От Николая Карамзина до Михаила Шолохова: классики русской литературы, которые не боялись писать о сексе

В нашем материале мы расскажем, кто из классиков не боялся писать о сексе.

Николай Карамзин

Создатель русской сентиментальной прозы Николай Карамзин использовал расхожий в Европе XVIII века любовный сюжет и удачно адаптировал его для отечественного читателя. История «Бедной Лизы» в наши дни хоть и кажется несколько наивной, но все-таки трогает читательские сердца. Интересно, что эта повесть преследовала цель не только воспитать читателя, преподнести ему нравственный урок, но и просто развлечь, показать мир трепетного и вовсе не платонического первого чувства.

Нашлось в «Бедной Лизе» место и эротизму. Пусть едва означенному, но все-таки вполне очевидному. Будто бы писатель объясняет своей аудитории: любовь — это не только вздохи под луной, но еще и вполне реальные удовольствия. Которые, впрочем, впоследствии могут обернуться разочарованиями и даже трагедией.

«Она бросилась в его объятия — и в сей час надлежало погибнуть непорочности! Эраст чувствовал необыкновенное волнение в крови своей — никогда Лиза не казалась ему столь прелестною — никогда ласки ее не трогали его так сильно — никогда ее поцелуи не были столь пламенны — она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего не боялась — мрак вечера питал желания — ни одной звездочки не сияло на небе — никакой луч не мог осветить заблуждения. — Эраст чувствует в себе трепет — Лиза также, не зная отчего — не зная, что с нею делается... Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где твоя невинность?»

Александр Пушкин

Классику русской литературы не были чужды ни влюбчивость, ни стремление к чувственным удовольствиям, что нередко находило отражение в его произведениях. Правда, в школьную программу, да и в общедоступные сборники подобные тексты не входили. Но все-таки они были. Из-под пера Пушкина не раз выходили нескромные и даже скабрезные строки:

«Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги — понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон — умом ее стращая,
Дамис — за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?»

Более того, откровенные сцены, хоть и в совсем небольшом количестве, можно встретить и в широко известных произведениях. Так, например, в поэме «Руслан и Людмила» один из соперников главного героя, Ратмир, останавливается на ночлег в замке, населенном прекрасными девами. Согласитесь, эпизод может дать фору даже фильму для взрослых. Сначала «полунагие» красавицы ведут Ратмира в баню, а потом — в спальню, очевидно, вовсе не для того, чтобы сладко уснуть у юноши под боком.

«В молчанье дева перед ним
Стоит недвижно, бездыханна,
Как лицемерная Диана
Пред милым пастырем своим;
И вот она, на ложе хана
Коленом опершись одним,
Вздохнув, лицо к нему склоняет
С томленьем, с трепетом живым,
И сон счастливца прерывает
Лобзаньем страстным и немым...»

Алексей Толстой, Лев Толстой или Иван Тургенев?

Вокруг рассказа «Баня» существует немало домыслов и мифов. Историки и литературоведы до сих пор спорят об истинном авторстве текста, поочередно приписывая его то Алексею Толстому, то его великому однофамильцу Льву, а то и вовсе Ивану Тургеневу. Так или иначе, произведение, полностью посвященное сексу развратного барина с девками в бане, способно вогнать в краску читателя. Такую откровенность даже в современной литературе можно встретить разве что в эротических романах, где чувственные удовольствия зачастую становятся важнее сюжета.

«Наташка смотрела на эту картину, целиком захваченная происходящим. Большие глаза ее еще больше расширились, рот раскрылся, а трепетное тело непроизвольно подергивалось в такт движениям барина и Малашки. Она как бы воспринимала барина вместо подружки. А Фроська, вначале ошеломленная, постепенно стала реально воспринимать окружающее, хотя ее очень смутило бесстыдство голых тел барина и девки. Она знала, что это такое, но так близко и откровенно видела половое сношение мужчины и женщины впервые».

Иван Бунин

В теме «полового воспитания» Иван Бунин стал революционером. Ему удивительным образом удавалось описывать нежные сцены с таким мастерством и тактом, что очевидный эротизм хоть и присутствовал в них, но не становился пошлостью. Так, ни разу не включив в сборник «Темные аллеи» дословного описания секса, Бунин тем не менее дал немало поводов для домыслов и игры воображения — и в этом далеко ушел от своих предшественников и раскрепостил русскоязычную прозу XX века.

Стоит отметить, что писателю удалось показать читателю и совершенно новую героиню — смелую, не боящуюся проявлять инициативу. В противовес предприимчивым, но стеснительным тургеневским барышням, мятущимся девушкам Достоевского или безрассудным толстовским персонажам, бунинские женщины были готовы к сексу, а иногда и сами его инициировали.

«И он с веселой дерзостью схватил левой рукой ее правую руку. Она, стоя спиной к полкам, взглянула через его плечо в гостиную и не отняла руки, глядя на него со странной усмешкой, точно ожидая: ну, а дальше что? Он, не выпуская ее руки, крепко сжал ее, оттягивая книзу, правой рукой охватил ее поясницу. Она опять взглянула через его плечо и слегка откинула голову, как бы защищая лицо от поцелуя, но прижалась к нему выгнутым станом. Он, с трудом переводя дыхание, потянулся к ее полураскрытым губам и двинул ее к дивану».

Михаил Шолохов

Шолохова не раз заставляли переписывать те или иные эпизоды, подгоняя роман «Тихий Дон» под законы времени. Правки, правда, носили в большей степени политический характер, однако немало досталось и откровенным сценам, вырезанным сталинскими цензорами. Впрочем, уже после 1956 года, еще при жизни автора, подробные описания любви были возвращены в произведение.

Несмотря на то, что назвать эти эпизоды эротическими довольно сложно, чувственность и откровенность в них присутствуют. Вспомним хотя бы момент первой близости Аксиньи и Григория Мелехова, где притяжение двух влюбленных становится сильнее правил и моральных устоев, подчиняет себе героев, не давая им ни малейшего шанса уцелеть в этой буре чувств.

«Шагнул вперед, откинув полу зипуна, прижал к себе послушную, полыхающую жаром. У нее подгибались в коленях ноги, дрожала вся, сотрясаясь, вызванивая зубами. Рывком кинул ее Григорий на руки — так кидает волк к себе на хребтину зарезанную овцу...»