Валентин Серов и Ольга Трубникова: история любви знаменитого русского художника и скромницы, с лицом ангела

Впрочем, в романе Валентина Серова и Ольги Трубниковой не было шекспировских страстей. Он был взаимным и безоблачным и разрешился таким же счастливым и долгим браком.

У чужих очагов

Мать Валентина Серова — особа эмансипированная и деятельная — признавалась, что лишена «дара, необходимого для поддержания священного огня на алтаре семейственности». «До своей женитьбы Тоша искал уюта, теплоты в чужих семьях, отогревался у чужих очагов» — писала Валентина Серова в мемуарах. Одним из таких очагов была семья ее младшей сестры — Аделаиды. Аделаида Семеновна была профессиональным педагогом, ее муж — Яков Симонович — известным врачом, помимо прочего они прославились тем, что основали первый в России детский сад. У Симоновичей было семеро детей, кроме того, они воспитывали приемную дочь — Ольгу Трубникову.

Дочь некогда зажиточных тамбовских помещиков, она рано осиротела. Симонович, не сумевший спасти мать Ольги от туберкулеза, пытался выхлопотать ей место в приюте, взяв ее на время в свой дом. А когда место нашлось, Симоновичи не захотели расставаться с девочкой — детей в этом доме любили. И Валентина Серова здесь приняли как родного.

Едва освоившись в петербургском доме Симоновичей на Кирочной улице, Серов принялся рисовать многочисленных членов этой большой семьи. Вскоре он перерисовал всех — кого-то маслом, кого-то несколько раз, и только Ольгу не написал ни разу. Едва ли он тогда понимал, почему.

Во все тяжкие

Повзрослев, Валентин Серов — уже вольнослушатель Императорской Академии художеств — часто бывал в гостеприимном доме Симоновичей с друзьями. Когда Врубель обмолвился, что не может найти подходящую натурщицу для Офелии — «миловидную и с душой», Владимир Дервиз заверил его, что у Симоновичей как раз есть такие. Серов отнесся к этой затее без энтузиазма — он боялся, что эрудированный, красноречивый, традиционно блистательный Врубель очарует Ольгу.

Должно быть, решив, что в любви, и в войне все средства хороши, Валентин Александрович пустился во все тяжкие. Обычно сдержанный и серьезный, он пошел на крайние меры. По его просьбе кузины сшили ему из простыней клоунский костюм. По свидетельствам очевидцев, он набелил лицо, натянул на ноги турецкие туфли с загнутыми носками и развлекал общество пантомимой, изображая Пьеро. Все обошлось: если Ольга и была напугана, то виду не подала — во время представления она громко (хотя и несколько нервно) смеялась.

Врубель знакомством с «девицами Симоновичей» тоже остался доволен, в письме сестре он сообщал, что «нашел у тетушки Серова богатейший запас симпатичных лиц».

Вскоре после того незабываемого вечера Серов признался Ольге Трубниковой в своем чувстве, как оказалось, взаимном. Им тогда было по 19.

Эпистолярный роман

По причине слабого здоровья Ольге Трубниковой пришлось уехать в Одессу — теплый климат подходил ей больше. Серов остался в простуженном Петербурге. Своей возлюбленной он писал обо всем — о том, что «Репин первенствует во всем», о том, что сам он недоволен собой («Во мне точно червяк какой-то, а что за червяк, трудно определить, постоянное недовольство собой, что ли»), о том, что их приятель Дервиз учит рисовать какого-то мальчика за рубль в неделю. О том, что его отношения с богом складываются непросто: «Не умею молиться, да и невозможно, когда о Боге нет абсолютно никакого представления, стыд и срам…».

Бурный эпистолярный роман продолжился, когда Серов в компании матери почти на полгода уехал в Европу.

Мария Симонович так описывала свою сестру и лучшую подругу: «Сразу она не производила впечатления своею наружностью, и, только всмотревшись в нее, всякому было ясно, что это очень хорошенькая женщина. Миниатюрная, с мелкими чертами лица, большими серыми глазами около маленького остренького носика, она была похожа на голландку».

Иными словами, роковой обольстительницей Ольга Трубникова определенно не была. Впрочем, не для Серова. Влюбленному юноше казалось, что он не по праву завладел сокровищем, которого вожделеют все вокруг, что кто-нибудь более видный, талантливый и уверенный придет и отнимет его. К впечатлениям от Штарнбергского озера, Старой пинакотеки и Веласкеса, то и дело примешивались нотки подозрительности и ревности.

«Мне иногда кажется, что ты меня не любишь и письма пишешь только так… Пожалуйста, не влюбись в кого-нибудь и в себя не влюби» — писал он из Мюнхена.

Выдержав испытание разлукой, влюбленные, наконец, воссоединились в Одессе — Серов приехал к Ольге, наплевав на занятия в Академии. Впрочем, ненадолго. Старый знакомый Серова — художник Николай Кузнецов пригласил его поохотиться в своих обширных угодьях под Одессой. Кузнецов был богат, жил на широкую ногу, любил принимать гостей. Однако Валентина Александровича привлекли не богатые фамильные погреба, а пара кузнецовских волов. Животные очаровали Серова и тот, позабыв обо всем, бросился за мольбертом. Он рисовал волов около месяца — хозяин лишь пожимал плечами и разводил у загона костры, чтобы чудной гость не околел (был конец октября).

Когда Серов показал картину Трубниковой, та, как и Кузнецов, пожала плечами: «И ради этого ты мерз столько дней?».

Первые портреты Ольги Трубниковой, написанные Серовым, темны по колориту и настроению, искусствоведы отмечают, что героиню на них «словно гнетут мысли, неведомые художнику». Возможно, ее задумчивость объясняется неопределенностью положения, неясностью будущего.

Из Одессы Серов уехал в Петербург, затем в Москву, после — в компании друзей — в Италию. Трубникова терпеливо ждала.

«Я вообще во всем сильно колеблющийся, но теперь крепну помаленьку и думаю, что понемногу и наши отношения установятся» — писал Валентин Александрович в очередном письме.

Великий утюг

В январе 1889-го Серов решился. Свадьба была скромной. Сын Саввы Мамонтова — Сергей (его художник попросил быть шафером) вспоминал ее так: «Приезжаю. Думаю, что действительно парадная свадьба, вхожу в собор: никаких приготовлений, ничего. Священник приходит. „Здесь будут венчаться?“ — спрашиваю. — „Да, здесь заказана свадьба“. Вскоре приезжает невеста, невеста в карете приехала с родными, но жениха нет. Начинают волноваться — где же жених? Помню, стою на паперти, смотрю: нет, нет Серова. Наконец, приезжает в пальто, в шапочке, на извозчике один Серов; заплатил извозчику четвертак, вошел в церковь. „Ну, что же, давайте венчаться!“. После мы с Серовым поехали в меблированные комнаты, где он жил, и там пили чай — это и был свадебный пир».

«Так сказать, образ жизни моей с женитьбой мало изменился. Пишу портрет» — писал новобрачный своему другу Илье Остроухову через три дня после свадьбы.

Молчаливый, скупой на эмоции Серов не был романтиком. Он не терпел эффектных поз, не любил красивых жестов. Его лучший друг — Константин Коровин — питал большую слабость к разнообразным украшениям. Он сам рисовал эскизы для перстней, камей и прочих побрякушек. И нередко дарил дорогие броши жене друга, раз уж сам Серов «такой утюг». Ольга мирилась с постоянными разъездами мужа, с тем, что он всецело поглощен работой, с тем, что он — категорически не светский персонаж. Она знала, за кого выходила замуж и была воплощенным идеалом «жены художника». Друзья, родные и поклонники Серова были в восторге от Ольги Трубниковой — не в последнюю очередь потому, что понимали: она не помешает его работе. Особенно заметно это стало позднее, на фоне второго брака Репина. В письме Елизавете Мамонтовой Илья Остроухов рапортовал: «Его жена мне понравилась. Очень миленькая, маленькая блондинка с красивыми глазами, простая, очень скромная. Так как она стеснялась много говорить при мне, то мне не удалось выяснить ее духовную физиономию; но, по-видимому, она еще далеко не определилась, еще очень молода, несильна, и потому влияния на мужа быть не может».

Друзья, родные и поклонники Серова заблуждались. Ольга Федоровна оказывала на мужа огромное влияние — мягкое, практически невидимое для постороннего глаза, но абсолютное и решающее. Как ни банально звучит, она стала для Серова воплощением дома, в который он неизменно возвращался. С годами между Серовым и Трубниковой установилась та особая связь, то взаимопонимание, что не требует ни слов, ни красивых жестов. Все вокруг знали, что Серов — великий молчальник. Но только Ольга Федоровна различала оттенки, понимала, что означает то или иное молчание — одобрение, осуждение или, к примеру, отсутствие интереса к предмету дискуссии. Когда Серов делался по-особенному угрюм, она знала, что его срочно нужно везти в Париж или Рим (где он всегда приободрялся) и могла по звуку шагов в прихожей определить, доволен ли муж тем, как прошел его день.

Хорошая жена

В этом браке не было бурных страстей и открыточной романтики, но было другое — любовь, преданность, забота и кажущаяся со стороны скучной, но цементирующая все привычка. Кто бы ни позировал Серову во дворцах и в далеких землях — княгини, наследницы великих империй, голая Ида Рубинштейн — он всегда возвращался домой.

Ольге Федоровне приходилось брать на себя многое — выполнять функции прораба на домашних строительствах, заботиться о детях (их у Серовых было шестеро).

Впрочем, Серов никогда не относился к браку потребительски. За годы совместной жизни его чувства к жене не потускнели и не растрескались, словно старый красочный слой. В письмах она по-прежнему была «девочкой» и «Лелюшкой». И портрет жены, написанный на седьмом году брака, куда светлее по колориту и настроению.

Смерть Валентина Серова стала для Ольги Трубниковой страшным ударом. «Я до сих пор не могу опомниться, так все это быстро произошло! Такую чувствую пустоту, такое одиночество, несмотря на то, что у меня шесть человек детей. Сейчас мне их жаль, но они не радуют меня…» — писала она в письме Марии Цетлиной, героине одного из самых знаменитых портретов Серова. — «Может быть, со временем войду опять в жизнь, а пока меня решительно ничего не интересует… Надо стараться быть здоровой, продолжать жить, но вот это слово „надо“ — ужасно!».

Ольга Трубникова пережила мужа на 16 лет. Замуж она больше не вышла и посвятила себя его наследию — детям, внукам, творчеству.