Д'Аннунцио и его республика Фиуме: чудеса на виражах

Будущий диктатор Габриэле д’Аннунцио с юности демонстрировал признаки легкого безумия. Сам он всем рассказывал, что родился на корабле во время бури. Про бурю, конечно, фигня — но это было самое нормальное, что он делал. В 16 лет д’Аннунцио написал и издал сборник эротических стихов, из-за чего — буквально — родителей вызвали в школу. Это в наше время школьница, пишущая про свирепый секс Гарри Поттера с Арагорном, мало кого удивит, а тогда изящные обороты типа «варварская похоть поцелуев» в исполнении гимназиста — это было сильно и смело. Поскольку реальных последствий эта история не имела, он продолжил зажигать. Следующий сборник он прорекламировал гениально: одновременно с выходом разослал в газеты телеграммы о гибели «последнего отпрыска Музы», то есть себя. Книжка разошлась на ура, а вот родители не были в восторге — им-то он сообщил, что живой, сильно не сразу!

Другая история из его отрочества была такой, что тут к доктору Фрейду не ходи: сильно поранил руку — и сладостно вострепетал от вида собственной крови. Полуманьяческий восторг от разрушения наш герой пронёс через всю жизнь. Он, видите ли, был невероятный бабник, переспал реально с сотнями, если не тысячами женщин, но некоторые развлечения д’Аннунцио были прямо-таки экстравагантными. Например, обожал играть в св. Себастьяна — это юноша, прикованный к столбу и пронзённый стрелами, — причём завёл себе для этого специальный столб и цепи. Девушки Габриэле, впрочем, обожали: за собой он следил тоже почти маниакально, кучу денег тратил на шарфики-перчаточки-одеколончики, сам по себе был интересный юноша, стихи опять же, аромат порочности, ну и страстным был безумно. К тому же денег у него была туча. Как поэт он был популярен аки Элвис Пресли, правда, гонорары стремительно продалбывал. Девчонки, собаки, лошади, вина — этот тип мог зайти в лавку к какому-нибудь антиквару и купить милую бесполезную фигню просто потому, что зашёл же — надо осчастливить лавочника. Кстати, девушкам своим он постоянно посвящал стихи, правда, присваивал им всякие безумные имена. Гермиона там, Мариоска. Из-за любви ко всем вокруг дамам д’Аннунцио периодически дрался на дуэли и как-то доигрался: его ранили в голову, врач обработал рану чем-то чудодейственным, из-за чего поэт наш стремительно облысел. Но потерял он волосы, а не темперамент. Кстати, заодно он поставил пьесу по мучениям святого Себастьяна. Себастьяна сыграла еврейская лесбиянка, после чего д’Аннунцио отлучили от церкви. Но он не особенно горевал, а лесбиянку совратил.

«Этот лысый, невзрачный карлик в разговоре с женщиной преображался, прежде всего в глазах собеседницы. Он казался ей почти что Аполлоном, потому что умел легко и ненавязчиво дать каждой женщине ощущение того, что она является центром вселенной». — Айседора Дункан.

Учитесь, пикаперы.

Ангелы и аэропланы

Вот примерно так он дожил до 50, и тут — ура! — началась мировая война. Д’Аннунцио тут же на нее отправился. Сначала просто толкал речи — и яростно метал тот самый запретный жест, — а потом пошёл в самые романтичные рода войск. Сначала он воевал на торпедном катере. Причём самой могучей операцией было нападение на австрийскую базу в Буккари. Катера должны были прожекторами подсветить цели для самолётов, но в итоге никаких кораблей в Буккари не оказалось. Тогда д’Аннунцио написал гадостей австриякам, запечатал письма в бутылки и отправил по назначению. Ладно, фиг с ними с катерами, давайте полетаем на самолётах.

На еропланах он воевал так же, как на катерах. Слабоумие и отвага — бомбить австрийцев он летает не спросясь начальства, потом «бомбит» Вену пафосными листовками типа: «Мы могли бы сбросить на вас тонны бомб, а вместо этого шлём трёхцветный привет! Удача поворачивается к нам с железной неизбежностью! Ваше время проходит!» Как начальство его само не убило, понять трудно. Д’Аннунцио ещё и Берлин хотел так же «бомбить», но тут уже начальники на дыбы встали: топлива хватит только в один конец, а самолёт казённый! По ходу дела он неудачно заходит на посадку, получает тяжёлую черепно-мозговую травму, теряет глаз — и чудо, что не оба. Но это богемное существо не остановишь. Причём, кстати, в тылу он тоже не скучал: после налётов расслаблялся в своём особняке с любовницами, собачками и пошлой роскошью. В общем, у всех своя Первая мировая: кому в окопах мучиться — а вот д’Аннунцио на войне понравилось намного больше, чем где-либо ещё.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, в том числе и мировая бойня.

В мирной жизни д’Аннунцио отчаянно заскучал. То есть настолько, что «чувствую зловоние мирной жизни». Казалось бы, подполковник, грудь в орденах — но тихое старение не для нас!

Я буду сильным, очаровательно крутым

Италия после войны стала таким бедным родственником. Вроде как в стане победителей, но и не получила ни фига. Одной из проблем был статус городка Фиуме. Это на побережье Адриатики, тысяч 50 народу, причём примерно пополам итальянцев и славян — хорватов и словенцев. Итальянцы в основном в городе, славяне главным образом в сельской местности вокруг. В общем, Италия хотела Фиуме себе, а Королевство сербов, ховатов и словенцев, известное также под творческим псевдонимом Югославия, — себе. Итальянцы хотели присоединяться к Италии, славяне — к Югославии, оккупанты из стран Антанты хотели, чтобы все нишкнули и ждали, когда великие державы порешают. На улицах затеялись беспорядки, баррикады, пальба, ганьба и боротьба. И тут жители Фиуме сделали прекрасный ход: 7 апреля 1919 года они послали «герою моря и неба» письмо, чтобы он приехал и возглавил сопротивление. Тот поломался, но в сентябре решил ехать.

Сначала в походе участвовало буквально несколько человек. Но в местечке Ронки, откуда экспедиция планировала стартовать, к д’Аннунцио набежали фанаты. Сам поэт-подполковник мучился от лихорадки, в бреду приносил клятвы призракам, поэтому презренной логистикой (грузовики для фанатов) занимался его друг Гвидо Келлер, который всюду таскался с черепом, наряженным в чёрную милитари-феску. Сам д’Аннунцио нашел в себе силы, чтобы отправить открытое письмо:

«Жребий брошен. Когда вы будете читать это письмо, верный город уже будет занят мной. У меня лихорадка, но я выезжаю, так как это необходимо. Жить и благоденствовать не обязательно».

В итоге на Фиуме поехала колонна из 2300 человек. Анархисты, монархисты, социалисты, националисты — в общем, если какое-нибудь слово кончалось на «-ист», представитель этого направления там непременно был. По дороге колонну перехватил итальянский патруль генерала Питталуги, который заявил, что исполнит свой долг. В ответ на это д’Аннунцио скинул шинель, показал свою грудь в орденах и сказал: «если можете прострелить это, то стреляйте». Питталуга перешёл на сторону психического орденоносца.

Двенадцатого сентября 1919 года, под колокола, колонна д’Аннунцио во главе с самим героем прибыла в Фиуме. Сам поэт ехал в фиате с открытым верхом, усыпанном лепестками роз. Он стал «Команданте» и толкнул речь:

«Итальянцы Фиуме! В этом недобром и безумном мире наш город сегодня — единственный островок свободы. Этот чудесный остров плывёт в океане и сияет немеркнущим светом, в то время как все континенты Земли погружены во тьму торгашества и конкуренции. Мы — это горстка просвещённых людей, мистических творцов, которые призваны посеять в мире семена новой силы, что прорастёт всходами отчаянных дерзаний и яростных озарений!»

В Фиуме съезжались толпы ударенных, от фашистов (ну, буквально, — итальянских) до анархистов. Некоторые дезертировали прямо с кораблями и самолётами. Англо-французские оккупанты уехали, дорогой в них метали гнилые фрукты. С ними выгнали ещё и итальянского адмирала — в качестве унижения ссадили на берег и послали домой автомобилем. Проблема в том, что город был блокирован — там скоро нечего стало бы есть. А в Риме при этом не то что не обрадовались, а дико бесились: поди докажи, что этот панк действует от себя и это не многоходовочка Италии.

Главное, и сделать пока ничего нельзя было: в Италии-то д’Аннунцио был не то что популярен, а просто Джон Леннон и одновременно Игорь Стрелков в свои лучшие недели.

В Фиуме бежавшие оккупанты бросили изрядные вещевые и продовольственные склады, но на века их бы не хватило. Поэтому д’Аннунцио ввёл продовольственные карточки и велел переходить к пиратству. Корабли, включая боевые, ушли добывать средства на жизнь молодой республики.

Тем временем д’Аннунцио стал писать конституцию Фиуме — в стихах. Худшим наказанием в уголовном законодательстве считается изгнание из республики. В конституции прописывается всеобщее обучение музыке. Во всех коммунах организуются хоры и музыкальные ансамбли. В городе Фиуме коллегия эдилов обязуется возвести ротонду по крайней мере на десять тысяч мест, в форме амфитеатра и со сценой, достаточно обширной для оркестра и хора. Большие музыкальные празднества должны быть совершенно безвозмездными для всех.

Главной национальной идеей объявляется Красота. Налоги отменяются.

Хлеба не хватает, зато государство субсидирует покупку цветов и бесплатно раздаёт на улицах кокаин. Кажется, под влиянием этого порошка происходит вообще всё.

Управлять республикой в текущем режиме должны были профессиональные корпорации, а принимать ключевые решения — «аристократы духа», «силы прогресса и приключений».

В Фиуме толпами ехали анархисты, проститутки, фашисты, радикальные философы, аферисты, контрабандисты и тому подобные интересные люди. Министр культуры, на зависть миру, — Артуро Тосканини, дирижёр с мировым именем, также и сам дающий концерты. В правительстве вообще сидели удивительные люди, в том числе поэт-анархист (МИД) и обладатель трёх судимостей за кражи (минфин).

«Фест» не прекращался ни на минуту. Вина море, свободная любовь, оружие, пираты. Романо Мандзутто с шестью офицерами угнал итальянский корабль с шёлком, часами и автомобилями. За выкуп судно вернули владельцам. Гвидо Келлер — оторвиголова, лётчик и герой недавней войны — летал по деревням и крал всё, что не привинчено, а что привинчено — откручивал и крал. Однажды он похитил огромную свинью, и при посадке хавронья пробила фюзеляж. В перерывах между пиратскими походами Келлер бегал по Фиуме без трусов и занимался йогой. В свои удалые набеги он летал с чайным сервизом, в феске и во фраке.

Кстати, среди прочего он «побомбил» Рим за то, что тот не поддержал Фиуме, — сбросил на Ватикан и королевский дворец розы, а на парламент — ночной горшок с содержимым. Д’Аннунцио тем временем писал Муссолини поносные письма в духе «На словах ты Лев Толстой, а на деле….» Фиуме почему-то никто не поддерживал. Да и внутри появились проблемы, анархисты ссорились с националистами, а местные отцы города вообще всё это затеяли, чтобы присоединиться к Италии, а не чтобы устроить слёт воинственных хиппи-разбойников.

Зато как погуляли

Тысяча девятьсот двадцатый год. Магазины закрываются, в городе всё-таки начинаются перебои с едой. Рабочие бастуют, Италия отказывает в помощи. Наконец, против Фиуме отряжают полноценную войсковую экспедицию. И кто — итальянцы! Итальянский крейсер обстреливает правительственный дворец, на суше бои. В общем, до Команданте дошло, что лавку пора сворачивать. Финал республики шшшикарен — отречение под звуки оркестра, торжественное прощание с мэром Фиуме. Десятка два погибших к тому моменту фиумских добровольцев предают земле — и надо отдать должное д’Аннунцио: кроме этих волонтёров жертв нет. Сам д’Аннунцио с лёгким ранением уезжает в Италию. Фиат тот же, но уже без цветов. Республика Фиуме просуществовала 15 месяцев.

Дальше он тихо старел. Ничего интересного в жизни уже не происходило. Для широких масс д’Аннунцио всё равно был героем, но ни войны уже нет, ни особого куража.

Он встретился с Муссолини, но без особого энтузиазма — не то чтобы лучше быть свиньёй, чем фашистом, как говорил Порко Россо, но Муссолини ему казался мелким.

Писал он уже тоже так себе — чай, не юноша. Впрочем, одной страсти времён расцвета д’Аннунцио не изменил. Помер он в 74 года после бурной ночи любви с молодой фанаткой. Что делать, завидовать будем.