Невесты Владимира Боровиковского

Автор, американская криминальная журналистка, довольно убедительно доказала, что писатель безусловно знал о трагической истории похищения юной Салли Хорнер пятидесятилетним педофилом Фрэнком Ласаллем, поскольку многие детали романа в точности соответствовали фактам реального уголовного дела. Более того, Набоков даже упомянул имя Салли Хорнер в тексте романа, хотя всегда отрицал, что следил за этой историей и использовал ее для построения сюжета «Лолиты».

Но меня более всего заинтересовало другое. Вайнман упомянула о том, что читатель книги постепенно забывает, что речь в ней идет о преступлении, одном из самых тяжких, поскольку преступник, совершая насилие над ребенком, возможно не всегда отнимает у него жизнь, но личность и будущее уничтожает непременно. Поскольку повествование ведется от первого лица, читатель сам начинает ощущать себя Гумбертом Гумбертом, и, словно, находясь во власти стокгольмского синдрома, поневоле видит ситуацию его глазами и даже оправдывает его действия. В свое время я тоже пережила такой опыт, читая «Лолиту», и поразилась тому, насколько профессионально Набоков затягивает читателя в свои сети.

Но возникает вопрос, почему писатель поступает именно так? Почему в его книге не чувствуется никакого осуждения по отношению к главному герою-педофилу и хотя бы элементарного сочувствия к его жертве. У литературоведов, изучавших творчество Набокова, естественно такой вопрос тоже возникал, и однозначного ответа на него никто так и не дал. В качестве версий выдвигалась сознательная провокация, тайные извращенные желания самого писателя и волшебство творчества, когда герои начинают жить собственной жизнью вне зависимости от воли их автора.

И вот здесь у меня возникли другие ассоциации. Конечно, Владимир Набоков большую часть своей жизнь прожил за границей, но формировался как личность он еще в России, в рамках российской культурной и художественной традиции. А у нас и в 18, и в 19 веке, и, в более ранние времена, к девочке-подростку было принято относится уже как к женщине, как к потенциальной невесте. Браки или даже незаконная любовная связь между девочкой 16-18 лет (а иногда и еще более младшей, 13-15-летней) и мужчиной, который был на двадцать-тридцать лет ее старше, были в порядке вещей. Причем очень часто инициатором подобных любовных историй выступала как раз юная романтически настроенная девушка, а зрелый мужчина не находил в себе сил противостоять соблазну, и педагогического опыта, который позволил бы перевести подобные отношения в более невинную плоскость.

Не сомневаюсь, что Набоков помнил и историю романтических отношений тринадцатилетней княжны Нино Чавчавадзе и Александра Грибоедова, который был старше своей возлюбленной почти на десять лет. Кстати, Нино влюбилась в Александра еще раньше, при первом его посещении дома ее родителей, и тогда ей было всего десять лет. Поженились они, правда, когда невесте уже исполнилось шестнадцать, но все-таки это был прецедент.

Поэт Василий Жуковский был влюблен в свою ученицу Машу Протасову, дочь его сводной сестры Е.А.Протасовой. Девочка-подросток также ответила ему взаимностью, и роман продолжался, пока о нем не стало известно матери Маши. В этом случае возможность брака не рассматривалась, поскольку Жуковский был внебрачным сыном деда девочки, на тот момент (в 1805 году), не имел никаких средств и жил у Протасовых из милости как бедный родственник. Позднее Машу выдали замуж за университетского профессора из Дерпта И.Ф.Мойера, который был в курсе любовных страданий своей супруги и по мере возможностей старался щадить ее чувства. Мария Мойер умерла, когда ей было немногим больше двадцати лет, рожая второго ребенка, и ее смерть оплакивали и муж, и возлюбленный.

А у Владимира Боровиковского есть целая серия портретов девочек-подростков, или девушек, едва вышедших из подросткового возраста, которых можно считать портретами невест, поскольку все они были написаны непосредственно перед свадьбами юных красавиц.

Считается, что самые значительные свои портретные работы Боровиковский выполнил в течение всего нескольких лет: примерно с 1795 по 1801 годы. Именно тогда художник выработал некий определенный хорошо узнаваемый стиль изображения.

Это камерный женский портрет, в котором героиня помещается на стандартном достаточно условном пейзажном фоне. Все модели одеты в светлые воздушные платья по моде соответствующего времени, у всех примерно одинаковые жесты рук и трёхчетвертной поворот головы. Различаются только лица, которым художник придает максимальное портретное сходство, головные уборы и предметы, сопровождающие моделей. Именно в написании лиц моделей в этой серии Боровиковский и проявляет себя как мастер-портретист высочайшего уровня. Ему действительно удается проникнуть во внутренний мир своих героинь, показать особенности их характеров, а иногда даже мысли и чувства, что впрочем. как раз и выделяет среди прочих портреты мастеров эпохи сентиментализма.

Впрочем, в этой серии присутствуют не только портреты девочек-подростков. Значительную ее часть составляют изображения вполне зрелых состоявшихся женщин, и молодых, и средних лет: Е.В.Торсукова, М.Д.Дунина, Е.Г.Темкина, В.А.Шидловская и т.д.

Но самые известные из них, это все-таки, портреты совсем юных красавиц: Екатерины Арсеньевой, Марии Лопухиной (а, точнее, Толстой) и Елены Нарышкиной. Арсеньевой и Лопухиной на портретах около восемнадцати лет, Нарышкиной – четырнадцать.

Екатерина Арсеньева изображена сразу после выпуска из Смольного института. У нее в руках – яблоко, которое можно трактовать как символ познания (либо красоты). Она, однако, не столько красотка (особенно если сравнивать ее с Лопухиной и Нарышкиной), сколько настоящий чертенок, с задорно вздернутым носиком, лукавой улыбкой и дерзким взглядом из-под полей эффектной соломенной шляпки, украшенной колосьями.

Елена Нарышкина и Мария Лопухина изображены с непокрытыми головами, у обеих – модные белые кисейные платья, похожих, но все же различающихся фасонов. У обеих девушек белизну платья оттеняет ярко-голубая деталь наряда; у Нарышкиной (и у Арсеньевой тоже) это шаль, а у Лопухиной – широкий пояс с золотистыми полосками. В некотором смысле этот голубой элемент одежды отсылает зрителя к традиционно голубому мафорию Богоматери, подчеркивая невинность моделей.

Рядом с обеими двушками мы видим несколько роз, причем возле правой руки Лопухиной находятся три розовые розы разной степени зрелости – роскошный распустившийся цветок и два бутона, один из которых еще не начал раскрываться. Рядом с Нарышкиной справа на возвышении также три розы, распустившаяся и два бутона. Очевидно, они символизируют красоту и природную чистоту, «естественную» добродетель героинь. Кроме того, рядом с Лопухиной из темноты фона проступает бледная лилия (символ чистоты Богоматери, а также знак Благовещения), так что возможно, что в данном случае – это обозначение будущих реалий семейной жизни замужней дамы.

Нарышкина же держит под правой рукой еще два бутона, на сей раз белой розы, вероятно, дополнительно акцентируя внимание зрителя на юном возрасте и совершенной красоте девочки, которой еще предстоит полностью расцвести. Общее настроение обоих портретов – поэтическое и меланхолическое.

Обе девушки действительно вышли замуж спустя достаточно короткое время после создания их портретов. Елена Нарышкина в четырнадцатилетнем возрасте стала женой сына Александра Суворова Аркадия (молодому супругу едва исполнилось 15 лет), а Мария Лопухина стала женой егермейстера двора Степана Авраамовича Лопухина, который был старше невесты на десять лет. Вообще-то на момент написания картины в 1797 году Мария была еще Толстой (ее родной брат – знаменитый граф Федор Толстой-Американец). Замуж за Лопухина она вышла в 1801 году, а через два года умерла от чахотки.

В на рубеже 18-19 веков, как утверждал Юрий Лотман, сложились два взаимоисключающих типа женских образов:

- нежно любящая женщина, жизнь и чувства которой разбиты («поэтическое дитя» или ангел, случайно посетивший землю);

- демонический характер, разрушающий все условности мира, в котором правят мужчины («беззаконная комета»).

И вот очень похоже на то, что создавая образ Долорес Гейз в своем романе, Набоков по-прежнему пребывал где-то между этими двумя русскими женскими литературными типажами. И при этом его героиня уже была подростком совершенно другой эпохи и другого мира.

P.S.

Салли Хорнер прожила со своим насильником около двух лет. Как и в романе они постоянно переезжали на машине с места на место, пока не добрались из Нью-Джерси до Калифорнии. Хозяйка трейлерного парка, где они остановились, заподозрив неладное в отношениях между так называемыми отцом и дочерью, обратилась в полицию. Ласалль был арестован и впоследствии получил пожизненный срок, Салли вернулась к матери. Спустя два года она погибла в случайной автомобильной аварии.