Нестор Махно: за батькой в пекло

Революция, прокатившись по России и схлынув, оставила на берегу бюсты небожителей – непогрешимого Ленина, которого большевики почитали среди сонма грешных преемников, Николая II, которого со временем даже церковь причислила к лику святых, и менее уважаемых божков вроде Деникина и Колчака, у которых до сих пор есть небольшие секты поклонников. 

Нестор Махно не был канонизирован даже своими, анархистами: в политических идеях он разбирался плохо, больше действовал, чем думал и говорил. И даже когда говорил, все речи его были о простом и вечном – о земле, его породившей, и свободе, которую он воспринимал как природный дар человеку. Именно этим он был близок и любезен крестьянам, для которых слова «кабанчик» и «картоха» были понятней различий между анархо-коммунизмом и анархо-синдикализмом.

От официальной большевистской пропаганды ему досталось как мало кому – его изображали беспринципным головорезом, окружённым бандой алкоголиков с гранатами. Убеждённому интернационалисту, ему приписали авторство лозунга «Бей жидов – спасай Россию!». Но ещё поколение наших бабушек и дедушек – людей, родившихся в 1910-е годы и раньше, – хорошо помнило, что этот долговолосый человек с пьяным от жестокости взором громил деникинские войска под Мариуполем и помогал красным брать Крым.

Старики с восторгом рассказывали полуанекдотические истории, как ловко Махно грабил помещиков, отбирал заводы у капиталистов – и лишь потом «перекинулся»: пошёл против большевиков, с которыми не мог ужиться. И даже в сталинском фильме «Александр Пархоменко», где Махно изображён кровожадным иродом, наяривающим на гармошке «Любо, братцы, любо», его персонаж умудряется пронести через все идеологические фильтры легко считываемое зрителем одиночество авантюриста и одарённого полководца.

Робин Гуд из Гуляйполя

Наш персонаж имел самое что ни на есть пролетарское происхождение. Его отец, житель запорожского села Гуляйполе, всю жизнь проработал конюхом у местного заводчика-богатея Кернера. Когда у него родился пятый сын, он не понёс младенца к священнику крестить, а сделал это только через год, утаив настоящий возраст – позже в армию призовут.

В царскую армию Нестор не попал, но этот год ещё спасёт ему жизнь. Отец умер, когда мальчику не было и двух лет, оставив мать со всеми детьми. «Смутно припоминаю своё раннее детство, лишённое обычных для ребёнка игр и веселья, омрачённое сильной нуждой», – будет вспоминать Махно. 

Впрочем, младшему брату приходилось легче, чем старшим, – пока они работали на чугунолитейном заводе, принадлежавшем всё тому же Кернеру, Нестор зимой прогуливал школу, бегая на коньках по льду местной речки, а летом нанимался к богатым хуторянам пасти овец и телят. А ещё играл в школьном самодеятельном театре – уже тогда чувствовал тягу к публичным выступлениям.

В пятнадцать лет лафа кончилась – подросший мальчуган должен был вслед за братьями поступить учеником столяра на завод. Жизнь стала безрадостной – работа с утра до вечера, копеечное жалованье да осьмушка хлеба в неделю. Тяготы, которыми была наполнена жизнь рабочего класса, он изучал не по книгам, а на своей шкуре: пролетариат в провинции был куда бесправней, чем в столицах. 

Но родное село Нестора недаром носило громкое имя Гуляйполе: в людях бурлили негодование и жажда вольной жизни. Когда Махно ещё был подпаском, старший конюх поучал его: «Если кто-то из хозяев попробует тебя ударить, хватай вилы и проткни его!» – и не раз, складывая в конюшне сено, мальчик сладострастно воображал, как вонзает сельхозорудие в пузо выпучившему глаза крикуну-хозяину. 

В первую русскую революцию Александровск, который большевики потом переименуют в Запорожье, стал одной из столиц российского анархизма. Подростки с восторгом пересказывали друг другу подвиги, совершаемые сорвиголовами из «Кружка молодёжи Украинской группы хлеборобов-анархистов-коммунистов», возглавляемого студентом Семенютой: бесстрашные молодчики с револьверами и бомбами являлись к помещикам, требуя «помочь голодающим», врывались в дома купцов и промышленников, силой отбирая у них деньги и драгоценности, тоже «в пользу бедных». Теперь уже и не узнать, правда ли «робингуды» делились награбленным с бедняками или попросту пропивали в шинках.

Махно, которому «хлеборобы-анархисты» казались небожителями, отыскал одного из членов группы и попросил принять его. Правда, на первых порах подросток был осторожен и старался выглядеть законопослушным гражданином – днём работал на заводе, ночью с дружками отправлялся на большую дорогу. Осторожность и вправду его выручала – когда группа убила полицейского пристава, среди арестованных террористов оказался и Махно, однако доказать его причастность к налётам и убийствам не удалось. 

Когда новый пристав выследил и застрелил Семенюту, члены банды поклялись устроить страшную месть – взорвать гуляйпольское охранное отделение. Но исполнения дерзкого плана Махно не увидел – большинство анархистов были схвачены накануне взрыва. Пристав, умело допрашивавший их, быстро изобличил Махно в причастности к налётам. И болтался бы Нестор на виселице вместе с подельниками, если б не тот год, который скостили ему отец с матерью. 

Паренька несколько месяцев томили в камере смертников, пока он не выдержал и не написал тюремному начальству письмо: сколько можно? почему не вешаете? Оказалось, что руководивший подавлением бунтов премьер-министр Столыпин, ознакомившись с делом банды, лично помиловал Махно как несовершеннолетнего. Правда, от застенка не спас – приговорённого к двадцати годам каторги юношу перевели в Москву, в Бутырки. Тюрьма, где беспокойного узника порой хлестали кнутом, а однажды на несколько месяцев заковали в кандалы, чуть было не сломила его – восемь месяцев он провалялся на больничной койке, терзаемый подхваченным в камере туберкулёзом. 

Как и для многих бунтарей, тюрьма стала для Махно университетом: не зная, куда девать бесконечное время, он глотал книгу за книгой и следил за политическими событиями – горевал о рабочих, расстрелянных на Ленских приисках, радовался убийству помиловавшего его Столыпина.  

Бутырская тюрьма тогда была пристанищем многих видных революционеров – например, одновременно с Махно тут сидел Серго Орджоникидзе, а его сокамерником был знаменитый анархист Пётр Аршинов. Именно он и познакомил юношу с учением о безвластии: цитировал Бакунина и Кропоткина, набрасывал планы общества, где вся власть принадлежала бы самоуправляющимся коммунам свободных земледельцев. Махно слушал, как завороженный: наконец-то ему вручили сосуд, в который можно было налить плескавшуюся внутри необузданную жажду свободы, чтоб она приняла форму.

Апостол свободы

Освобождение пришло неожиданно. В один прекрасный день товарищей Махно одного за другим вдруг стали куда-то уводить тюремщики. Нестор всполошился: что вы с ними собираетесь делать? Непривычно ласковое начальство призналось: революция, царь низложен, а всех политических скоро освободят по амнистии Временного правительства. 

Уже ночью Махно впервые увидел образ того беспорядка, который станет нормой жизни в стране на несколько лет. Сперва солдаты конвойной команды призвали заключённых ломать двери своих камер, не дожидаясь, пока у начальства руки дойдут до их освобождения. Но только узники радостно побежали на улицу, как к тюрьме прискакал отряд городской думы и загнал всех обратно: нельзя без приказа! В итоге их всё-таки отпустили на волю.

В Москве Махно никого не знал и не понимал бурной жизни этого города – его тянули к себе родные запорожские просторы. На первом же поезде он отправился в Гуляйполе. Село встретило его горилкой и плясками на три дня – как бывший член шайки «робингудов», к тому же побывавший в тюрьме, он имел огромный авторитет у крестьян, твёрдо решивших забрать землю у помещиков. Мужики были взбудоражены надеждами пополам со страхом. Махно собрал уцелевших товарищей и вместе с ними стал агитировать: справимся без центрального правительства, сами сумеем взять и поделить. 

Обнадёженные земляки выбрали его председателем сразу нескольких организаций – крестьянского союза, профсоюза рабочих и даже районным комиссаром милиции. С оравой сторонников Махно заявился к Кернеру на завод: повысьте рабочим зарплату! Хитрый Кернер согласился моментально: не могу больше сволочью быть, повышу даже больше, чем просите! Знал, мироед, что инфляция сожрёт любые повышения – берите эту резаную бумагу, не жалко. 

Что делать дальше, Махно не знал – его теоретические знания вертелись вокруг провозглашённых Кропоткиным самоуправляющихся общин, практические навыки ограничивались «экспроприациями» и «реквизициями» – проще говоря, вымогательством и грабежом. За идеями, как нам обустроить Гуляйполе, он поехал к анархистам Екатеринослава, занявшим в городе роскошное здание Английского клуба, но застал анархию во всей красе – поборники свободы орали друг на друга среди опрокинутых стульев, меча на стол скелеты селёдок, которыми закусывали в перерывах между дискуссиями.

Впрочем, помощь нашла его сама – вскоре в Гуляйполе приехала знаменитая анархистка Маруся Никифорова, яркая личность, хорошо известная далеко за пределами России. Рассказывали, что она, дворянка, дочь героя русско-турецкой войны, в шестнадцать лет бежала из дома и работала посудомойкой, желая узнать жизнь народа. Познакомившись с анархистами, она была очарована концепцией «безмотивно-классового террора». Увидел эксплуататора – делай с ним что хочешь: ограбь, зарежь, застрели. 

Участвовавшую во взрывах кафе и магазинов Марусю полиция обложила в Херсоне. Храбрая девушка попыталась убить себя, ударив оземь бомбой, то та не взорвалась. Суд отправил её в Сибирь, но Маруся бежала с каторги – через Дальний Восток в Японию, оттуда в Америку, где встретилась с известными всему миру деятелями движения. Перебравшись с их помощью в Европу, Маруся, как ураган, прошлась по Англии, Франции, Германии, а после Февральской революции наконец вернулась в родной Александровск.   

Маруся занялась воспитанием Махно, прежде всего подговорила его напасть на расквартированную под Гуляйполем часть Преображенского полка. Гарнизон находился тут для обороны от немцев, но анархистка Маруся проклинала войну и мечтала об оружии. Объединившись с Махно, они застали солдат врасплох. Командир бежал, солдаты, уставшие от хаоса военной службы, легко сдались, пленных офицеров Маруся расстреляла лично, безо всяких сожалений – эксплуататоры. Почувствовавшие свою силу соратники принялись ездить по округе, отбирая землю у богатых крестьян и деля её между бедными. 

Уездный комиссар Временного правительства по фамилии Михно попытался пресечь эти художества, арестовав Никифорову и пригрозив тем же самым Махно. Нестор собрал шестьдесят смельчаков, готовых идти в поход на тюрьму Александровска. Но баталии, в которой, словно в индийском фильме, сошлись почти тёзки Махно и Михно, не вышло – уже грузясь в поезд, махновцы узнали от кондуктора о том, что Временное правительство свергнуто большевиками. Михно благоразумно освободил Марусю.

К Октябрю анархисты отнеслись хорошо – видели в большевиках спасителей революции, не давших Керенскому вернуть власть кулакам и фабрикантам. Что нам делить? Они такие же, как мы: грабят богатеев в пользу бедных, – а про доктринальные вопросы можно на время позабыть. Махно с Никифоровой вступили в большевистский ревком, где им поручили разбирать дела «врагов революции». 

Но уже скоро Нестор стал подозревать неладное: прибывшие в уезд коммунисты начали арестовывать местных жителей десятками. Бывший узник, Махно считал, что гуманнее человека убить, чем гноить в камере, и ходил вокруг тюрьмы кругами – не только не хотел разбирать дела арестантов, но и вовсе грозился их освободить, а тюрьму взорвать, чтобы туда больше никого не сажали.

Но сюрпризы, которые несла с собой разгоравшаяся Гражданская война, только начинались. Созданная вслед за падением Временного правительства Центральная рада подписала с немцами мир, и в Гуляйполе вошли оккупационные войска. Махно, в это время ехавший по делу в штаб красных, узнал от односельчан о бесславном конце его анархистского «батальона»: большинство безропотно разоружилось, а некоторые, чтобы выслужиться, даже громили своё помещение и рвали портреты Бакунина и Кропоткина. 

Эта измена так подействовала на Махно, что у него случилась настоящая истерика: рыдая в поезде, на котором отступали красные, он уснул на коленях у какого-то большевистского солдата…

Месть крупным планом

И снова Махно оказался в Москве. Ходил на сборища анархистов, слушал большевистских ораторов – и всех презирал: отвлечённого от жизни философа свободы Льва Троцкого, болтуна Мартова, щелкопёра Зиновьева. Разве что встреча с вернувшимся из эмиграции престарелым Кропоткиным его порадовала. Впрочем, рассказывая впоследствии о беседе с учителем, он приписывал ему какие-то банальности – мол, в гроб сходя, благословил: борьба не знает сентиментальностей, только самоотверженность и твёрдость духа позволят добиться цели. Виделся и с Лениным, причём попал на приём к главе государства по анекдотическому поводу – пришёл просить ордер на бесплатную комнату в гостинице. 

Неутомимый Ленин, решивший эту мелкую проблему среди тьмы государственных задач, был рад случаю разговориться с жителем национальной окраины и даже выписал Махно фальшивый паспорт для возвращения на Украину. «Похоже, крестьянство ваших местностей заражено анархизмом», – задумчиво бросил Ленин на прощание, выслушав рассказ Нестора о его опытах дележа земли. «А разве это плохо?» – удивился Махно.  

Возвращение на родину оказалось печальным. Переодевшись бабой, заядлый театрал Нестор пришёл в занятое вартовцами (гетмановскими полицейскими) Гуляйполе, чтобы узнать страшные вести. Враги сожгли родную хату, а два брата Махно нашли себе новое пристанище – в родной земле. Старшего, инвалида войны с немцами, вартовцы расстреляли, приняв за самого Нестора. Второму в шутку дали залп поверх головы, а потом выпороли плетьми и отпустили, но бедняга не перенёс унижений и умер. 

Махно удалось собрать восемь человек, готовых помочь ему в отмщении. Первым делом смельчаки напали на владения соседа-помещика, сыновья которого служили в варте, и вырезали её целиком. Вооружившись захваченными винтовками и переодевшись в полицейские мундиры, махновцы поехали по большой дороге – без всякого плана, как это отныне и навсегда будет свойственно Махно. 

Приключения сами шли к ним в руки. Сперва им повстречались ехавшие в родное имение офицеры. «Полицейские» дружески разговорились с ними, а потом перестреляли. В следующем городке им навстречу выскочил тамошний голова варты: что за пальба, панове, точно ли вы служите господину гетьману? Махно бросил: повесьте, как собаку, на самом высоком кресте на кладбище… 

В Марфополе их нагнал шедший по их следам карательный отряд, но махновцы, продолжая убегать на своих повозках, спокойно расстреляли его из укреплённых на них пулемётов. Тачанка возродилась как давно забытый архетип: некогда древнейшие обитатели украинских степей – скифы – вот так притворно отступали перед сильным врагом, чтобы на скаку осыпать его тучей стрел, измотать, а потом добить. И сам Махно был по-древнему грозен – в его подвигах сквозила ничем не сдерживаемая жестокость каменных топоров и чаш из человеческих черепов.

Удача шла за удачей. На дороге партизанам попался начальник александровской уездной варты штабс-капитан Мазухин, до этого разгромивший дружественный Махно партизанский отряд анархиста Ермократьева. Штабс-капитана, ехавшего на именины к знакомому помещику, раздели догола, и сам Ермократьев, после разгрома ездивший с махновцами, принялся пытать его. Офицер умолял оставить ему жизнь, но палач был непреклонен: привязал ему к животу гранату и выдернул чеку. Переодевшись в свои полицейские мундиры, махновцы пересели в офицерский экипаж и прибыли на именины к помещику.

Веселье было в самом разгаре, и хозяин радушно приветствовал гостей. Стали предлагать тосты в честь хранителей порядка. «Да поможет вам Бог освободить христиан от анархистов!» – восклицал отставной генерал. «Успеха в поимке бандита Махно!» – кричал другой гость. Нестор побагровел. «Я сам Махно, твари буржуазные!» – крикнул он и бросил бомбу в хрустальную вазу. Ударил взрыв. Ждавшие во дворе партизаны вбежали и увидели страшную картину: гости, стоная, ползали в лужах крови, хозяин корчился в судорогах, дёргая костью оторванной руки. Партизаны забрали у лежащих бумажники и золотые часы, сняли с женщин драгоценности, а потом всех докололи штыками… И принялись пировать, таская из погреба выпивку и колбасы. Под утро зажгли имение и поехали дальше.

Батькой партизаны признали Нестора после другого подвига. Взбудораженное нападениями на полицию и помещиков гетманское правительство наводнило округу карательными отрядами – они накладывали контрибуцию на сёла, где совершались убийства, пытали крестьян и насиловали их жён. Когда на хвост партизанам сел целый батальон, Махно предложил предпринять акт чистого безумия – протащить на базарную площадь городка, где были расквартированы каратели, несколько пулемётов. 

«Отныне будь нашим батьком, веди куда знаешь!» – воскликнули восхищённые смелым планом махновцы. Отдыхавшие каратели, которые уже предвкушали лёгкую расправу над «бандой», были разбужены треском пулемётов – выскакивая из хат в исподнем, они метались по узким улочкам и падали, сражённые очередями. Собрав кровавую жатву, Махно укрылся в лесах.

Теперь в его отряд десятками стекались крестьяне со всей округи. Многие считали Махно «характерником» – человеком, заговорённым от пули. Вере в неуязвимость Махно немало помогало его умение обставить налёт как театральное представление – точно батька заранее смеялся над врагами. В усадьбу одного из помещиков он и вовсе въехал на свадебном кортеже – во фрачной паре, с розой в петлице и с целым табором празднично одетых женщин, детей и стариков. Пока хозяева дивились – кого сватать будем? – хлопцы достали из телег ружья.

К Махно примкнули менее удачливые «атаманы», потрёпанные гетманскими войсками, – хитрый Фёдор Щусь и отважный Лёвка Задов. Все понимали, кто в Гуляйполе хозяин. Вернувшись в родное село во главе нескольких сотен партизан, новоиспечённый батька задумал жениться. Он давно положил глаз на сельскую «учителку» – двадцатичетырёхлетнюю Галину Кузьменко. 

Ритуал сватовства к прекрасной и строгой смуглянке сделал бы честь любому современному гопнику – придя прямо посреди урока и усевшись среди притихших детей, грозный анархист на перемене попросил девушку выйти в коридор. Там он уронил на пол пистолет и приказал: «Подними!» Галина не сдрейфила: «Твой – ты и бери». 

Махно понял, что эту женщину будет не только любить, но и уважать. Разбойница из неё вышла замечательная – сопровождая гражданского мужа в походах, она расхаживала под огнём в котиковом пальто и светлых ботах, а однажды расстреляла нескольких партизан, которые на её глазах пытались изнасиловать крестьянок.

Красный командир

Рулетка Гражданской войны раскручивалась всё быстрее: гетман бежал из Киева, отступая под натиском петлюровских войск. Из России на Украину просачивались большевистские отряды, торопившиеся освобождать трудящихся от нового эксплуататорского режима. И Махно, и большевики видели в Петлюре националистически-карикатурное, в вышиванке и опереточном зипуне, отжившее прошлое. 

Сами петлюровцы, правда, попытались переманить Махно на свою сторону – пригласили партизан в Екатеринослав, где заверили их в своей дружбе и подарили вагон оружия. Но на обратном пути в поезд к махновцам явились большевики из губревкома и предложили захватить город. Махно раздумывал недолго – полторы тысячи красноармейцев и шестьсот махновцев приехали на вокзал города и разметали охрану. Махно захватил на привокзальной площади несколько пушек и, радуясь обретённой артиллерии, как ребёнок, лично стрелял из орудия, решетя тяжёлыми снарядами городские здания. 

Грохот стоял такой, что казалось, будто город проваливается в ад. Вскоре по улицам хлынули колоритные толпы партизан в енотовых шубах и женских капорах: Махно каждому разрешал брать только то, что он будет носить лично, а за остальное расстреливал как за мародерство. Беспорядочная на вид толпа творила чудеса храбрости. Но долго удержать город союзникам не удалось – на помощь подоспел свежий петлюровский отряд. Махно бежал с большими потерями – от его войска осталась треть. Когда побитые партизаны появились в Гуляйполе, жёны и матери партизан в слезах закричали: «Где остальные?!» «В Днепре», – мрачно отвечал батька.

Вскоре, правда, и сами петлюровцы покинули город, выбитые новой силой – Добровольческой армией. Деникин воспринимал махновцев как обычных бандитов, дикарей, с которыми не надо церемониться. Обоюдная ненависть была сильна: махновцы останавливали поезда, ссаживали белогвардейцев и прямо в поле, среди разнотравья, тыкали их в живот штыками; добровольцы, поймав отряд махновцев, развешивали их на деревьях. 

Накал страстей была таков, что, когда на одной из станций священник обратился к партизанам с призывом прекратить братоубийственную войну – ведь гореть в аду все будете, Махно, не моргнув глазом, скомандовал: «В топку его, чёрта патлатого!» – и упиравшегося священника засунули в паровозную печь.           

Двигавшиеся к Гуляйполю отряды Добровольческой армии состояли из профессиональных военных и были хорошо вооружены. Махно почувствовал: положение аховое – конец революции и крестьянской свободе. И отправил в Харьков своего командира штаба – договориться о совместных действиях с командующим Южным фронтом Антоновым-Овсеенко. Тот принял посланца ласково и сообщил, что Махно на подмогу уже отправлено оружие, полк пехоты и бронепоезд. 

Благодарный батька принял важное для себя решение – согласился сформировать из своей армии, насчитывавшей уже десятки тысяч бойцов, бригаду Красной армии. Мудрый стратег Антонов-Овсеенко понимал, что на Украине красные должны привлечь на свою сторону местных «полевых командиров», иначе придётся сражаться не вместе с ними, а против них. Да что там Махно – Антонову удалось превратить в красного комбрига даже атамана Григорьева, патологически жестокого алкоголика и антисемита. 

При всех этих недостатках, приводивших в ужас щепетильного наркомвоенмора Троцкого, Григорьев пользовался огромным авторитетом у крестьян и был решительным полководцем. Коренастый, некрасивый человек в считаные месяцы отбил у белых Херсон и Одессу. Выжившие на всю жизнь запомнили толпы башибузуков, резавших на шашлыки бизонов в заповеднике Аскания-Нова и возивших за собой цистерну спирта, из которой каждый наливал сколько хотел. По сравнению с Григорьевым Махно выглядел просвещённым и совестливым идеалистом. 

Но красные смотрели на него с ещё большим подозрением – на занятых его войсками территориях он не давал продагентам отбирать у крестьян хлеб и призывал селян объединяться в советы, которые брали бы всю полноту власти. Всё это большевиков раздражало ещё сильнее, чем откровенный бандитизм Григорьева. Но до поры до времени они предпочитали не затрагивать спорных вопросов – дела шли хорошо, Махно выбил белых из Мариуполя и наступал на Таганрог. 

Внезапно всё поменялось – кавалерия деникинского генерала Шкуро, совершив стремительный прорыв, опрокинула фронт. Красноармейцы побежали, а Махно ещё некоторое время удержал своих на позициях. Но героизм оказался неблагодарным делом. Пока войска батьки голодали и мёрзли в окопах под пулями, за спиной у него разворачивалась целая интрига – Троцкий нашёл в Махно удобного козла отпущения, на которого можно было возложить вину за отступление войск. 

Наверное, авторитета Антонова вполне хватило бы, чтобы защитить любимца, но тут, как на грех, случилось страшное: честолюбивый Григорьев, осознав, что вместо блестящих побед впереди тяжёлые месяцы позиционной войны, восстал, призвав гнать красных с украинской земли. Мятеж против большевиков охватил Одессу и Николаев, а сам атаман колесил по степи, устраивая погромы, где от рук его молодчиков гибли евреи и «москали». Восстание напугало руководство армии, и получивший свободу рук Троцкий объявил махновцев вне закона, назначив за переход в их ряды расстрел.

Видя, что в тылу его сподвижников вовсю предают революционному суду, Махно вместе с войсками покинул позиции, дав в Кремль горькую телеграмму, где называл репрессии против его бригады «величайшим, непростительным преступлением в отношении трудящихся». В ответной телеграмме правительство заверяло Махно, что случилось недоразумение: высылаем к вам Ворошилова, он во всём разберётся. 

Наркому внутренних дел Украинской республики было дано указание застрелить Махно, но батька обо всём догадался и отказался встречаться с ним. Тут произошло курьёзное событие – поезд Ворошилова окружили белые и Махно пришлось вызволять своего палача пулемётной атакой. Ворошилов через ординарца передал батьке горячую благодарность… и снова потребовал его к себе на дружеский разговор. Разочарованный Махно стал двигаться на соединение с бандами Григорьева. Командование Южного фронта замерло: все хорошо представляли, что произойдёт, когда два знаменитых атамана станут действовать заодно.

Но их союз продержался месяц – Махно быстро возненавидел Григорьева за вырожденчество, погромы и опору на богатеев. Батька сохранял веру в идеалы революции и ненавидел белых, которые, заняв Гуляйполе, пытали семьи махновцев – жене его брата, прежде чем убить, отрезали грудь, – а атаман считал главными врагами не белых, а большевиков. Однажды в штаб к Махно приехали два подозрительных человека, заявивших, что хотят видеть Григорьева. «Ну я Григорьев, дальше чего?» – спросил Махно. Гости подали ему письмо от Деникина. 

Расстреляв гонцов, Махно устроил сход, на котором его помощник Чубенко в глаза назвал Григорьева «контрой и царским слугой», а в доказательство швырнул ему письмо от Деникина. Атаман схватился за револьвер, но Чубенко успел всадить ему пулю в лоб. Телохранитель Григорьева выхватил маузер, но Колесник, прыгнув на него, как кошка, вцепился в пистолет, дав Махно возможность забежать сзади и пять раз подряд выстрелить охраннику в спину. Освободившись от ненавистного «союзника», преданный красными, Махно теперь действовал на свой страх и риск, и вёл армию под собственным – чёрным – знаменем.

Крестьянская утопия

На фото того времени у Махно улыбчивое лицо Емели-дурака, только злое: такой свою щуку не отпустит, пока та не исполнит хотя бы сотню желаний. Как мог такой человек несколько раз подряд довериться большевикам, которые то и дело подводили его под монастырь? Разрывом с батькой красные дали Деникину неплохую фору. Казалось, дни партизанщины на Украине сочтены. 

Под Уманью уменьшившийся до пяти тысяч человек отряд Махно угодил в «котёл». Белые секли повстанцев ураганным огнём, и махновцы прощались с жизнью… Вдруг послышались крики: «Батька! Батька идёт в атаку!» – и бойцы увидели, как их командир несётся на врага. Мгновенно воодушевлённые, партизаны сумели прорвать кольцо и зайти белякам в тыл. Тут началось самое интересное: отряд двигался от города к городу, не встречая почти никакого сопротивления – деникинцы уже поверили в свою победу. За несколько дней, покрывая на своих махно-ногих лошадках по сто вёрст в день, партизаны взяли Мелитополь, Бердянск, Мариуполь, Александровск…

Победа вдохновила Махно на мечту ещё более смелую, чем его подвиги. В тылах у Деникина он собирался построить настоящую крестьянскую республику. Крестьян освободили от налогов, дав возможность спокойно трудиться на своей земле. Сам Махно показательно трудился на полях два дня в неделю. Впрочем, основой благосостояния республики было не сельское хозяйство, а всё те же экспроприации – батька останавливал поезда и забирал уголь и продукты. А ещё – дань, которой анархисты обложили богатых горожан, арестовав их вклады в банках. 

Махновцы даже выпускали свои деньги – и в отличие от других украинских правительств в финансовых вопросах проявили самоиронию: на купюрах были надписи «Чем наши хуже ваших!» и «Кто этих денег не станет брать, того Махно будет драть».

Утопия просуществовала недолго. Когда в России вспыхнул Антоновский мятеж, Махно призвал войско к «третьей революции» – свергнуть большевиков, как они свергли контрреволюционное Временное правительство. Но довольно быстро убедился, что ситуация ему уже не подконтрольна. Большевистская пропаганда пустила корни даже в его республике: повсюду возникали комитеты бедноты, занимавшиеся ликвидацией кулачества вполне в советском духе. 

Махно мрачнел день ото дня – вместо гармонии выходила бойня. Поймал отряд белых – расстрелял, изловил комиссаров, занимавшихся продразвёрсткой, – расстрелял, встретил хищных бедняков – расстрелял. И его армия, и сам он неуклонно деградировали.

 «Батька и сегодня выпил. Разговаривает очень много. Бродит пьяный по улице с гармошкой и танцует. Очень привлекательная картина. После каждого слова матерится. Наговорившись и натанцевавшись, заснул», – писала в дневнике Галина Кузьменко

И когда к Махно явился представитель РВС Южного фронта и предложил начать совместную борьбу с новым главой Добровольческой армии – Врангелем, он прямо обрадовался.

Большевики согласились на требования батьки – освободить из тюрем всех анархистов и признать автономию его республики. Снова чёрные и красные были заодно – прорвав врангелевский фронт в Таврии и форсировав воды Сиваша, махновцы заняли Симферополь и взяли Перекоп. История Добровольческой армии заканчивалась на глазах – беляки грузились на корабли, чтобы навеки покинуть Россию. 

Но кончалась – раз и навсегда – дружба между анархистами и большевиками: вскоре после победы в Гуляйполе были задержаны девять агентов ЧК, посланных, чтобы убить Махно. Со всех сторон к крестьянской республике шли войска красных. Лишь чудом батьке удалось избежать окружения. Он двигался на запад, быстро теряя своё войско. В конце августа последние семьдесят шесть бойцов дошли до Днестра, за которым была спасительная Румыния. Там должна была начаться последняя одиссея Махно – его превращение в одинокого эмигранта.

Батька хам, но…

Нарком иностранных дел Чичерин требовал от Румынии выдать «бандита», но правительство страны надеялось использовать Махно в своих целях. Пробным камнем стала переброшенная через советскую границу диверсионная группа, которую возглавил Лёвка Задов. Впрочем, перейдя Днестр, бывалый анархист посмотрел в синее небо и предложил: «Ребята, ну его к чёрту, этот террор. Пошли сдаваться». 

Пару месяцев анархисты посидели в Одесском ГПУ, после чего… были приняты туда на работу. Кадровый вопрос в советских органах стоял остро, и до 1937 года Задов умудрился сделать неплохую карьеру. Потом ему припомнили всё – даже то, чего не было.

Махно, между тем, бежал из Румынии и обосновался там же, где большинство русских эмигрантов, – в Париже. И тут легендарный анархист впервые в жизни понял, что никому не нужен. Экспроприациями во Франции заниматься было нельзя, и Нестору пришлось искать работу – плёл женские сандалии, работал токарем на заводе Рено... Ударом стал уход жены. Под предлогом, что их общей дочери Люси нельзя жить в одной квартире с отцом-туберкулёзником, Галина его покинула. 

С нарастающим отчаянием он следил, как гибнут бывшие друзья и враги – в Париже пал от руки потерявшего в погроме всю семью украинского еврея Петлюра, гибли в застенках ЧК друзья-однополчане… Махно застрелился бы, если бы не поселившийся в одном доме с ним Пётр Аршинов: вместе они издавали анархический журнал «Дело труда» и это отвлекало батьку от грустных мыслей. 

В конце жизни к нему даже явились испанские анархисты, уверявшие, что на их родине сложилась революционная ситуация, и звавшие возглавить бунт. Но у Махно уже не было сил – летом 1934 года он слёг в больницу и вскоре умер. Прах батьки упокоился на кладбище Пер-Лашез, в приятном соседстве со многими деятелями Великой французской революции. 

Куда фантасмагоричней оказалась судьба его супруги. Во время Второй мировой Галина перебралась в Германию к дочери, трудившейся на заводе «Сименс». После победы над гитлеровцами обеих женщин арестовали. Галина за своё анархистское прошлое отсидела девять лет в Дубровлаге, а потом поселилась в Казахстане, где благополучно дожила до последних лет брежневской эпохи.  

Трудно спорить с какой-либо из многочисленных характеристик Махно, данных ему историками. Садист? Да. Не разбираясь, порешил много ни в чём не повинного народа. Алкоголик? Пил много, когда не было более интересного дела. Революционер? И это правда. До самого конца верил в революцию и чувствовал себя обязанным идти на союз с предававшими его большевиками. Анархист? Несомненно. Неуклюже, но искренне пытался построить крестьянскую утопию. 

И всех определений будет недостаточно – потому что в легендарном батьке есть и что-то вневременное: он был рождён древним героем, жестоким, изобретательным, мстительным, но и великодушным, мечтательным, в чём-то даже простодушным. Не все герои прекрасны – у некоторых козлиные ноги и сверкающие в темноте глаза.

Священная книга индусов «Махабхарата», повествующая о великой братоубийственной войне, заканчивается таким эпизодом: царь одной из противоборствующих сторон умирает и попадает в рай. Боги его приглашают за пиршественный стол, но вдруг он замечает, что за столом нет ни его павших соратников, ни героев из вражеского стана. «Кроме подвигов они натворили немало злых дел, вот и сидят теперь в аду, – говорят ему боги. – Лишь ты, не творивший зла, достоин быть здесь». «Нет, – возражает царь, – если эти великие герои теперь в аду, то и моё место там». Боги улыбаются: «Мы подвергли тебя последнему испытанию, чтобы убедиться, что ты поистине царь справедливости», – и открывают ему глаза: за столом давно пируют его былые друзья и враги. Они радостно приветствуют царя и встают, чтобы пропустить его к его месту. 

Мудрая книга. Вероятно, и нам, уже сто лет не способным простить титанам Гражданской их грехи, пора наконец усадить их тени за один, общий пиршественный стол героев.