но были случаи и поэкзотичнее. Так, друг Сэссуна, будущий известный писатель Роберт Грейвз, своим талисманом считал невинность, которую хранил на фронте все время, ни разу не посетив британские или французские «веселые дома». Подобные мысли о необходимости следования какому-то правилу, гарантирующему удачу в бою, были широко распространены в армии.

Распятия и кресты

Кроме оберегов, амулетов, талисманов и примет разной степени абсурдности, среди солдат Британского экспедиционного корпуса были широко распространены слухи, касающиеся как британской или союзных армий, так и армии противника. Слухи эти, перетекая с фронта в тыл и обратно, обрастали самыми фантастическими подробностями и постепенно сформировали настоящую новую мифологию Западного фронта. Многие из сюжетов солдатских легенд были использованы ушлыми пропагандистами, а некоторые изначально были сочинены и внедрены усилиями последних.

Дело в данном случае не в том, что те или иные слухи имели одного конкретного автора – как, например, это обстояло с историей о знаменитых призрачных лучниках, «ангелах Монса», якобы явившихся помочь британским войскам в сражении близ этого бельгийского города. Всё таинственное и сверхъестественное немедленно привлекало интерес солдат, передавалось и интерпретировалось совершенно необычным образом.

Думается, что француз Марк Блок, также воевавший на Западном фронте, был прав, говоря, что «в окопах господствовало представление, что правдой может являться все что угодно, кроме того, что представлено в печатном виде». На фронте, отмечал этот будущий известный французский историк-медиевист, происходило «повсеместное возрождение устной традиции, древней праматери всех легенд и мифов».

Слухи, обретавшие черты средневековых мифов и легенд, на фронте курсировали самые разные. Многие касались религиозных сюжетов или образов, которые в изобилии встречались в сельской местности католической Франции и Бельгии. Поэт Руперт Брук цитировал одного солдата, который с удивлением восклицал, что «тут повсюду портретов Иисуса Христа и евонных родственников за всякими этими, так их, стеклышками» (солдат имел в виду, конечно, придорожные кресты и часовенки).

Свой вклад внесло и применение «полевого наказания №1»: провинившегося привязывали, раскинув ему руки, к какому-нибудь неподвижному предмету. Пол Фассел пишет, что у проводивших наказание «особой любовью пользовались большие, со спицами, колеса повозок интендантской службы». Лучшего напоминания о распятии нельзя было придумать.

Понятно, почему с такой силой откликнулись войска, а за ними и тыл, на слух о распятом канадце, ставшем символом солдатской жертвы и, одновременно, подтверждением зверств немецких войск. Лорд Артур Понсонби, собравший после конфликта для своей книги большое количество военных слухов, приводит цитату из газеты «Таймс» за 10 мая 1915 года (перевод автора):

«На прошлой неделе большое количество канадских солдат, раненных в боях вокруг Ипра, прибыло в базовый госпиталь в Веркюлле. Все они твердят о том, что один из их офицеров был распят немцами. Его руки и ноги пригвоздили к стене штыками, а еще один штык был воткнут в горло, и, наконец, его изрешетили пулями. Раненые канадцы заявили, что солдаты из Дублинского фузилерного полка видели всё своими собственными глазами, и канадцы сами слышали, как об этом говорили офицеры-дублинцы».

История эта потом обросла подробностями (иногда говорили о распятой девушке или британце) и, перекинувшись через океан, была напечатана крупными американскими газетами, увеличившими, правда, число жертв до двух человек. Любопытно, что в годы Второй мировой войны идентичный слух возник уже в американской армии, действовавшей во Франции.

Другой известный слух, имевший дело с религией, касался скульптуры Богоматери с младенцем на колокольне разрушенного собора в городе Альбер. Некоторые французские и британские наблюдатели склонны были трактовать жест статуи как жест отчаяния – наклонившись, «она словно бы кидала ребенка в битву». Бывшая довольно простым металлическим изваянием, не имевшим особой художественной ценности, Богоматерь из Альбера в глазах британских солдат мало-помалу превратилась в важный символ, падение которого должно было означать конец войны.

Причем, как подчеркивает Пол Фассел, веру эту разделяли и немцы, потому обе стороны пытались достать несчастную статую с помощью артиллерии. Неудача даже породила у немцев устойчивую легенду, что сторона, сбившая статую, собственно, и проиграет войну. В 1918 году во время немецкого наступления британцы вели в Альбере затяжные бои, в ходе которых статуя все же упала со шпиля. «Эта мелодрама, – признается один из британских солдат, – всколыхнула наши сердца».

«Фабрика по переработке трупов»

Кроме религиозных символов, так отчетливо возвращавших британцев в Средневековье, закономерно должны были появиться среди окопных легенд и знаки новой, индустриальной эпохи. В конце концов, на фронте было сосредоточено невероятное количество техники, а в тылу развернуты новые производства. Вот эта тотальная мобилизация ресурсов в глазах солдат распространилась даже на тела погибших. Так появилась история о «фабрике по переработке трупов».

Сама легенда, видимо, возникла из смутных и неопределенных разговоров об издевательстве немцев над трупами убитых солдат (история о распятом канадце использует похожий сюжет). Однако в 1917 году британские пропагандисты решили использовать новость об использовании тел павших на специальной фабрике (на эту мысль их натолкнула немецкая практика т.н. Kadaververwertung – переработке трупов животных для получения глицерина).

Корни слухов уходят в бельгийскую прессу 1914 года, где были обильно представлены рассказы о немецких зверствах. В числе прочего проскальзывали жуткие подробности обращения с телами погибших, как своих, так и чужих. Любопытно, что подобный рассказ существовал в британской армии применительно и к своей стороне: «трупорезка» или «комбинат по переработке» был оборудован, по глубокому убеждению многих военнослужащих, на военной базе близ французского города Этапль. Возможно, пищу для слухов давали находившийся там крематорий или военные кладбища близ госпиталей.

Дезертиры на «ничьей земле»

Самой же изумительной из всех легенд, и в этом случае можно полностью согласиться с Полом Фасселом, была история о наличии на «ничьей земле», между линиями окопами противников, укрытий, в которых скрывались дезертиры с обеих сторон. Участник сражения на Сомме вспоминал, как «лабиринты траншей и ходов тянулись на несчетные мили», а однажды встретившаяся ему спасательная команда предупредила, что окрестная территория «кишит дикарями, английскими, французскими, австралийскими и немецкими дезертирами, которые обитают там под землей, как упыри среди разлагающихся мертвецов, а по ночам выходят на поверхность, чтобы мародерствовать и убивать».

В окопах, по уверению одного офицера, было слышно, как «к рычанию псов-трупоедов примешиваются нечеловеческие вопли и звук ружейных выстрелов». Спасательная команда пыталась выманить этих солдат из-под земли, оставив им приманку в виде посылки с продуктами, табаком и бутылкой виски. На следующее утро на нетронутых продуктах была лишь найдена записка: «Не пройдет!»

Великая война продемонстрировала чрезвычайную живучесть устных легенд и вдохнула новую жизнь в религиозно-мистические представления сражавшихся на фронте солдат и офицеров. Кроме того, старые сюжеты и образы были перетолкованы и использованы для создания абсолютно новых историй, которые, циркулируя в виде слухов, породили устойчивую мифологию войны. Эта мифология могла, конечно, использоваться пропагандистами, но именно увлеченность фронтовиков подобного рода рассказами обеспечила им долгую жизнь и после войны.