Морозовы: великие коллекционеры

Из крепостных в миллионеры

Из нескольких строк в мемуарах Фёдора Шаляпина можно легко понять, что речь идет о Морозовых:

«…российский мужичок, вырвавшись из деревни смолоду, начинает сколачивать своё благополучие будущего купца или промышленника в Москве. Он торгует сбитнем на Хитровом рынке, продаёт пирожки на лотках, льёт конопляное масло на гречишники, весело выкрикивает свой товаришко и косым глазком хитро наблюдает за стежками жизни, как и что зашито и что к чему как пришито… А там, глядь, у него уже и лавочка или заводик. А потом, поди, он уже 1-й гильдии купец. Подождите — его старший сынок первый покупает Гогенов, первый покупает Пикассо, первый везёт в Москву Матисса. А мы, просвещённые, смотрим со скверно разинутыми ртами на всех непонятных ещё нам Матиссов, Мане и Ренуаров и гнусаво — критически говорим: «Самодур…» А самодуры тем временем потихонечку накопили чудесные сокровища искусства, создали галереи, музеи, первоклассные театры, настроили больниц и приютов на всю Москву…»

Основатель будущей текстильной империи, Савва Васильевич Морозов, в конце 18-го века получил от старообрядческой общины капитал на первое предприятие. Это было приданое жены — 5 рублей. На предприятии работало всего несколько человек. Через два поколения его семья стала одной из самых богатых в Москве.

В старообрядческой среде было принято и считалось хорошим тоном заниматься благотворительностью. Не стали исключением и Морозовы. Они старались улучшить условия жизни своих рабочих, строили и поддерживали медицинские учреждения и систему образования. Построенную ими в Москве больницу до сих пор называют Морозовской, а Морозовская коллекция живописи известна на весь мир. Братья-меценаты, погодки, Михаил и Иван Морозовы стали собирать каждый свою коллекцию.

Михаил Морозов, старший брат

Михаил Морозов умер очень рано, в 33 года. Он был яркий, полный сил, энергичный человек, который успел много сделать за свою короткую жизнь. Он поддерживал театр, дружил с литераторами и артистами, содержал свой интеллектуальный салон, и первым стал собирать коллекцию живописи, сначала русской, а потом и западной. Его собрание было небольшим, по сравнению с теми результатами, которых достиг его младший брат. Собрал её Михаил Морозов за довольно небольшой период времени, буквально за несколько лет, когда он получил свою часть капитала и у него появилась такая возможность. Он первый из русских коллекционеров купил Ван Гога, но для этого ему нужно было пройти огромный путь внутреннего духовного и интеллектуального развития.

Для современного человека в этом нет ничего удивительного, мы видели десятки и сотни работ Ван Гога, а для человека 19-го века, который впервые увидел работы мало кому известного голландца, это было шоком. Это было явление, которое существовало вопреки всем канонам, и традиции, и благопристойности. Чтобы начать собирать такое, нужно было обладать недюжинной храбростью.

Кроме того, такую живопись надо было ещё и найти. Ведь это по сути был андеграунд. Такие картины не выставлялись, ими не торговали ведущие маршаны. Надо было как-то попасть в этот мир парижских мастерских и туда нужно было ещё найти дорогу.

Иван Морозов, младший брат

Страстью к коллекционированию актуальной живописи Михаил заразил и Ивана, чьё первое приобретение относится к этому же времени. Любой коллекционер, как и любой художник, должен был пройти определённые ступени развития, и Морозовы проходили их очень быстро. Все художники-авангардисты прошли через этап импрессионизма. Это можно сравнить с тем, что без разбега невозможно перепрыгнуть пропасть.

Михаил и Иван пришли к пониманию новой живописи эволюционно, постепенно. Этот путь начинался через русских художников, среди друзей Морозовых были Константин Коровин, Валентин Серов и Игорь Грабарь, то есть люди, которые находились на максимальном уровне развития и созвучия с новейшими европейскими течениями.

Иван тоже начал с приобретения полотен русских художников, и продолжал их покупать и дальше. Он начал свою коллекцию с картин Левитана и Коровина, художников русского импрессионизма, а в годы Первой мировой войны он стал первым крупным коллекционером, который включил в своё собрание произведения Марка Шагала. Путь был пройден огромный.

Французские картины для своей коллекции он приобретал на ощупь, и не сразу самые радикальные вещи. Начал он, например, приобретать Клода Моне с «Эффекта тумана», вещи нежной, спокойной, не взрывной. Он тщательно взвешивал каждую свою новую покупку. Известен рассказ о том, что у него в коллекции была целая стена работ Сезанна с одним пропуском. И он объяснял, что здесь должен висеть «голубой» Сезанн, то есть вещь последнего периода художника. И он ее выбирал очень долго. У него был выбор, и он хотел получить самое лучшее. У него были «глаз» и «нюх». Вот так формировалась его коллекция. Талант коллекционера — это особый дар, присущий не каждому.

Судьба коллекции Михаила и Ивана Морозовых

После смерти Михаила Морозова его вдова, Маргарита Кирилловна, урождённая Мамонтова, передала его коллекцию Третьяковской галерее. После революции она осталась в Москве, прожила долгую, но тяжёлую жизнь и умерла в 1958 году.

Драматически сложилась судьба Ивана Морозова и его собрания. У него отобрали фабрику, коллекцию национализировали, а в большей части его дома разместилось общежитие какого-то наркомата. Ему оставили три маленькие комнатки. Его даже не назначили директором собственной коллекции, а всего лишь помощником хранителя. Несколько месяцев Иван Морозов продержался в этой роли, но всё-таки эмигрировал в Швейцарию, где не перенеся разлуки с коллекцией, вскоре умер.

Многое можно было продать, было бы желание, но к счастью продали очень немного. Все картины из коллекций Морозовых остались в России, за исключением четырёх. В голодные 1920−1930 годы американскому предпринимателю, внуку основателя компании «Зингер» Стивену Кларку советским правительством были проданы «Ночное кафе» Винсента ван Гога, портрет «Мадам Сезанн в оранжерее», «Горничная» Огюста Ренуара и «Зеленая певица» Эдгара Дега.

Дальнейшее объединение и разъединение коллекций

После национализации в Москве сначала появилось два новых музея западного современного искусства, Первый — Щукинский, второй — Морозовский. Потом их объединили в Морозовском особняке на Пречистенке. Коллекцию Ивана Морозова объединили с коллекцией Сергея Щукина, и произошла трагедия. Оба собрания потеряли лицо. Они превратились в братьев-близнецов — Щукин-Морозов, и десятилетиями о них так и писали как о близнецах, через дефис. А они абсолютны разные. Морозов и Щукин видели по-разному, искали разное и находили.

 В таком виде музей просуществовал до 1941 года, во время войны его эвакуировали, а по её окончании не открыли, и многие вещи так и хранились упакованными, а большие холсты, такие как «Танец» Матисса, были просто накатаны на валы без подрамников. И они так лежали долго, пока в 1948 году не началась война с космополитизмом, с западным влиянием и с буржуазным искусством. На самом высоком уровне было принято решение музей закрыть. Постановление политбюро предписывало ликвидировать его в десятидневный срок. Злопыхателей у музея всегда было много, а Академия художеств, в таком виде, в каком она тогда существовала, просто визжала от восторга, они были счастливы, потому что воспринимали это как долгожданную и окончательную победу единственно правильного «изма» — социалистического реализма над формализмом.

Картины стали делить люди, которые очень хорошо понимали, их ценность. Разделом занимались профессионалы, с одной стороны — директор Пушкинского музея Сергей Меркуров, скульптор-монументалист, который всех этих художников-авангардистов по своим парижским годам просто знал лично. А с другой стороны был академик Иосиф Орбели, он об этом ничего не знал, но у него была жена, Антонина Изергина, историк искусств. Она возглавляла отдел нового искусства Эрмитажа и очень хорошо всё понимала, давая мужу грамотные рекомендации.

Подобные передачи начались ещё в начале 1930-х годов. Москва уже тогда делилась картинами из коллекций Морозовых и Щукина, получая взамен классическое искусство из Эрмитажа, и таких траншей ещё до войны было несколько, потому что в Музее современного западного искусства помещалось далеко не всё. Это очень маленькое здание. Морозовский особняк был в своей экспозиционной части — это всего 500 квадратных метров. У них были огромные фонды, и они начали ими делиться ещё до войны.

А в этот раз, всё делилось строго пополам. Пополам, но не совсем. Москва по-хозяйски брала себе то, что можно будет когда-нибудь выставить, если заглянуть далеко вперёд и предположить, что пройдёт время и режим станет более мягким. А в Ленинград отдавали то, что они считали, что в Советском Союзе выставлено не будет НИКОГДА, и поэтому Эрмитаж получил самых лучших Пикассо и Матиссов. А в остальном, всё по-честному, есть восемь картин — четыре сюда, а четыре сюда. И нельзя сказать, что кто-то остался в обиде, но такой акцент на возможно/невозможно был.

Через сто лет после насильственного слияния и разъединения собраний настало время их триумфального возвращения. В июне 2019 года в Москве ГМИИ имени А. С. Пушкина открылась выставка «Щукин. Биография коллекции», а в Петербурге в Государственном Эрмитаже — «Братья Морозовы. Великие русские коллекционеры». Эти выставки такие же разные, как и коллекции Сергея Щукина и братьев Морозовых. Если в Москве сделана попытка поместить картины из Щукинского собрания в контекст своего времени и развесить их так, как их видел сам коллекционер и его гости, то в Эрмитаже полотна из коллекций Морозовых говорят сами за себя и не нуждаются в обрамлении.