Прокаженные и теория заговора: история одной придуманной эпидемии

Знаменитый французский инквизитор Бернар Ги, присутствовавший на допросах обвиняемых прокаженных, в своей «Жизни Иоанна XXII» писал:

«В 1321 году был обнаружен и предотвращен коварный заговор прока­женных против здоровых людей во Французском королевстве. …Эти люди, нездоровые телом и больные умом, замыслили отравить повсюду воды рек, источников и колодцев, подсыпав туда яд и заготовленные заранее порошки, с тем чтобы здоровые люди, выпив такую воду, стали бы прокаженными, или умерли, или оказались бы близки к смерти, и таким образом больные бы умножились, а здоровые исчезли. И что кажется невероятным, они покушались на власть над городами и замками и уже поделили между собой господство над этими местами и взяли себе титулы властителей, графов и баронов разных земель…» 

Истерия охватила население значительной части Франции весной — летом 1321 года: местные власти самостоятельно чинили расправы. Паника проникла и в королевский дворец. В июне до Филиппа V дошли слухи, что в Аквитании схвачены и сожжены многие прокаженные, которые признались (очевидно, под пытками) в отравлении рек и родников с целью погубить или заразить проказой здоровых христиан. Король незамедлительно поверил этим слухам — или же поторопился обуздать и возглавить самоуправных баронов, епископов и муниципалитеты — и 21 июня издал ордонанс, предписывающий королев­ским чиновникам повсеместно задерживать прокаженных и вести следствие по этому делу.

На допросе один прокаженный пересказал (сочинил?) выступление лидера местного сообщества больных проказой, в котором тот призывал товарищей по несчастью к мести угнетающему их здоровому большинству:

«Вы видите и слышите, как другие, здоровые христиане держат нас, больных, в позоре и неуважении, и выгоняют нас со своих встреч и собраний, и унижают нас…»

Хотя тотальной строгой изоляции, узаконенной на государственном уровне, не было, прокаженных, конечно, сегрегировали, боялись, презирали и осу­ждали. В разных местах принимались различные меры по исключению прокаженных из сообщества полноправных христиан, локальные власти должны были следить за их соблюдением. Богатые прокаженные, как правило, самоизолировались в своих домах, бедные изгонялись из города и ходили по дорогам с миской для подаяния и колокольчиком, возвещавшим об их при­ближении, или помещались в дома прокаженных, лепрозории. В XII–XIII веках каждое десятилетие открывалось по десятку новых лепрозориев. Церковь освятила эту практику, отождествив современную проказу с библейской цараат и применив к современным прокаженным библейские предписания относительно ритуальной нечистоты:

«У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! нечист! Во все дни, доколе на нем язва, он должен быть нечист, нечист он; он должен жить отдельно, вне стана жилище его».

Третий Латеранский собор 1179 года потребовал для больных проказой отдельных церквей и отдельных кладбищ: «…мы постановляем, чтобы там, где многие собрались, объединенные общим жизненным путем, они могли бы основать свою церковь с кладбищем и возрадоваться с собственным священником».

Страх заразиться соседствовал с отвращением. Даже король в ордонансе от 18 августа 1321 года позволил себе такое выражение, как «гнилость зловонных прокаженных», от которой он желал очистить свои земли.

Но хуже всего, пожалуй, были не страх и не отвращение, а осуждение прока­женных, их демонизация. Разложение тела, согласно этим представлениям, шло параллельно порче душевной или даже являлось ее следствием. Неслу­чайно одна из классических книг о проказе в средневековом восприятии так и называется: «Болезнь души». В проказе видели зримое воплощение грехов­ности человека, его злых помыслов, так что совершенно естественно было заподозрить прокаженных в намерении погубить весь христианский мир. И в то же время этой «греховной болезнью» всякий — и знатный человек, и простой, и праведный, и злодей — мог заразиться, в том числе самым невероятным образом. Так, например, в одном из анекдотов в «Gesta Romanorum», сборнике историй для проповедников, семейство благородного рыцаря заразилось «греховной проказой» после того, как в их колодце искупался медведь.

Симптомы болезни

Прокаженный с трещоткой. Миниатюра из французского издания трактата «О свойствах вещей» Бартоломея Английского. Конец XV века

Медицинские представления о самой болезни варьировались от прибли­зительных до фантастических. Считалось, что проказу не всегда можно диагностировать, что она очевидно проявляется лишь на поздних стадиях, на ранних же человек может успешно скрывать заболевание и при этом быть заразным. Бытовало мнение, что дети неизменно наследуют болезнь от роди­телей и являются переносчиками инфекции, хотя симптомов могут не иметь вплоть до зрелого возраста. То же и про женщин: более устойчивые к болезни, они считались источниками заразы, которая, как многие верили, передавалась и половым путем, а то и простым взглядом. Такая невидимая, скрытая лепра казалась еще опаснее, и страх перед ней смешивался с другими тревогами, например страхом перед женщинами, и сексуальным искушением. 

При всей медицинской неопределенности решение о принадлежности человека к числу прокаженных зачастую принимали не медики, которых могло попросту не быть в нужном месте в нужное время, а власти или община. Соответственно, причисление к прокаженным, как и обвинение в колдовстве или ереси, могло быть продиктовано корыстью, местью или ненавистью и служило эффектив­ным приемом в клановых, соседских и иных социальных конфликтах.

Если человека называли прокаженным, это считалось оскорблением, приводящим к утрате чести, остракизму и дискриминации. Более того, прокаженный, признанный таковым и изгоняемый «из общности человеческой», лишался своих прав и де-юре как бы умирал. Средневековые законы разных веков вторят друг другу: прокаженный лишается права отчуждать свою собственность или дарить ее кому-либо, он не может ходатайствовать перед судом и не может претендовать на наследство, не имеет права сделать дар, равно как и предъ­являть имущественный иск. Человек, которого объявили прокаженным, разумеется, мог протестовать и в подтверждение того, что он здоров, получить справку от доктора, желательно от целого консилиума, а то и специальную грамоту от короля — в зависимости от возможностей. 

Гипотетически, невзгод и унижений, конечно, хватало, чтобы побудить прокаженных принять участие в заговоре с целью отомстить всем здоровым и превратить их в больных.

Круг подозреваемых

Казнь прокаженных и евреев при Филиппе V. Миниатюра из манускрипта «Большие французские хроники». Франция, XV век

Впрочем, прокаженные недолго были единственными подозреваемыми. Французский хронист сообщает, что в разгар событий король получил запечатанное письмо от одного барона, где излагались показания некоего знатного прокаженного. Тот утверждал, что его соблазнил богатый еврей, вручив ему пакет с ядовитым зельем и десять ливров и пообещав больше, если тот сумеет привлечь к этому делу товарищей по несчастью.

Евреи вместе с прокаженными фигурируют в следственных документах и упоминаются как жертвы казней или внесудебного насилия, последовавшего за обвинениями в разных городах Франции и Испании. В Испании были приняты дополнительные сегрегационные меры: евреям запрещали трогать продукты на рынке — они должны были покупать не трогая, — а также входить в любые христианские дома, оборудованные колодцами. 

Выбор евреев на роль козла отпущения традиционен и легко объясним: евреев-ростовщиков ненавидели должники, евреев-торговцев — конкуренты, местные власти надеялись поживиться еврейской собственностью в случае их изгнания (а таковые уже случались). В то, что многовековые «враги Христовы» решили в очередной раз навредить своим соседям, тоже нетрудно было поверить.

Случалось, что городские власти подговаривали арестованных прокаженных дать показания на евреев. Так было, например, в испанском городе Теруэле, где прокаженному обещали избавление от пыток и даже свободу, если он оговорит евреев, что тот и сделал. Доказать вину последних не удалось, признаваться они не признавались, но одного из них тем не менее выдали на линчевание толпе. Неясно, впрочем, было это спонтанное возмущение или расправа, подстроенная городским советом. 

Почему евреи ассоциировались с прокаженными? Считалось, что они редко заражаются лепрой, а потому могут безбоязненно общаться и сотрудничать с больными. Согласно некоторым обвинениям, прокаженные снабжали евреев освященными гостиями — те над ними глумились и использовали в колдов­ских целях.

Корона традиционно защищала евреев, считавшихся как бы ее «крепостными» и приносивших особый — и немалый — доход. Поэтому французский король долго, до конца июля, не признавал участия евреев в заговоре отравителей, хотя и не защищал их прямо; король Арагона тоже занял осторожную позицию: призывая к бдительности в отношении прокаженных и иностранцев, он не признавал вины местных евреев (равно как и мусульман).

Из немногочисленных сохранившихся следственных показаний по делу прока­женных мы узнаем, что фантазия следователей — или массовое сознание — на евреях не остановилась. В круг подозреваемых попали еще одни враги христианского мира — мусульмане (они же сарацины, они же мавры). Дабы отомстить здоровым, прокаженные будто бы решили заручиться помощью «гранадского царя», к которому в следующей итерации показаний того же обвиняемого добавился «султан вавилонский». Согласно еще одной версии, инициатива исходила от мусульманских монархов, которые наняли прокажен­ных для реализации своего замысла. В награду за послушное выполнение приказов (для начала, дабы завоевать доверие, все вожаки прокаженных должны были отречься от Христа и плюнуть на распятие) прокаженных ждали «великие почести и богатства», а также власть над теми землями, где они проживали. Сами же сарацины собирались захватить верховную власть над всем миром. Здоровые христиане были обречены на смерть или болезнь.

В испанской версии с тремя группами участников — сарацины, евреи, прока­женные — гранадские сарацины хотели отомстить христианам за вытеснение мусульман с Пиренейского полуострова и обратились к евреям с просьбой заразить здоровых. Те же, надеясь получить от сарацин Иерусалим, согласи­лись, но сами выполнять задание не стали, поскольку уже находились на подо­зрении у христиан. Они уговорили прокаженных, которые, в свою очередь, в заражении всех христиан проказой видели верный способ превратиться из презираемых отщепенцев в полноправное большинство. 

В Арагоне мусульманский след разрабатывался активнее, ведь там имелось свое многочисленное сарацинское население, а Гранадский султанат был не полу­мифическим восточным государством, как Вавилонское царство, а вполне реальной угрозой для пограничных территорий. Кое-где местных сарацин арестовывали и пытали, король при этом флегматично замечал, что не считает их виновными, но если уж признаются, пусть будут сурово наказаны — все-таки дело серьезное, а они иноверцы.

Орудие преступления

Прокаженный нищий в образе дьявола. Гравюра неизвестного последователя Иеронима Босха. 1474–1566 годы

В письме некоего барона к королю, где шла речь о том, что зелье прокаженным передали евреи, излагался и его рецепт. Зелье состояло из смеси человеческой крови и мочи с добавлением трех непоименованных трав и освященной гостии. Все это следовало истолочь в порошок, расфасовать по мешочкам, добавить грузила и побросать в колодцы. 

Был и другой рецепт, которому якобы следовала одна прокаженная из Пуатье: голова змеи, жабьи лапки, волосы, как будто женские, и черная зловонная жидкость. Действенность этого зелья неопровержимо доказывалась тем, что, когда мешочек бросили в огонь, содержимое осталось нетронутым. 

Сарацинские султаны велели варить зелье по-своему. В их инструкции фигурировали истолченная гостия, варево из змей, жаб, ящериц и летучих мышей и человеческие фекалии.

Улики

Помимо следственных показаний, полученных, как правило, под пытками, была еще одна улика, как будто свидетельствующая о существовании тройственного заговора. Это письма мусульманских монархов своим агентам в христианских странах. Письмо султана Гранады адресовано некоему еврею Самсону. Султан обещает деньги евреям, если те убедят прокаженных зани­маться дистрибуцией яда по локальным водоемам, и упоминает особое зелье, предназначенное для воды, которая поступает на стол короля Филиппа. Письмо тунисского султана носит более общий характер и констатирует союз и дружбу между мусульманами, евреями и прокаженными. Оба письма появи­лись в следственных материалах уже на французском языке; откуда взялись их оригиналы и были ли они вообще, неизвестно.

Жертвы

А вот жертвы в этом деле, кажется, отсутствовали, если не считать жертвами изрядно пострадавших подозреваемых, но об этом далее. Известно лишь, что во время паники, страшась отравиться и подцепить проказу, некоторые на нервной почве страдали диареей. Иными словами, состава преступления не было, отраву никто никуда не подсыпал и не подкладывал — ну или подсыпал так бездарно, что вреда она не причинила.

Меры пресечения и наказания

Сожжение прокаженных. Миниатюра из манускрипта «Большие французские хроники». Около 1270–1380 годов

Несмотря на отсутствие жертв и, соответственно, необоснованность слухов, машина репрессий заработала вовсю. Согласно июньскому ордонансу Филиппа V, прокаженных, признавшихся в преступлении, следовало сжечь, непризнавшихся — пытать. Точно так же, как с мужчинами, следовало поступать с женщинами, за исключением беременных — их заключали в тюрьму, а по разрешении от бремени тоже сжигали. Непризнавшихся прокаженных и детей до 14 лет полагалось держать в темницах, признавшихся отроков, достигших 14 лет, — сжигать. Столь суровые меры, ведущие практически к геноциду прокаженных, объяснялись тем, что предполагаемому преступ­лению был придан статус оскорбления величества. Соответственно, преступники подлежали исключительно королевскому суду, а их имущество должно было отойти в казну.

Однако монаршие чиновники и судьи столкнулись с конкуренцией со стороны городских советов, баронов и епископов, которые зачастую опережали коро­лев­ский суд, в том числе и в приятном деле конфискаций. Они-то и начали репрессии еще весной 1321 года, а чиновники короны вмешались только в конце июня. Король предпочел сделать хорошую мину при плохой игре и постфактум узаконил расправы на местах, как будто бы совершавшиеся по его воле.

Случались и самосуды: народ запирал прокаженных в их домах и сжигал вместе с имуществом. А кое-где расправы над прокаженными сопровождались еврейскими погромами. Хотя в королевских ордонансах участие евреев в заговоре не упоминалось, население знало об этих слухах и с готовностью им верило. Начавшись в Аквитании, погромы достигли Парижа, где осужденных евреев сожгли, остальных изгнали, а королевская казна беззастенчиво пополнилась 150 тысячами ливров.

Международные преступные сети, или Инфодемия

Двум прокаженным запрещен вход в замок. Миниатюра из манускрипта «Историческое зерцало» Винсента из Бове. 1332–1335 годы

Слухи о преступном замысле прокаженных, бурно циркулировавшие по Фран­ции, быстро пересекли границу. В самом начале июня король Майорки написал письмо своему кузену и сюзерену Хайме II Арагонскому с известием о заговоре прокаженных и евреев, об арестах первых и их сожжениях. Он хотел предупре­дить Хайме, ведь очевидно, что французские прокаженные будут бежать от преследований через Пиренеи в Арагон.

Хайме II издал указ, в котором приказал задерживать всех прокаженных, при­быв­ших из Франции. Через пару недель последовало более строгое постанов­ление: прокаженных, живущих вне лепрозориев, следовало арестовывать и держать в неволе. При этом земли, принадлежащие лепрозориям, передавали монастырям — при их согласии взять на себя содержание прокаженных. В том же указе король повелел задерживать на всякий случай всех иностран­цев, поскольку «опознать прокаженного зачастую трудно, если не невозмож­но». Благополучно прошедших проверку следовало отпускать, но выдворять из страны. Новая категория вредителей — чужестранцы-прокаженные — была чрезвычайно размытой, а потому провоцировала панику, беспорядки и зло­употребления. Богатые иностранцы платили деньги в казну и приобретали своего рода охранные грамоты, где говорилось, что их не подозревают в отрав­лении колодцев и они могут перемещаться по королевству беспрепятственно. 

Среди иностранцев особенно частыми жертвами задержаний и выдворений стали генуэзцы. Генуя была давним торговым конкурентом Барселоны, между ними велась борьба за коммерческое и политическое господство в Западном Средиземноморье. По-видимому, в какой-то момент король приказал арестовать всех генуэзцев и конфисковать их имущество. Документальных свидетельств тому не осталось (может быть, их нарочно не оставили) — кроме одного, косвенного: муниципалитет одного города вступился за своего жителя, генуэзца, много лет женатого на каталонке, честного купца и горожанина. Хватали не только генуэзцев, но также флорентийцев и других итальянцев. Страх заразиться, узаконенный королевскими указами, стимулировал как алчность чиновников, так и народную ксенофобию. 

Сохраняя определенное доверие к «своим» — арагонским, каталонским, валенсийским евреям, — король повелел выдворять из страны евреев-чужестранцев: 

«Поскольку с тех пор, как поднялись слухи против тех, кто пытался отравить воду, многие иностранные евреи прибыли в наши земли и не прекращают это делать, мы желаем изгнать их с наших земель, немедленно, под страхом телесного наказания, и пусть не осмеливаются возвращаться». 

Тем самым была введена еще одна размытая категория: евреи-иммигранты из Франции. Еврейская миграция через Пиренеи шла уже давно и постоянно, и король приказал изгнать тех, кто прибыл в течение последнего года, а других не трогать. Но определить точную дату прибытия не всегда представлялось возможным, люди стремились обзавестись соответствующими документами. А каталонские евреи, отправлявшиеся по торговым делам во Францию, дабы беспрепятственно вернуться домой, получали особую грамоту, свидетель­ствую­щую об их каталонском происхождении. Даже спустя десятилетия оскорбительный ярлык «француза», а то и укрывателя прочих «французов» встречается в судебных документах. По-видимому, его успешно использовали в самых разных тяжбах. Евреи тоже не были свободны от внутриобщинной вражды. Так что не стоит думать, будто большинство всегда нетерпимо и агрессивно, а меньшинство страдает и сострадает; это не так.

Чем все закончилось

Как ни удивительно, дело о заговоре прокаженных — точнее, множество таких дел во Франции и Арагонском королевстве — не имело особых последствий: слухи, страхи, погромы и казни прекратились так же внезапно, как начались. Разве что во Франции изоляция прокаженных местами стала строже. Многие указы об аресте прокаженных или изъятии недвижимости у лепрозориев были отменены в течение следующего же года. Осталась лишь привычка обвинять отдельных людей или целые меньшинства в заговорах и отравлениях, а любые неприятности объяснять их грехами или злым умыслом, но ведь она сформи­ровалась гораздо раньше. Мусульмане развели у себя содомию, женщины непослушны и легкомысленны, евреи колдуют над гостиями, а повитухи готовят вредоносные отвары — и все это приводит к засухам, голоду и эпидемиям.

Кто придумал дело о заговоре прокаженных?

Портрет Филиппа V. Картина Шарля Александра Дебака. 1837 год

И все-таки что же побудило французов и испанцев весной 1321 года набро­ситься на прокаженных и отчасти на евреев — в отсутствие эпидемии, отравлений, жертв? Каковы истоки и значение этих событий?

Историки по-разному расценивают дело о заговоре прокаженных. Одни — и это скорее более традиционный подход — видят здесь частное проявление общих тенденций, изучают особенности коллективного бессознательного, не находя никакой политической подоплеки. Так средневековое христианское общество реагировало на стресс, так выплескивало свои страхи. А козлами отпущения становились различные другие, не такие, как все, меньшинства. Так было, например, в преддверии Первого крестового похода, когда Германию захлестнула волна еврейских погромов, так будет в 1348 году, во время пандемии чумы. 

В других, более новых исследованиях, наоборот, подчеркивается специфика событий 1321 года и вполне конкретные цели разных их участников. Стерео­типы, враждебность, подозрения бытовали всегда, а к насилию они привели только в этом году — не раньше и не позже. Почему? Как из общих подозрений и неприязненности рождаются конкретные слухи и как эти слухи конверти­руются в насилие? Эти исследователи отказываются списывать все на универ­сальные фобии и стремятся выявить интересы отдельных групп или лиц. В Арагонском королевстве монарх принял решение дать ход делу и сам отобрал для него подходящие категории жертв. Это был продуманный политический выбор: кого выслать из страны и ограбить, про кого умолчать и защитить. События во Франции оказываются следствием конфликта интересов местных властей и короны и недоверия к конкретному королю — Филиппу V. Народ был недоволен его налоговой реформой — неслыханными вымогательствами; поговаривали, что король алчно собирается отнять пятую часть имущества своих подданных. Бароны и города возмущались мерами по централизации управления. Король заболел в августе 1321 года и умер в самом начале 1322-го — и в этом не преминули увидеть наказание Божье и в то же время освобождение Франции от расплаты за грехи монарха. За делом прокаженных стояла не просто ненависть и слепой поиск крайних, а сложная паутина переплетающихся представлений о зле, болезни и греховности, королевской власти и так далее.

Этот подход убедительнее, но он приписывает средневековой публике изрядную долю цинизма. Ну а как еще столько людей сумели за несколько месяцев пройти путь от спокойствия до истерии и зверств и обратно к спокойствию? Приходят на ум общие нелестные соображения о характере человека — перефразируя профессора Преображенского, «самом паршивом из всех, существующих в природе».