Лжедмитрий: современники о самом известном русском самозванце

Заручившись поддержкой Сигизмунда, Лжедмитрий выступил на Москву. После смерти Годунова в 1605 году он, наконец въехал в столицу и был коронован. Однако править ему пришлось недолго. Всего через 10 дней после свадьбы люди Шуйского подняли бунт и убили самозванца, занявшего русский престол. В истории он остался отчаянным авантюристом, а как его воспринимали современники, можно узнать из трудов и дневников той эпохи.

«В лето 7115 (1607) году хлеб стал дороже и старова в Галече рож московскую маленку в полтара рубля, а овес в пол тридцати алтын маленка, а ячмень по сорока алтын, а на Москве в то время ржи четверть по три рубля. И ели многие люди скотину всякую и лошади и з голоду многия мерли по домам и по дорогам. А в царстве Московском царь Борис Федорович всея Росии давал холсты на саваны и гробы и велел хоронить в убогом доме. А после Бориса царя сел на царстве Московском воровски Гришка Отрепьев, а прозвище Рострига вражиим умышлением и назвался царевичем князем Дмитрием Ивановичем. И стал неподобное творити и рассмотрели ево московские боляре, что он не Дмитрей царевич и собрався убили ево миром с ево думчим с Петрушкою з Басмановым и по три дни лежали телеса их на Лобном месте у Троицы на Рву, а иных панов в Москве многих побили и порубили которые паны хотели веру християнскую попрати и монастыри и церкви Божии разорити и хрестьян хотели всех в Литву отдати. Аминь». (Из «Галичского летописца» 1505−1607гг.)

«А кто же ты?» спросил Вишневецкий, «и откуда пришел?» Тут юноша признался, что он сын царя Иоанна Васильевича; рассказал весьма складно приключения детства и умысел Бориса на жизнь его; открыл, каким образом он избавился от смерти, кто спас его и как он странствовал по Белоруссии; притом показал золотой крест, осыпанный драгоценными каменьями, подаренный ему, будто бы, крестным отцом. Всю эту сказку сочинил Отрепьев. Мнимый Димитрий упал, по Русскому обычаю, в ноги Вишневецкому и воскликнул: «Предаю себя в твою волю; делай со мною, что угодно! Горькая жизнь не мила мне. О, если б ты помог мне возвратить то, чего я лишился, какая награда была бы тебе, с Божьею помощью!».

Князь изумился; поверил всему, что ни говорил скромный и красивый собою юноша; извинялся пред ним за пощечину и бранное слово; просил остаться в бане и подождать его; а сам пошел к жене, приказав между тем своим людям приготовить яства и напитки, для угощения в тот же вечер Русского царя. Дивились немало все домашние столь неожиданному приезду царя Всероссийского". (Мартин Бер, Летопись Московская, ок. 1612 г.)

«Овладев городом, [Лжедмитрий] поместился в Кремле, во дворце, все священники и подданные пришли принести присягу, он был венчан и объявлен царем и великим князем всея Руси, хотя и был обманщиком и самозванцем, сыном попа, бродившего по стране и продававшего водку. Наступившая перемена возбуждала ропот в народе, особенно недовольном грубостью и самовольством поляков; завладев городом, [он] повелел прекратить толки, недовольства и выступления. Это усмирение проводил воевода (chieff viovode), поддерживавший самозванца и возглавлявший польскую армию; он выдал за самозванного Дмитрия свою дочь, надеясь укрепиться и выдвинуться, его дочь стала царицей. Поляки — высокомерная нация и весьма грубые, когда им выпадает счастье: они стали главенствовать, показывая свою власть над русскими знатными, вмешиваться в их религию и извращать законы, тиранить, угнетать и притеснять, расхищать казну, истреблять родственников и приближенных Бориса, приговаривая многих к позорной казни, и вообще вели себя как завоеватели, так что русская знать, митрополиты, епископы, монахи и все люди (all sorts of people) возмущались и роптали на порядки этого нового правительства. [Русские] решились уловить момент и пресечь своеволие поляков, но на каждого русского приходилось по сотне поляков, и это сильно смущало их». (Воспоминания сэра Джерома Горсея, ок.1610 г.)

«Был при царевиче там же некий доктор, родом влах. Он, узнав об этой измене, предотвратил ее немедленно таким образом. Нашел ребенка, похожего на царевича, взял его в покои и велел ему всегда с царевичем разговаривать и даже спать в одной постели. Когда тот ребенок засыпал, доктор, не говоря никому, перекладывал царевича на другую кровать. И так он все это с ними долгое время проделывал. В результате, когда изменники вознамерились исполнить свой замысел и ворвались в покои, найдя там царевичеву спальню, они удушили другого ребенка, находившегося в постели, и тело унесли. После чего распространилось известие об убийстве царевича, и начался большой мятеж. Как только об этом стало известно, сразу послали за изменниками в погоню, несколько десятков их убили и тело отняли.

Тем временем тот влах, видя, как нерадив был в своих делах Федор, старший брат, и то, что всею землею владел он, конюший Борис, решил, что хоть не теперь, однако когда-нибудь это дитя ожидает смерть от руки предателя. Взял он его тайно и уехал с ним к самому Ледовитому морю и там его скрывал, выдавая за обыкновенного ребенка, не объявляя ему ничего до своей смерти. Потом перед смертью советовал ребенку, чтобы тот не открывался никому, пока не достигнет совершеннолетия, и чтобы стал чернецом. Что по совету его царевич исполнил и жил в монастырях». (Из дневника Марины Мнишек)

«Наконец тридцатого июня Дмитрий Иванович вступил в город Москву; приехав туда, он поспешил отправить Мстиславского, Шуйского, Воротынского, Мосальского за своей матерью, императрицей, которая находилась в монастыре за 600 верст от Москвы. Дмитрий отправился встречать ее за версту от города, и, после четвертьчасовой беседы в присутствии всех дворян и жителей города, она взошла в карету, а император Дмитрий и все дворянство, пешком, окружив карету, препроводили ее до императорского дворца, где она жила до тех пор, пока не был перестроен для нее монастырь, в котором похоронена императрица — вдова императора Федора, сестра Бориса. Наконец в конце июля он короновался, что совершилось без больших торжеств, разве только весь путь от покоев до церкви Богоматери и оттуда до Архангельской был устлан алым сукном, а сверху золотой персидской парчой, по которой он шагал». (Жак Маржертр, наёмник на русской службе, ок. 1610 г.)

«Не проходило дня, когда бы царь не присутствовал в совете, где сенаторы докладывали ему дела государственные и подавали об них свои мнения. Иногда, слушая долговременные, бесплодные прения их, он смеялся и говорил: «Столько часов вы рассуждаете, и все без толку! Так я вам скажу, дело вот в чем»: и в минуту, ко всеобщему удивленно, решал такие дела, над которыми сановитые бояре долго ломали свои головы. Он владел убедительным даром красноречия, любил приводить примеры из бытописаний разных народов, или рассказывал случаи собственной жизни; нередко, впрочем всегда ласково, упрекал господ сенаторов в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились; обещал дозволить им посещать чужие земли, где могли бы они хотя несколько образовать себя; велел объявить народу, что два раза в неделю, по средам и субботам, будет сам принимать на крыльце челобитные; а в облегчение бедняков, изнуряемых долговременными тяжбами, предписал всем приказам решать дела без всяких посулов. Сверх того, как Русским, так и чужеземцам, даровал свободу в торговле и промышленности».(Мартин Бер, Летопись Московская, ок. 1612 г.)

«Димитрий был в дорогой одежде, унизанной жемчугом и драгоценными каменьями, с алмазным и рубиновым ожерельем, на коем висел смарагдовый крест; на голове имел он императорскую корону, а в правой руке драгоценный скипетр. Пред ним, по обеим сторонам, стояли по два князя, в белых кафтанах из серебряной парчи с золотыми цепями, крестообразно на груди висящими; каждый, из них держал на плече небольшую широкую секиру, с украшенною золотом и драгоценными каменьями рукояткою; близ трона находился еще один князь, в темной, каштанового цвета, одежде из бархата и золотой парчи, подбитой соболями: обеими руками он держал обнаженный меч с золотым крестом; подле князя стоял сын канцлера в парчовом кафтане, с великокняжеским платком; несколько вдали от трона, по правую сторону сидел в креслах, покрытых черным бархатом, Московский патриарх в черной бархатной рясе, обшитой по краям на ладонь шириною жемчугом и дорогими каменьями; в правой руке держал он свой жезл патриарший (похожий на костыль), с золотым украшением; подле него стоял служка с крестом и серебряным сосудом, наполненным святою водою; далее от патриарха сидели отдельно семь архиепископов и епископов; впереди же, пред троном, по обеим сторонам, находилось множество бояр и царских советников, из коих одни стояли, а другие сидели; в стороне от них стояли Польские паны и генералы, пришедшие в Poccию вместе с Димитрием. Помост всей залы и скамьи были покрыты Персидскими коврами». («Описание путешествия Ганса Георга Паерле…», ок. 1610 г.)

«После обеда, он не любил отдыхать, вопреки обычаю прежних царей и всех вообще Московитян, а осматривал сокровища своей казны, посещал аптеки и лавки серебряников; для чего нередко выходил из дворца сам-друг и так тихо, что стрельцы, не заметив, как он вышел, должны были искать его. Это казалось не менее странным: ибо в старину, Русские цари, желая быть величественнее, не иначе переходили из одной комнаты в другую, как с толпою князей, которые вели их под руки, или лучше сказать, переносили». (Мартин Бер, Летопись Московская, ок. 1612 г.)

«Всемогущий Бог простирает свое провидение на все королевства и по усмотрению своему ими правит, а без воли его ничего в них не делается, поэтому и теперь, все что произошло здесь, все это по воле Божьей сталось. Тот изменник, который государством нашим овладел, недолго им и тешился, ибо его несправедливо приобрел, не будучи от царского корня. Ныне жизни его и царствованию его конец пришел. А пан твой, поистине, должен был бы заплатить и разделить его участь, потому что был его опекуном. Он изменника сперва в нашу землю проводил, он был причиной всех минувших войн и убытков, он нарушил и смутил тишину в спокойной земле. Но так как его Бог уберег от сегодняшней опасности до сего часа, пусть хвалит Бога и уж далее ничуть не страшится, что ему причинят вред. И дочь его со всеми ее людьми мы сохраним в здравии. Иди же и поведай об этом своему пану» (Михаил Татищев, из дневника Марины Мнишек).

«Покойного Дмитрия, мертвого и нагого, протащили мимо монастыря императрицы — его матери — до площади, где сказанному Василию Шуйскому должны были отрубить голову, и положили сказанного Дмитрия на стол длиной около аршина, так что голова свешивалась с одной стороны и ноги — с другой, а сказанного Петра Басманова положили под сказанный стол. Они три дня оставались зрелищем для каждого, пока сказанный глава заговора Василий Иванович Шуйский, тот, о котором мы столько говорили, не был избран императором (хотя это королевство не выборное, а наследственное, но, поскольку Дмитрий был последним в роду и не оставалось никого из родственников по крови, сказанный Шуйский был избран в результате своих интриг и происков, как сделал Борис Федорович после смерти Федора, о чем мы упоминали выше); он велел зарыть сказанного Дмитрия за городом у большой дороги». (Жак Маржертр, наёмник на русской службе, ок. 1610 г.)