Вокруг Гоголя: Рафаэль, Иван Айвазовский, Джордж Доу и еще 7 художников, так или иначе связанных с автором «Мертвых душ»

Рафаэль

Еще в отрочестве Гоголь сделался завзятым италофилом. В «Книге всякой всячины или подручной энциклопедии», которую он составлял, будучи подростком, было множество изображений античной архитектуры и утвари, которые юный Гоголь подписывал по-итальянски. Рим его не разочаровал: побывав там впервые в 1837-м, Николай Васильевич с порога влюбился в здешнее солнце, речь, лица, недоваренные макароны и неспешный провинциальный уклад.

Важнейшее место в этой системе итальянских ценностей занимал Рафаэль — художник, которого Гоголь ценил больше прочих. «Для наслаждений художнических ты не можешь себе дать никакой идеи, что такое Рафаэль. Ты будешь стоять перед ним, безмолвный и обращенный весь в глаза» — делился он первыми римскими впечатлениями с однокашником по Нежинской гимназии Александром Данилевским.

Позднее известная светская прелестница Александра Смирнова описывала римские каникулы, которые провела в компании Гоголя — уже вполне аборигена: «Он хвастал перед нами Римом так, как будто это его открытие. В особенности он заглядывался на древние статуи и на Рафаэля. Однажды, когда я не столько восхищалась, сколько бы он желал, Рафаэлевою Психеей в Фарнезине, он очень серьезно на меня рассердился».

Герой повести «Портрет» — художник Чартков — неслучайно утверждает, что «прежние художники до Рафаэля писали не фигуры, а селедки».

Своего приятеля — гравера Федора Иордана (получившего звание профессора Академии художеств за гравюру с картины Рафаэля «Преображение») — Гоголь шутливо звал «Рафаэлем первого манера». А вечный завистник и критик Гоголя — писатель Фаддей Булгарин — в свою очередь, называл его «Рафаэлем пошлостей». Впрочем, говорят, Гоголю льстило даже такое сравнение.

Иван Айвазовский

С Айвазовским Гоголь познакомился в Венеции — художник был на пике славы, его имя гремело по всей Италии. Взволнованный Гоголь тряс его руку и признавался в верноподданнических чувствах — обычно при знакомствах с Гоголем все происходило наоборот.

Когда картину Айвазовского «Хаос. Сотворение мира» приобрел Папа Римский, Гоголь шутил: «Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, маленький человек, с берегов далекой Невы в Рим и сразу поднял хаос в Ватикане!». Для него — человека глубоко религиозного — одобрение Ватикана имело особый вес.

Айвазовский не был поклонником — ни Гоголя в частности, ни чтения вообще. Чехов, встречавшийся с Айвазовским в Крыму, вспоминал, что когда художнику предлагали что-нибудь почитать, тот отвечал: «Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?».

Тем не менее, Айвазовскому нравилось, как Гоголь читает свои произведения вслух — перед актерским даром автора «Мертвых душ» не мог устоять даже он.

Однажды Гоголь выпросил у Александра Иванова сделанный с него карандашный рисунок — с тем, чтобы подарить Айвазовскому.

Бывая в Риме, Айвазовский часто гостил в квартире Гоголя, которую тот называл «своей кельей». Виделись они и в Москве, и в Петербурге. Слишком разные люди и художники, они прекрасно ладили: дружбу эту не омрачали ни взаимные влияния, ни соперничество или ревность.

Алексей Венецианов

В 1823 году Алексей Венецианов, окончив портрет Марии Философовой, написал с обратной стороны холста: «Венецiановъ в мартъ 1823 году симъ оставляетъ свою портретную живопись». Время от времени, художник отступал от данного зарока, и в 1834 году написал литографический портрет Гоголя.

В свою очередь, Гоголю тоже пришлось делать над собой усилие. Он ненавидел «портретироваться» и к изображениям своим относился с некоторым суеверием. Сам факт появления этой работы говорит о том, что Венецианов и Гоголь относились друг к другу с симпатией.

По свидетельствам близких, Гоголь был «живым сканнером»: встретив любопытную «натуру», он изучал ее, не упуская деталей. Знакомство с Венециановым было для него бесценным источником знаний о быте художников. Профессиональные термины, нюансы ремесла, психологические аспекты — все это пригодилось ему для работы над повестями «Портрет» и «Невский проспект» — еще не известно, кто для кого был в большей степени моделью и натурщиком.
Когда Венецианов работал над портретом Гоголя, повести уже были написана. Однако позднее, уже в Италии Гоголь подверг «Портрет» существенной правке. Исследователи считают, что «римская редакция» повести — в немалой степени заслуга Алексея Венецианова.

Многое в этих повестях свидетельствует о том, что Николай Васильевич бывал в мастерской Венецианова и до 34-го. Он определенно знал (и разделял) его творческие принципы, был вхож в круг его учеников.

Есть версия, что герой «Портрета» — художник Чартков — списан с ученика Венецианова, Лавра Плахова. Не обделенный талантом, Плахов быстро прославился. «Eгo успех и ранняя известность были равно для него вредны; они питали его самолюбие и не давали ему времени опомниться» — писал о Плахове другой ученик Венецианова (и, к слову, школьный товарищ Гоголя) Аполлон Мокрицкий. — «Венецианов был слишком слаб и добр, видел, что он увлекается, пытался остановить его, но напрасно… Плахов, так сказать, увлекаемый вихрем, мчался, куда и сам не знал».

Черты Плахова, а главное, приметы его работ угадываются и в герое «Невского проспекта» — Пискареве.

«Он вечно зазовет к себе какую-нибудь нищую старуху и заставит ее просидеть битых часов шесть с тем, чтобы перевести на полотно ее жалкую, бесчувственную мину» — пишет Гоголь — как тут не припомнить плаховскую «Старуху»?

Чартков, к неодобрению своего домовладельца, рисовавший комнату «со всем сором и дрязгом» — определенно бывал в классе Венецианова. И Пискарев, рисовавший «перспективу своей комнаты, в которой является всякой художественный вздор: гипсовые руки и ноги, сделавшиеся кофейными от времени и пыли, изломанные живописные станки, опрокинутая палитра, приятель, играющий на гитаре, стены, запачканные красками» — это собирательный образ из венециановских учеников.

Должно быть, позднее между Гоголем и Венециановым вышла размолвка — свидетельств их дальнейшей дружбы нет. Гоголю мало с кем из некогда близких людей удалось сохранить теплые отношения до самого конца. Тем важнее место, которое портрет Венецианова занимает в гоголевской иконографии. Это молодой, щеголеватый, светский Гоголь, в котором еще неузнаваемы черты, с детства знакомые нам по учебникам, открыткам или почтовым маркам.

Джордж Доу

С Джорджем Доу — англичанином, назначенным Николаем I Первым художником императорского двора — Гоголь лично знаком не был. В 1828-м, когда Гоголь приехал в Санкт-Петербург, Доу уже был серьезно болен — он отбыл домой в Англию и вскоре умер. Так что, будущий автор «Портрета», скорее всего, узнал о нем из местного культурного фольклора.

Доу был рекрутирован еще Александром I, который поручил англичанину работать над созданием портретной галереи героев 1812 года. Портретов ему предстояло написать около 400. Грандиозность задачи его не испугала. Напротив, работая над госзаказом, он брался за любые частные предложения. О плодовитости англичанина слагали легенды и анекдоты. Набрав подмастерьев (в том числе из крепостных самородков), он работал конвейерным методом и не стеснялся ставить свои подписи на работах помощников. Жемчужиной его артели стал портрет князя Голицына. Пока писался портрет? князь был назначен на новую должность, и Доу, вместо того, чтобы переписывать мундир, заклеил знаки отличия бумагой и бегло намалевал поверх них другие. Разумеется, «подлог» вскоре обнаружился.

В повести «Портрет» наставник Чарткова предостерегает его: «Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски… Ты уж гоняешься за модным освещением, за тем, что бьет на первые глаза, — смотри, как раз попадешь в английской род». Это недвусмысленный намек на Джорджа Доу.

К слову, переписывать портрет Голицына пришлось все тому же Венецианову — возможно историю с «английским родом» Гоголь услышал именно от него.

Карл Брюллов

Карл Брюллов — ученик Андрея Иванова — очень ценил своего наставника. Когда его — уже знаменитого на всю Европу автора «Последнего дня Помпеи» — чествовали в Академии художеств, он снял со своей головы лавровый венок и возложил его на голову своего бывшего ментора — в знак уважения и признательности.

А вот его сына — Александра Иванова, писавшего «Явление Христа народу» 20 лет, — Брюллов называл «кропателем». Легкость письма он считал непременным признаком гениальности, кисть художника сравнивал со смычком скрипача.
Едва ли такой подход был близок автору «Мертвых душ»: «поздний» Гоголь свое перо считал, скорее, крестом. Но Гоголь времен «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Арабесок» вполне разделял всеобщее восхищение Брюлловым. «Последний день Помпеи» даже сподвиг его выступить в амплуа арт-критика. «Это — светлое воскресение живописи, пребывавшей долгое время в каком-то полулетаргическом состоянии» — писал он.

Близкими приятелями Гоголь и Брюллов очевидно не были, и заметного влияния друг на друга не оказали. Некоторые историки полагают, что Гоголь подсказал Брюллову некоторые идеи — к примеру, «Нашествия Гензериха на Рим».

Гоголь читал лекции в Петербургском университете и писал исторические эссе (король вандалов Гензерих фигурировал в его статье «О движении народов в конце V века). Судя по эскизу, Брюллов надеялся с этим сюжетом повторить триумф «Последнего дня Помпеи», но так и не решился.

Незадолго до отъезда Гоголя в Италию Брюллов бегло набросал его карандашный портрет. Его считают последним изображением молодого Гоголя — жизнерадостного франта, который пока не обзавелся ни усами, ни статусом живого классика, ни тяжким осознанием своего Высокого Предназначения.

Федор Моллер

Ученик Брюллова — Федор Моллер — в 25 лет был удостоен Большой золотой медали Императорской академии художеств, а в 28 получил звание академика. Брюллов высоко ценил его талант, заставляя других учеников копировать работы Моллера. Ему поручали писать картины специально для Большого Кремлевского дворца и Исаакиевского собора. И все же в памяти поколений Федор Моллер остался «автором одного хита» — портрета Гоголя, ставшего хрестоматийным и пользующегося куда большей славой, чем его создатель.

С Гоголем Моллер познакомился в Риме. Многие из русских пенсионеров искали встречи со знаменитым писателем. Впрочем, не каждому земляку Николай Васильевич спешил распахнуть объятия. «Люди, знавшие его и читавшие его сочинения, были вне себя от восторга и искали случая увидеть его за обедом или за ужином, но его несообщительная натура и неразговорчивость помаленьку охладили этот восторг. Только мы трое: Александр Андреевич Иванов, гораздо позже Федор Антонович Моллер и я оставались вечерними посетителями Гоголя, которые были обречены на этих ежедневных вечерах сидеть и смотреть на него, как на оракула, и ожидать, когда отверзнутся его уста» — писал гравер Федор Иордан.
Отношения между Моллером и Гоголем были вполне доверительные. У Моллера был роман с итальянкой Амалией Лавиньи. Друзья эту связь не одобряли — семья девушки имела дурную репутацию. Иванов признавался в письме Гоголю: «Как бы желал я их развести для пользы искусства, для его здоровья, для целости денег и чтоб очистить от позорного дому». Гоголь также принимал в личной жизни Моллера самое деятельное и бесцеремонное участие.

Его талант живописца писатель ценил не меньше Брюллова. В письме княжне Репниной он называл Моллера «решительно нашим первым ныне художником». Свой самый известный портрет кисти Моллера (до него художник писал Гоголя еще дважды) называл «единственно схожим изображением».

Должно быть, Николай Васильевич немного лукавил. Дело в том, что этот «парадный» портрет предназначался матери писателя. В отличие от двух других моллеровских портретов, отличавшихся живостью и непосредственностью, этот производит впечатление «позирования». Тщательно «прибранный», задрапированный по горло в бархат и шелк, при золотой цепочке и мудрой безмятежности во взгляде, Гоголь отсылал матери не столько портрет, сколько открытку в жанре «жизнь удалась». Он хотел видеть себя таким, и чтобы таким его видели другие.

В 44-м Гоголь писал матери из Франкфурта: «У вас есть мой портрет. Спрячьте его в отдаленную комнату, зашейте в холсте и не показывайте никому. Говорите, что вы его отправили в Москву по моей просьбе, словом, что у вас его нет. Копии снимать с него никому не позволяйте, ни даже моим сестрам. Это мое желание». Суеверность и параноидальная натура Николая Васильевича заявляли о себе все громче.

Александр Иванов

С Александром Ивановым Гоголь познакомился в Риме в 1837 году. Впрочем, знакомство ни к чему не привело — писатель был в то время слишком подавлен известием о смерти Пушкина, замкнут и угрюм.
Они сдружились годом позднее. Иванова и Гоголя многое сближало. Оба были без ума от Рафаэля, оба были религиозны, оба работали над главными в своей жизни произведениями: Гоголь — над «Мертвыми душами», Иванов — над «Явлением Христа народу».

Иванов по большей части бедствовал. Краски, оплата натурщиков: эпическое полотно, над которым он трудился 20 лет, была весьма недешево в производстве. Гоголь помогал другу, чем мог: то покупал карандаши, то составлял какое-нибудь прошение, то тащил в мастерскую Иванова своего давнего приятеля Жуковского, в надежде, что тот замолвит словечко перед своим воспитанником — цесаревичем Александром.

Иванов говорил о Гоголе как о «самом коротком своем знакомом». «Это человек необыкновенный, имеющий высокий ум и верный взгляд на искусство. Как поэт, он проникает глубоко, чувства человеческие он изучил и наблюдал их, словом — человек самый интереснейший, какой только может представиться для знакомства. Ко всему этому он имеет доброе сердце…» — характеризовал он Гоголя в письме отцу.
Само собой, Иванов писал Гоголя и с Гоголя множество раз.

Помимо известного портрета, написанного в 1841 году (Гоголь его не любил, считал, что Иванов выставил его «забулдыгой»), существуют эскизы к «Явлению» (в героях которых угадываются гоголевские черты). И, разумеется, «фигура ближайшего» — предмет современных искусствоведческих дискуссий. Долгое время считалось фактом, что прообразом персонажа, расположенного на картине ближе к Христу, послужил Гоголь. Сегодня на этот счет высказываются обоснованные сомнения.

Впрочем, в работах Иванова существуют более очевидные и ранние гоголевские «камео».

Так, в 1842-м Александр Иванов собирался подарить великой княгине Марии Николаевне одну из двух своих акварелей. Гоголь настоял на том, чтобы в дар была преподнесена картина «Октябрьский праздник в Риме у Понте Моле». Причина проста: один из здешних персонажей явно списан с Николая Васильевича.

Было у Гоголя и Иванова и еще кое-что общее — их и «причуды». Как и Гоголь, Иванов становился все более подозрительным, слыл, мягко говоря, «чудаком». Картина отнимала у него все силы, в быту Иванов делался беспомощным. Случалось он совершенно терял счет времени.

Однажды, проработав без отдыха несколько суток кряду, Иванов услышал стук в дверь. Художник крикнул визитерам, что занят и велел убираться вон. Из-за двери ответили, что к нему прибыл брат Сергей.
Открыв, Александр Андреевич несколько минут оторопело разглядывал гостя: «Какой еще брат? Мой брат — маленький мальчик». Он не понимал, что с момента его прошлой встречи с братом прошло 16 лет.

Впрочем, у «причуд» было существенное различие. У Иванова была творческая лихорадка. Гоголем же все сильнее овладевало мессианство: он перманентно проповедовал, поучал, спасал окружающих от ошибок, невежества и греха.
Иванов взгляды Гоголя на высокое предназначение искусства и творца в целом разделял, но фанатиком не был. Впрочем, спорить с Гоголем он не решался — слишком велик авторитет, слишком тяжела личность.

Однажды, будучи в отъезде, Гоголь написал Иванову письмо, в котором не скрывал своего раздражения. «Стыдно вам!» — Писал он. — «Пора бы вам уже, наконец, перестать быть ребенком! Но вы всяким новым подвигом вашим, как бы нарочно, стараетесь подтвердить разнесшуюся нелепую мысль о вашем помешательстве».

За этим письмом последовали другие — столь же резкие по тону и содержанию. Художник оставил их без ответа: он был растерян, во всем винил только себя и попросту не знал, чем возразить.

Позднее, чувствуя свою вину, Гоголь просил прощения — впрочем, уже без эпистолярного пыла. После того как Николай Васильевич опубликовал о «Явлении Христа народу» хвалебную статью, Иванов благодарил его и писал, что не держит зла. Их общение возобновилось, но прежних теплоты и доверительности было уже не вернуть.

Павел Федотов

Павла Федотова — живописца, которого нередко называют «Гоголем в красках» — с Николаем Васильевичем не связывали ни дружба, ни соперничество, ни даже шапочное знакомство.

Когда молодой Гоголь покорял Санкт-Петербург, Федотов служил в армии, в Италии он, как ни странно, не бывал. Конечно, они могли столкнуться в Академии художеств (Федотов посещал уроки в свободное от службы время). Или — много позднее — их мог познакомить общий приятель — Брюллов. Но вселенная распорядилась иначе — по-видимому, эти двое никогда не встречались друг с другом.

Биографам известно, что к жанровой живописи Федотова подтолкнул баснописец Крылов, что идею картины «Завтрака аристократа» художник почерпнул из фельетона, написанного Иваном Гончаровым. Внятных свидетельств какого-либо влияния литературных трудов Гоголя на Павла Федотова — нет.

Тем удивительнее: пренебрегая буквой, Федотов в полной мере унаследовал гоголевский дух.

Перед смертью Павел Федотов впал в помешательство — еще одна биографическая деталь, напоминающая о Гоголе (под занавес тот тоже не мог похвалиться ментальной стабильностью). Он умер в 1852-м — в том же году, что и Гоголь.

Илья Репин

В 52-м, когда умер Гоголь, Репину было восемь — он, конечно, не был знаком с Гоголем лично. Несмотря на это (а, возможно, именно поэтому) Илья Ефимович был одним из самых горячих почитателей его таланта.

«Я принялся за Гоголя и такого наслаждения еще ни разу не получал от него, особенно от его малороссийских вещиц» — сообщал он в письме критику Владимиру Стасову.

К гоголевским образам он возвращался в течение всей своей жизни — иллюстрации к «Запискам сумасшедшего» и «Сорочинской ярмарке» он сделал в 1871-м, картину «Солоха и дьяк» написал 56 лет спустя.

Его знаменитые «Запорожцы» написаны под влиянием «Тараса Бульбы», которого Репин особенно любил и перечитывал снова и снова. Впрочем, критики находили гоголевские мотивы и в сюжетах, не столь очевидных. «Г-н Репин — реалист, как Гоголь, и столько же, как он, глубоко национален. Со смелостью, у нас беспримерною, он оставил и последние помыслы о чем-нибудь идеальном в искусстве и окунулся с головою во всю глубину народной жизни, народных интересов, народной щемящей действительности» — писал тот же Стасов по поводу «Бурлаков на Волге».

Тим Бертон

Носатая гоголевская тень маячит, порой, в самых неожиданных местах.

Как-то в разговоре с литературным критиком Павлом Анненковым, Николай Васильевич распалился: «Если бы я был художник, я бы изобрел особенного рода пейзаж. Какие деревья и ландшафты теперь пишут! Все ясно, разобрано, прочтено мастером, а зритель по складам за ним идет. Я бы сцепил дерево с деревом, перепутал ветви, выбросил свет, где никто не ожидает его, вот какие пейзажи надо писать!».

Как хотите, но за 100 лет до рождения Тима Бертона Гоголь довольно точно описал его фильм «Сонная лощина».

Через годы, через расстоянья — гоголевский макабр продолжился на голливудских холмах. И то, что Бертон рисует не на кинопленке, а на бумаге, недвусмысленно свидетельствует — вот еще один выходец из гоголевской шинели. Тут и мертвые панночки. И мрачные господа в моноклях — таких, наверняка, можно было встретить на Невском времен Гоголя. И живущие самостоятельной жизнью носы.

Как и Гоголь периода «Диканьки», Бертон умеет сделать так, чтобы было жутковато и смешно одновременно. Он так же питает слабость к дивным инфернальным созданиям (у Гоголя были Вий и василиски, у Бертона — Хелена Бонэм Картер и Джонни Депп). Это удивительное, почти мистическое творческое родство. Все еще сомневаетесь? Вот вам еще одно «совпадение». Заработав на «Бэтменах», Бертон довольно долго носился с идеей сделать ремейк итальянского хоррора «Маска демона» — весьма вольной, но все же экранизации «Вия».