Гребни, заколки и броши Люсьена Гайара: как французский ювелир разгадал секреты японских мастеров

Во второй половине XIX века европейцы открыли для себя японское искусство – и это радикально изменило вектор развития искусства и дизайна. Изучение культуры этой загадочной страны открыло перед художниками новые горизонты, подарило новые источники вдохновения. Одушевленность и простота японской культуры, ее близость к природе, ее эстетическая многомерность легли в основу различных направлений модерна. Ювелиры открыли для себя асимметрию, обрели способность смотреть по сторонам и находить вдохновение буквально под ногами, перестали гнаться за образами вечной молодости и обратились к теме изменений, смены времен года и неизбежности увядания. Презрительно называемое «японизмом», увлечение европейских художников японским искусством быстро приобрело невероятные масштабы. Не избежал этой страсти и Люсьен Гайар, которому удалось вывести синтез культур на новый уровень.

Гайар был ювелиром в третьем поколении, и его семья всегда увлекалась японским искусством – правда, тогда они еще слыли чудаками. Впрочем, их заслуги, мастерство и изобретательность всегда перевешивали странности.

Люсьен родился и вырос в Париже, который уже тогда был столицей моды. И хоть причудливый ар нуво не был изобретением французов, местные мастера подхватили и развили его экзотические мотивы – и настоящим гением французского модерна стал Гайар. Начинал карьеру он на предприятии своего деда, которое унаследовал в 1892 году – и это был первый шаг к тому, чтобы перестать быть потомком знаменитых ювелиров и стать самим собой.

Первым и главным учителем Гайара был его отец, серебряных дел мастер, обладавший многочисленными наградами и медалями. Однако и в статусе хозяина предприятия Люсьен ни на секунду не переставал учиться, посещал многочисленные ювелирные курсы, общался с выдающимися парижскими мастерами. Но еще с юных лет Гайар был зачарован тайнами японских сплавов, патины и лаков. Он считал, что именно японцы достигли фантастического уровня обработки металлов, их колорирования – и нет, он не стремился их превзойти. Он хотел их понять.

У Гайара была душа художника, но разум ученого. Он с головой погрузился в исследования металлов и сплавов и впоследствии опубликовал несколько научных работ о технике патинирования. В то же самое время он руководил мастерской, выпускавшей светильники, вазы и прочие предметы интерьера в стиле Людовика XV и Людовика XVI. Это было не то, чего он хотел – но подобные вещи пользовались спросом, а значит, приносили ему доход и известность. На молодого ювелира сыпались премии и почетные должности, его экспериментальными изысканиями интересовались ювелиры по всей Европе. И в 1897 году Гайар решил, что пора совершить переворот…

Он переехал в новое четырехэтажное здание на Рю Боэти, закупил самую новую и самую передовую по тем временам технику. Он пригласил на работу японских мастеров, готовых раскрыть ему секреты старинных сплавов, свел знакомство с азиатскими граверами, лакировщками, ювелирами... Он подружился с Рене Лаликом – уже состоявшимся ювелиром, умевшим не только находить вдохновение, но и вдохновлять своих коллег. И наконец, представил свои новаторские работы на Всемирной выставке 1900 года в Париже.

Публика была поражена. То, что начал выпускать Гайар, так разительно отличалось от работ других ювелиров, что взгляд непроизвольно останавливался на его витрине. Патинированное серебро, странно мерцавшее и переливавшееся, украшения, выполненные с высочайшим художественным вкусом, гребни, заколки, крошечные вазы с природными мотивами. Гайару потребовались годы, чтобы найти особые составы для патинирования кости и рога, но долгие поиски того стоили, и благородная слоновая кость в его руках приобретала зеленые, фиолетовые, розовые оттенки. Эти украшения не были особо прочными и требовали бережного обращения – но завоевывали сердце каждого, кто удостаивался чести на них взглянуть.

В работах Гайара японское влияние было весьма отчетливым. Он изображал насекомых, полевые цветы, семена растений – все то, что ранее считалось неприемлемым для роскошных украшений. К тому же, он одним из первых – наряду со своим другом Рене Лаликом – начал использовать в украшениях женские образы, часто соединенные с образами змей и насекомых. Правда, в отличие от Лалика, не снискал этим скандальной славы…

Однозначно и то, что Гайар позаимствовал у японцев прославившие его конструкции украшений для волос . Богато украшенные костяные гребни всегда были пропитаны особым символизмом в японской культуре, и Гайар органично соединил азиатскую функциональность с парижским шиком. В том, что делал Гайар, всегда сохранялось особое уважение к женщинам. Потому его гребни и шпильки удобны, легки, приятны на ощупь. А еще они проникнуты светом и воздухом, кажутся живыми, дрожащими, мерцающими…

О личной жизни Гайара практически ничего не известно. По-видимому, у него не осталось наследников. Брат Гайара был известным дизайнером мебели.

В первой декаде XX века Гайар увлекся стеклодувным делом и даже сотрудничал с Лаликом, однако их совместная работа не была особенно плодотворной. После 1910-х годов он становился все менее активным и заинтересованным как ученый и художник, однако фирма Гайара продолжала функционировать до 1921 года. Примерно в это время он полностью прекратил заниматься ювелирным делом и исчез со сцены. В 1942 году стало известно, что мастера больше нет. Однако его украшения, часто не атрибутированные, не названные, пережили своего создателя, осели в частных коллекциях, затаились в музеях и остались памятью о «прекрасной эпохе», когда художники видели своей целью лишь создавать красоту.