Загадка Елены Сергеевны: был ли у Андрея Вознесенского в школе роман с учительницей?

Однако не многие помнят, что еще в 1958 году строгое советское сообщество было потрясено выходкой Андрея Вознесенского. Молодой поэт, в День учителя, в прямом вечернем эфире прочел стихотворение «Елена Сергеевна», в котором описывался бурный роман учительницы английского с учеником. Подтверждение, что это – не просто поэтические фантазии, можно найти у Вознесенского и в эссе «Мне 14». Исследователи его творчества выяснили, кого именно поэт мог зашифровать под именем Елены Сергеевны.

Андрей Вознесенский учился после войны в московской 554-й школе. Через много лет оказалось, что их 10 «Б» был – как на подбор, сплошные звезды: журналисты и писатели, академики и доктора наук, один из одноклассников знаменитого поэта, тоже Андрей, стал режиссером, и теперь уже сложно решить, кто из них более велик – Вознесенский или Тарковский. Закончили школу в 1951 году. Была ли среди учителей 554-й школы личность, настолько яркая, что воспоминания о ней и через 7 лет не изгладились из души поэта? Оказывается, была. Все одноклассники Вознесенского (и Тарковский в том числе) вспоминали о своей любимой «англичанке» - Марине Георгиевне Маркарянц. Судя по воспоминаниям людей, знавших ее, это была действительно незаурядная личность. Ее отец, преподаватель истории в университете, был еще до революции сослан из Москвы на рудники за слишком вольные речи. В жизни Марины-Амалии (так было полное имя девушки) было много ярких знакомств: художник Герасимов, у которого она работала натурщицей и помощницей, актер Иван Михайлович Москвин, возглавивший в те годы МХАТ, знаменитая балерина Екатерина Гельцер.

Сестра Андрея Тарковского описала эту женщину в своих воспоминаниях так:

«Самой яркой и оригинальной личностью, выделявшейся на довольно сером фоне учителей 554-й школы, была «англичанка» – Марина Георгиевна Маркарянц, молодая женщина лет тридцати с небольшим. «Яркий светоч», – сказал мне о ней Слава Петров (одноклассник). Маленькая, худенькая, с горячим темпераментом, недаром армянка, она была остра на язык, иронична, требовательна и строга. (…) О Марине Георгиевне мне рассказал подробнее Андрей Вознесенский, который был к ней ближе всех из класса. Открывалась она, конечно же, не каждому. Это была не только яркая, но и смелая женщина. Марина Георгиевна прекрасно знала искусство, поэзию. Была знакома с поэтом Юрием Казарновским, который, отсидев срок в лагере, вернулся в Москву и недолго прожил. Она читала Вознесенскому стихотворение Казарновского «Джаз», а джаз, как известно, в конце сороковых – начале пятидесятых годов был полузапрещен на советской эстраде.» (М.Е. Тарковская, «Тарковские. Осколки зеркала»)

Другие одноклассники тоже помнили о ней:

«Она приносила в школу своим любимым ученикам редкие или запретные тогда книги, например Анну Ахматову. Устраивала литературные семинары — однажды по ее совету я выступил с докладом о творчестве Байрона. Шел 1949 год, и надо было иметь определенную смелость говорить не о Фадееве или Шолохове, а именно о лорде Байроне...» (Из воспоминаний журналиста и писателя Юриия Безелянского)

Могла ли учительница советской школы в 50-х годах решиться на роман с учеником? Сам Вознесенский писал об этом позднее даже слишком откровенно, однако загадочная женщина опять фигурирует у него под именем Елены Сергеевны:

«Она была учительницей̆ английского в нашей̆ школе. Роман наш начался внезапно и обвально. Жила она в общежитии на Ордынке. Мы целовались на ночных зимних лавочках, из- под которых выныривали вездесущие третьеклассники и радостно вопили: “Здравствуйте, Елена Сергеевна!” А как сердце обмирало при молчании в телефонной̆ трубке! Фантазерка, в прошлом натурщица у Герасимова, что нашла она в неопытном школьнике?

Ты опоздал на десять лет, Но все-таки тебя мне надо, — читала она мне Ахматову. И распускала черные косы. В ней̆ был неосознанный̆ протест против ненавидимого порядка жизни — эти перехватывающие дух свидания в темной̆ учительской̆, любовь казалась нам нашей̆ революцией̆. Родители были в ужасе, а мы читали с ней̆ “Джаз” Казарновского, ее бывшего приятеля, сгинувшего в лагере. Она притаскивала мне старые номера “Красной̆ нови”, которые выбрасывались из школьной̆ библиотеки. Загадочный̆ мир маячил за ней̆. (…) Как среда обитания поэту необходима тайная жизнь, тайная свобода. Без нее нет поэта»

Однако известно, что на самом деле никаких громких скандалов в 554 школе в связи с подобным инцидентом не было. Возможно, что все осталось в тайне, ведь даже одноклассники, восхищаясь любимой учительницей, любые намеки на ее романы отрицали. Может быть, родителям будущего поэта удалось «замять дело», если что-то и выплыло наружу. А может быть, проще предположить, что Андрей Вознесенский, как человек творческий, все-таки писал о желанном, но не сбывшемся?

В крамольном стихотворении все кончилось для Елены Сергеевны очень плохо, однако, на самом деле, Марина Георгиевна Маркарянц, «Отличник народного просвещения СССР», прожила до старости в московской коммуналке. Умерла она в 1995-м. О последних одиноких годах ее жизни сохранились воспоминания еще одного успешного человека, которому старенькая учительница помогала в старших классах «подтягивать» английский:

«Как она умела кивнуть головой̆, как говорила, передать невозможно, столько в интонациях полутонов и оттенков. Общаться Марине Георгиевне было не с кем, жила она в одиночестве — вот глупая была, не записывала ее рассказы, она же «человек-эпоха». Эпоха, она же не только в судьбах великих, а и в тех, без кого и великие биографии могли сложиться немножечко по-другому. (…) Она, сколько ее помню, никогда не сидела со старушками на лавочках, зато, случись что-нибудь, — тут как тут, бросалась в середину любой̆ драки. Такая — «кто, если не я». И, как ни странно, все разбегались, мало ли чего ждать от странной̆ бабуськи. Ничего не боялась, и у нее такой̆ характер, видимо, был с молодости.» (Из воспоминаний Марии Шаровой, научного сотрудника Института экономики РАН)

Все-таки, именно про женщину, которая ничего не боялась, было написано крамольное стихотворение Вознесенского, за чтение которого в прямом эфире его, по собственным словам, «… клеймили с экрана. Учительская общественность клокотала. Меня запретили давать по телевизору.» Читая эти строки, понимаешь, что они одновременно и про настоящую Марию Георгиевну, умевшую вызвать восхищение одним взглядом и жестом, и в то же время, про невероятную и роковую Елену Сергеевну:

Андрей Вознесенский

Школьное

Елена Сергеевна

Борька — Любку, Чубук — двух Мил,
а он учителку полюбил!

Елена Сергеевна, ах, она...
(Ленка по уши влюблена!)

Елена Сергеевна входит в класс.
("Милый!" — Ленка кричит из глаз.)

Елена Сергеевна ведет урок.
(Ленка, вспыхнув, крошит мелок.)

Понимая, не понимая,
точно в церкви или в кино,
мы взирали, как над пеналами
шло
таинственное
о н о...

И стоит она возле окон —
чернокосая, синеокая,
закусивши свой красный рот,
белый табель его берет!

Что им делать, таким двоим?
Мы не ведаем, что творим.

Педсоветы сидят:
"Учтите,
Вы советский никак учитель!

На Смоленской вас вместе видели..."
Как возмездье, грядут родители.

Ленка-хищница, Ленка-мразь,
Ты ребенка втоптала в грязь!

"О спасибо моя учительница
за твою высоту лучистую
как сквозь первый ночной снежок
я затверживал твой урок
и сейчас как звон выручалочки
из жемчужных уплывших стран
окликает меня англичаночка —
проспишь алгебру
мальчуган..."

Ленка, милая, Ленка — где?
Ленка где-то в Алма-Ате.
Ленку сшибли, как птицу влет...

Последняя строчка: «Елена Сергеевна водку пьет» была вычеркнута цензурой.