«Это не жизнь, а безумие»: Максим Горький об Америке

Классики русской литературы обычно уезжали за границу в молодости или уже в почтенном возрасте. Горький предпринял дальнее путешествие 36-летним, на пике творческих возможностей, когда псевдоним Алексея Пешкова гремел во всем мире, но не были созданы программные «Мать» и «Жизнь Клима Самгина». Поездка состоялась по ряду причин: друзья хотели защитить писателя, принявшего участие в восстании 1905 года, от царского гнева, а еще он взялся по просьбе Ленина собрать деньги для партии. Но, как это часто бывает в жизни талантливых людей, странствие обернулось совершенно неожиданным опытом.

«Вулкан человеческой энергии»

Горький и Мария Андреева на палубе прибывшего в Нью-Йорк парохода

10 апреля 1906 года прямо по курсу парохода «Кайзер Вильгельм дер Гроссе» показалась статуя Свободы, выросли небоскребы Манхэттена, а за ними — весь огромный Нью-Йорк. Именно туда и держали путь русские пассажиры лайнера: Максим Горький, его гражданская жена Мария Андреева и сопровождавший их большевик Николай Буренин. Мемуары последнего добавляют немало деталей к этому путешествию, поскольку сам Горький был не из тех, кто подолгу любуется архитектурой или рассматривает картину в галерее. Его в большей степени интересовали социализм и освобождение человечества, чем одежда, вкусы и быт людей, приходивших на встречу с ним.

На берегу писателя встречали поклонники его творчества, журналисты и блюстители порядка. «Цепь полицейских в серых касках, в синих мундирах, с белыми дубинками в руках окружила толпу. Когда мы спустились на пристань, люди прорывались через кордон, хватали Горького за руки, целовали его широкую накидку, а женщины обнимали Марию Федоровну, тянулись поцеловать ее», — вспоминал Буренин. Главным встречающим был Генри Уилшир — американский бизнесмен и политик, который баллотировался в Конгресс от Нью-Йорка и подарил свое имя лос-анджелесскому бульвару. Он спонсировал приезд гостей из России в США, снял для них номера в фешенебельном отеле Belleclaire на пересечении Бродвея и 77-й улицы, а также выступил организатором встречи «буревестника» с культурной элитой страны.

Пять улиц целый день высыпают на нее людей, точно картофель из мешков, люди толпятся, бегут, и снова улицы втягивают их в свои пищеводы 

Впервые в жизни Алексей Максимович увидел в одном месте столько техники, огромных зданий и электрических огней. Нью-Йорк стал для него «вулканом человеческой энергии». «Удивительнейшая фантазия из камня, стекла и железа… Все эти Берлины, Парижи и другие города — пустяки в сравнении с Нью-Йорком», — сообщал он в письме. Тем не менее Горький отметил и обратную сторону этого великолепия: «На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные "скребницы неба". Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые, тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей».

Вид из окна гостиницы был описан в тех же тонах: «Пять улиц целый день высыпают на нее людей, точно картофель из мешков, люди толпятся, бегут, и снова улицы втягивают их в свои пищеводы. Площадь кругла и грязна, как сковорода, на которой долго жарили мясо, но никогда еще не чистили ее. Четыре линии трамвая выбегают на этот тесный круг, почти каждую минуту скользят по рельсам, резко взвизгивая на закруглениях, вагоны, набитые людьми. Они разбрасывают на своем пути тревожно-торопливый грохот железа, над ними и под колесами у них раздраженно гудит электричество. В пыльном воздухе посеяна болезненная дрожь стекол в окнах, визгливый крик трения колес о рельсы. Непрерывно воет проклятая музыка города — дикая схватка грубых звуков».

На следующий день после прибытия Горького в Америку ему устроили торжественный прием в университетском клубе, где собрались деятели культуры, включая Марка Твена. Алексей Максимович использовал этот случай, чтобы покататься на метро. Если других классиков за границей привлекали музеи, Горький прежде всего интересовался обществом. Спускался в подземку, посещал парады, уличные концерты и даже увеселительные мероприятия. Особенно памятной оказалась прогулка в парке на Кони-Айленде — Горький никогда не бывал в подобных местах с собранными на большой площади аттракционами.

«Вот на вершине железной башни медленно качаются два длинные белые крыла, на концах крыльев висят клетки, в клетках — люди. Когда одно из крыльев тяжело взмывает к небу, лица людей в клетках становятся тоскливо серьезны, и все они одинаково напряженно и молчаливо смотрят круглыми глазами на землю, уходящую от них. А в клетке другого крыла, которое в это время осторожно опускается вниз, лица людей цветут улыбками, и раздаются довольные взвизгивания», — пишет Горький. Среди увеселений был и ад из папье-маше, где на картонном камне «сидит Сатана в красном трико, искажая разнообразными гримасами свое худое коричневое лицо, и потирает руки, как человек, который сделал выгодное дело».

«Город желтого дьявола»

Пятая авеню, 1907 год

Первые дни пребывания Горького в США были наполнены событиями. 12 апреля у него опять встреча с литераторами и журналистами — на сей раз в ресторане Aldine. Уже запланированы митинги в Бостоне и Филадельфии. «Наблюдаю с жадностью дикаря американскую культуру… Америка — это страна, в которой хочется иметь четыре головы и 32 руки, чтобы работать, работать, работать», — продолжает писатель. Но горечи в турне добавила публикация в крупной нью-йоркской газете от 14 апреля. Издание сообщало, что Мария Андреева — вовсе не жена писателя, а сам он бросил в России настоящую супругу с двумя детьми. Герои статьи, естественно, были выставлены в неприглядном свете. На пуританской почве это спровоцировало скандал.

Русских постояльцев выдворили из Belleclaire — одного из множества отелей в США, где в номерах на столике лежит Библия, а над кроватью висит крест. Впрочем, за Горького сразу заступился американский писатель Лерой Скотт. Вместе с Николаем Бурениным он отправился к хозяйке гостиницы и «ругал ее на чем свет стоит, стучал кулаком по всем попадавшимся под руку предметам и, кажется, готов был и ее здорово отколотить, но хозяйка нас осилила и настояла на своем: чтобы мы немедленно уехали, и чтобы духу нашего не было в отеле».

Америка — это страна, в которой хочется иметь четыре головы и 32 руки, чтобы работать, работать, работать

Со слов Буренина, «Марк Твен в ответ на наши телефонные звонки к нему вдруг занемог и скрылся из виду, а ведь только накануне он обнимал Горького и уверял его в своей необычайной к нему любви». Изгнанников приютили в писательском клубе на Пятой авеню, где они жили будто в осаде, поскольку вокруг вились охочие до сенсаций репортеры. Был даже разработан план, согласно которому Горький якобы уехал в Пенсильванию. «В доме писателей говорили шепотом, шторы на окнах, выходящих на улицу, были спущены, и Горькому не позволяли подходить к окнам. Сначала мы пытались скрыть от Марии Федоровны то, что о ней писалось в газетах, но она видела нас насквозь. Меня беспокоила мысль, что порученное нам дело лопнуло», — отмечает Буренин. Горький же осмысливал события в творческом ключе — в его воображении уже складывался очерк о «городе желтого дьявола», где нет ничего дороже золота и дешевле человека.

«Вокруг кипит, как суп на плите, лихорадочная жизнь, бегут, вертятся, исчезают в этом кипении, точно крупинки в бульоне, как щепки в море, маленькие люди. Город ревет и глотает их одного за другим ненасытной пастью. Одни из героев опустили руки, другие подняли их, протягивая над головами людей, предостерегая:

— Остановитесь! Это не жизнь, а безумие.

Я впервые вижу такой чудовищный город, и никогда еще люди не казались мне так ничтожны, так порабощены. И в то же время я нигде не встречал их такими трагикомически довольными собой, каковы они в этом жадном и грязном желудке обжоры, который впал от жадности в идиотизм и с диким ревом скота пожирает мозги и нервы. О людях — страшно и больно говорить. Живому человеку, который мыслит, создает в своем мозгу мечты, картины, образы, родит желания, тоскует, хочет, отрицает, ждет, — живому человеку этот дикий вой, визг, рев, эта дрожь камня стен, трусливый дребезг стекол в окнах — всё это ему мешало бы», — рассказывает Горький в статье «Город желтого дьявола».

Вещь, не имевшая, по словам Горького, художественной ценности, позднее была издана и в Штатах. «Я напечатал в одном здешнем журнале статью о Нью-Йорке, озаглавив ее "Город желтого дьявола". Не понравилось. Сенаторы пишут возражения, рабочие хохочут. Некто публично выразил свое недоумение: раньше американцев всегда ругали, уже уехав из Америки, а теперь, даже оставаясь в ней, не хвалят — как это понять?» — не без усмешки сообщал писатель в письме другу. Впрочем, далеко не все американцы желали выдворить живого классика из своей страны. После истории с отелем Belleclaire Горький и его спутница получили массу приглашений. Одно из них — от мисс Престонии Мартин: «Я не могу и не хочу позволить, чтобы целая страна обрушилась на одинокую, слабую молодую женщину, и поэтому предлагаю вам свое гостеприимство».

На склонах Адирондака

Статен-Айленд в начале XX века

Супруги Мартин устроили дело наилучшим образом. Сперва они поселили гостей в своем особняке на Статен-Айленде, куда не мог проникнуть никто посторонний. Затем, ближе к жаркому сезону, Горький и Андреева переехали в имение, расположенное среди гор Адирондак на севере штата Нью-Йорк. «Имение Мартин состояло из двух крупных участков. Один — в низине, окруженный со всех сторон горами, другой — на склонах горы Харрикейн, описанной Майн Ридом. Первый участок носил название Соммер-Брук (по-русски — "Летний ручей"), второй — Ариспонетт. Горький называл Соммер-Брук в шутку Сорви-Брюки; для американского уха это, по-видимому, звучало похоже на американское название, но нас, русских, смешило», — вспоминал Буренин.

Именно здесь, глядя на живописные пейзажи вокруг, Горький работал особенно плодотворно. За одно лето, проведенное в имении Соммер-Брук, он закончил цикл очерков «В Америке», написал сборник памфлетов «Мои интервью» и основную часть романа «Мать», ставшего впоследствии одним из самых известных произведений автора. Вечерами Алексей Максимович слушал музыку своего любимого композитора — Эдварда Грига. Ее исполнял для писателя Буренин. Иногда в имение приходили гости, которых совсем уж сложно представить рядом с «буревестником». Среди таких были и супруги Нойз — христианские миссионеры, вернувшиеся в Америку из Японии. Они устраивали для писателя целые цирковые представления.

Со временем шумиха вокруг связи Горького и Андреевой сошла на нет, а в ответ на письма людей, по-прежнему переживавших за его судьбу, писатель сообщил: «Моя благодарность авторам писем за их прекрасные чувства — безгранична, что я и свидетельствую. Но они, мне кажется, слишком волнуются и чрезмерно резко формулируют свои мнения об американцах. Прежде всего — доза яда, выпитая мною здесь, не так велика, как это кажется тем, кто, видимо, мало пил его».

В сентябре Алексей Максимович покинул США и открыл новую главу своей жизни — на итальянском острове Капри с периодическими визитами на родину. Но это уже совсем другая история.