Зарождение и становление жанра хоррор, или Краткая история страха

Хотя официально считается, что хоррор как жанр зародился лишь в самом конце XIX века, тут имеется некоторое лукавство в терминах. Потому что изобилующий ужасами готический роман тоже вполне себе хоррор, а им зачитывались дамы и господа еще в XVIII веке.

Страх того, что за кругом костра

Древнейший. Фактически возникший еще до обретения нами сознания. Как любят говорить кое-какие персонажи «Игры престолов», «ибо ночь темна и полна ужасов». Истинный дикарь пуглив, как кролик, ибо его мир состоит из неведомого, а неведомое таит в себе неисчислимые опасности.

Философ Эрих Фромм указывал, что этот страх обычно встречается в сказаниях лишь самых примитивных племен. Женщина шла — и тут ее съела туча, конец. Человек-нерпа подошел к другим людям, а они содрали с него кожу. Оуын захотел пить, взял кувшин, а у того выросли зубы, и он отъел лицо Оуына. Ни добра, ни зла, ни греха, ни наказания — просто так случилось.

Этот страх — видимо, назло Фромму — стал крайне популярен в хорроре с конца XX века. Именно зло беспричинное, даже и не зло, а «просто так случилось» сплошь и рядом питает работы Стивена Кинга, Дина Кунца и прочих корифеев жанра. Опасность таится в вещах, от которых ты ее не ждешь, потому что на самом деле ничего даже о самых обычных вещах не знаешь. И образованный человек XXI столетия оказался падок на эту наживку, мы каким-то образом утратили самоуверенность жителей рациональных веков и легко увязаем в болоте неведомого, махнув на прощание айфоном.

Лучше всего этот страх описал отчасти провидчески Евгений Шварц в пьесе «Дракон»: «Когда разбойник занес над тобою нож, ты еще можешь спастись. Разбойника убьют, или ты ускользнешь от него… Ну а если нож разбойника вдруг сам бросится на тебя? И веревка его поползет к тебе, как змея, чтобы связать по рукам и по ногам? Если даже занавеска с окна его, тихая занавесочка, вдруг тоже бросится на тебя, чтобы заткнуть тебе рот?» Да, наш костер все еще мал и жалок, а вокруг нависает непроглядная тьма.

Фильмы, получившиеся из этого страха:

«Птицы» (1963)

«Сияние» (1980)

«Полтергейст» (1982)

Месть духов и богов

Основа практически всех мифов и эпосов. Человек начинает потихоньку разбираться, что к чему на этой планете, узнает массу интересных вещей — например, почему нельзя есть мухоморы и пинать осиные гнезда. Мир превращается в подобие классной комнаты, в которой самое главное — знать правильные ответы на вопросы, не ошибаться и вести себя примерно.

Большинство сказок и религий — это бесконечная эксплуатация страха номер два: смажь дверцу, перевяжи яблоню, не родись у проклятых родителей, будь трудолюбивым, не показывай язык Юпитеру, скажи дедушке, что тебе не холодно.

В жанре хоррор этот страх тоже регулярно встречается, хотя рациональное зерно «не влезай — убьет» несколько и успокаивает аудиторию («Уж я-то точно никогда не буду носить красные башмачки, наступать на хлеб и выковыривать драгоценные рубины из глаз священных статуй!»). Зато описание кар, постигших преступника, скрашивается приятной ноткой садизма («Так этому плохому мальчику и надо!»).

Фильмы, получившиеся из этого страха:

«Вий» (1967)

«Кэрри» (1976)

«Кошмар на улице Вязов» (1984)

Персонифицированное зло

Идея о том, что у зла есть некое единое административное лицо, отвечающее за его поставки во все уголки планеты, далеко не универсальна. Многие азиатские культуры или, скажем, мир скандинавского эпоса обошлись без таких глупостей. А вот христианство, особенно протестантизм, оказалось питательной средой для этого страха. Мол, на изнанке мира царит дьявол, могущий простереть свои когтистые лапы над головой любого, кто недостаточно силен и свят, чтобы плюнуть в эту адскую харю.

Уже мало быть послушным и все делать правильно, нужно еще влачиться на битву со злом, причем правила боя настолько смутны и неточны, что проиграют в конечном счете все, кроме ста сорока четырех тысяч праведников, как это обещано в Библии.

И, разумеется, хоррор с самого начала особенно любил и яростно эксплуатировал этот страх, так как тут не требуется никакой логики и никаких объяснений: зло, оно и в Африке зло. Идеальным певцом этого вида страха стал Лавкрафт со товарищи: его боги, невзирая на всю свою перводревность — классические выкормыши христианского сознания. (В современной литературе и кино роль сатаны периодически исполняют злые космические мутанты, животные-­монстры и прочие чужие, но сути это особо не меняет.)

Фильмы, получившиеся из этого страха:

«Дракула» (1931)

«Деревня проклятых» (1960)

«Челюсти» (1975)

«Чужой» (1979)

Зло социума

А вот это уже страх современного цивилизованного человека, живущего в хорошо организованном мире, где его личные желания и мнения практически ничего не значат. Есть инструкции, ПДД, УК, нормы поведения в обществе и жалкие узкие тропки, на которых можно самовыражаться — выбирать, например, галстук. Ты уже не можешь украсть красавицу, завоевать царство, убить дракона или хотя бы поскакать на своем лихом коне непристегнутым, уж не говоря о том, чтобы его вдоволь накормить трупами врагов.

Ужас от осознания того, что мы все, как мухи в янтаре, застыли в общественном договоре, выплеснулся на бумагу в XX веке, который был щедр на крайне неаппетитные формы этих договоров. Так расцвел жанр антиутопии, то есть утопии, вплотную приблизившейся к хоррору.

Фильмы, получившиеся из этого страха:

«1984» (1984)

«Эквилибриум» (2002)

«Остров» (2005)

«Рассказ служанки» (2017)

Похищенное пламя Прометея

Страх, что, создавая что-то новое, доселе невиданное, мы нарушаем ткань бытия, а подглядывая за мистерией, навлекаем на себя и свой род проклятие, был известен и в древности. Свидетельство тому — обилие в сказках джиннов из бутылки, всевозможных учеников волшебника, оживших статуй с дурным характером, любопытных жен Синей Бороды и т.д.

Но, конечно, с развитием техники и науки этот ужас, вызванный неверием в человека и чувством посягательства на дела божественные, усилился многократно. Генетические мутанты, ядерные ракеты и взбесившиеся компьютеры, руководящие армиями роботов-кровопийц, замаршировали по страницам и экранам.

Фильмы, получившиеся из этого страха:

«Невеста Франкенштейна» (1935)

«Муха» (1986)

«Метаморфозы: Фактор чужого» (1990)

Волны ужаса

Мы прекрасно понимаем, что рассказы об ужасном — это очень старое изобретение, а интерес человека к тому, что его пугает, оправдан любыми эволюционными программами. Ибо предупрежден, значит, вооружен, а знать повадки тигров, змей и крокодилов — вещь для выживания полезная.

Почему же жанр хоррор, с точки зрения историков культуры, появился так недавно? Мы уже говорили, что его датируют концом XIX века, а первой книгой, созданной в этом жанре, традиционно считают «Дракулу» Брэма Стокера. Хотя то же чудовище Франкенштейна выползло из-под тонкого пера Мэри Шелли еще в 1816-м, а мрачнейший «Монах» Мэтью Льюиса — в 1796-м. Гоголь свои «Вечера на хуторе близ Диканьки», а Проспер Мериме — совершеннейшие рассказы ужасов о взбесившихся каменных бабах и медведях, насилующих женщин, писали еще задолго до того, как стокеровский вампир впервые присосался к нежной девичьей шейке. «Но все эти романы с ужасами? Вы уверены, что все они с ужасами?» — горячо выспрашивает подругу юная британская леди, героиня «Нортенгерского аббатства» в 1815 году. А Гофман? А Эдгар По?

Да если снять как следует, скажем, путешествие древнегреческих аргонавтов со всеми их гарпиями, чудовищами и танцующими убийственными скалами, то зритель будет визжать и заикаться сильнее, чем при просмотре «Восставших из ада»!

Но дело в том, что до появления массовой культуры хоррор развиться просто не мог. Слишком образованными, разносторонними и дидактически настроенными были люди, которые брались за литературу.

Пусть няньки рассказывают детям жуткие сказки про проглоченных Красных Шапочек, про мертвые головы и выколотые глаза, пусть по рукам ходят лубки со страшными картинками Лиха одноглазого, но высокая литература считала ниже своего достоинства вызывать страх, не подкрепленный более серьезными материями. Одиссей, выкалывающий глаз Полифему, был лишь одной из сотен граней Одиссея — странника, шутника, воина и проклятого мудреца.

Это Стивен Кинг сегодня может спокойно сообщать, что его главная цель — получать миллионы за то, что он заставил читателя обделаться. Очень многие творцы прошлого вообще почти ничего не получали за свою работу, но даже коммерческий писатель вроде Диккенса не готов был превратиться в машинку для пугания людей и получения денег. Тем более что и читающую публику тогда одними ужасами было не купить. Как пряность, как жгучая специя, как составляющая бытия ужас присутствовал, конечно, во многих сочинениях. Но как самостоятельное блюдо он выжить бы не смог.

Дело не в том, что образованные люди — очень смелые. Скорее, все работает строго наоборот: чем более интеллектуально и эмоционально развит человек, чем живее его воображение, тем неприятнее ему следить за страданиями другого и тем дискомфортнее ему переносить сильный страх.

Тот же Чарльз Диккенс, которому случилось присутствовать на повешении супругов Меннинг, вынес из зрелища совершенно иную гамму чувств, чем толпа лавочников, бродяг и разнорабочих вокруг. Толпа была в восторге от яркого шоу. А шок, брезгливость и отвращение писателя были настолько сильны, что он несколько лет не мог оправиться от воспоминаний об этом омерзительном зрелище. В том числе и его стараниями публичные казни в Англии вскоре были полностью отменены.

Поэтому да, чистые ужасы, отфильтрованные от прочих литературных задач и не очень, прямо скажем, богатые иными смыслами, могли возникнуть лишь с распространением тотальной грамотности и резким падением цен на книги, газеты и журналы.

Причем хоррор рванул сразу двумя путями.

Первый путь — это книжки кровавейших детективных и мистических историй для подростков и людей, недалеко от подростков ушедших. Как горячие пирожки расходились так называемые «Грошовые ужасы» (Penny dreadful) — перехваченные ниткой брошюрки с текстами типа «Дымящиеся мозги юной красавицы лежали вокруг ее бледного лица. Чудовище жадно слизывало их своим красным языком».

По второму пути шли такие монстры литературы, как Майринк, Лавкрафт, Оскар Уайлд, Кафка. Созданные их сумрачным сознанием великолепные миры во многом предвосхитили грядущие кошмары XX века с его революциями, геноцидами и концлагерями. Возможно, именно это предчувствие делает «высокий хоррор» XX века настоящей и очень хорошей литературой.

Но, конечно, главным рупором жанра вскоре стало кино*.

Опять дадим слово королю хоррора Стивену Кингу — рабоче-крестьянскому пареньку из мэнского захолустья, чье сознание было поймано на крючок именно фильмами ужасов 1950-х — 1960-х годов.

«Я родился в 1947 году, и у нас телевизора не было аж до 58-го. Первая передача, которую я помню, — это „Робот-монстр“, фильм, где мужик, одетый в костюм обезьяны с аквариумом на голове — Ро-Мэн его звали, — мотался по свету, стараясь убить последних выживших в ядерной войне. Для меня это было искусство самой высокой пробы… К черту милое, к черту воодушевляющее, к черту Белоснежку с ее семью занюханными гномами! В тринадцать лет мне нужны были чудовища, пожирающие целый город, радиоактивные трупы, выходящие из океана и поедающие серфингистов, девки в черных лифчиках, похожие на шоферских подстилок» («Как писать книги. Мемуары о ремесле»).

Кинг застал золотое время грошовых ужасов на киноэкране. В 70-х — 80-х годах прошлого века хоррор еще обогатился поджанром сплэттер — максимально реалистичным изображением крови и разодранных бензопилой кишок. Это хоррор-порно подарило миру такие шедевры, как «Рассвет мертвецов» или, скажем, «Ад каннибалов».

Сегодня жанр чистого хоррора переживает серьезные изменения. Он сливается с фантастикой, с детективами, с психологическими триллерами, с мистикой, с темным фэнтези. Сам же чистый хоррор стал редкостью, поддерживаемой отдельными, впрочем, иногда очень талантливыми энтузиастами типа режиссера Джордана Пила, снимающего весьма успешно классический хоррор («Прочь», 2017; «Мы», 2019).

Очень хорошо объясняет это Вадим Эрлихман, один из первых переводчиков и издателей Стивена Кинга в России. В своем эссе о специфике жанра он выделяет три причины метаморфозы жанра:

1. Снижение социальных страхов, спокойная и обеспеченная жизнь аудитории.

2. Развившаяся смеховая культура: в сознании современного человека излишне страшное становится смешным. Тот же мясницкий жанр сплэттер сплошь и рядом имеет комический эффект, люди просто не верят в эту мясорубку и не способны испытать реальное волнение и сопереживание при виде зомби, разделываемых газонокосилками. Например, согласно опросам на киносайтах, «Кошмар на улице Вязов», особенно последние его части, современной аудиторией воспринимается как кино смешное и пародийное. А самыми смешными сериями «Симпсонов», согласно зрительскому голосованию, уже много лет становятся их кровавейшие и нередко довольно кошмарные хеллоуинские выпуски.

3. Высокий уровень образования и, стало быть, возросшая требовательность аудитории к подтексту, к художественности, к политкорректности.

Именно последняя причина, вероятнее всего, не даст жанру возродиться во всей его роскошной полноте и простоте.

Современный зритель готов смотреть и любить довольно жесткое фэнтези типа «Игры престолов» или антиутопическую социальную драму вроде «Рассказа служанки». Но если авторы фильма или книги заставляют его испытывать страх и волнение, то им придется за это расплатиться — шутками, высокой эстетичностью кадра, глубокомысленными намеками, долгими счастливыми финалами.

Чудовище, которое не вызывает хотя бы толику сочувствия, неприятно толерантному зрителю, убитого ребенка он воспринимает как плевок в лицо, а вышибленные мозги его, скорее, смешат. Дракула выродился в стеснительных вампиров «Сумерек» (позор, конечно), а чудовище Черной Лагуны в сегодняшнем прочтении боролось бы за экологию и утилизацию пластиковых бутылок.

Что ж, если монстры стали хуже от того, что лучше стал человек, то, возможно, это не столь и печально… Хотя кому мы врем? Верните крутой хоррор на большие экраны! Правда, чтобы он сработал, придется в залы вернуть и доверчивого зрителя 50-х — 80-х годов прошлого века, который при виде робота-убийцы в картонном костюме испытывал честные и простые чувства: «Ааааа!!! Мамааааа!!! Спасите!!!»

А мы так уже не можем.