Оскорбление величества или как можно обидеть государя

Отсчёт начал римский диктатор Сулла обнародованием «Закона об оскорблении величия» (ок. 80 г. до н. э.). Сначала Форум заполнили таблички с именами его личных врагов, затем уличные столбы запестрели проскрипциями — списками граждан, которые якобы нанесли ущерб достоинству Суллы (лат. proscribere — оглашать, письменно обнародовать). Проскрибированные объявлялись вне закона.

Приговорённым к смерти устраивали публичную порку, затем отсекали головы и выставляли на ораторских трибунах. В этот тёмный период истории возник известный латинский афоризм: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». По Плутарху, даже перед самой кончиной Сулла приказал задушить мелкого чиновника Грания, который плохо о нём отзывался.

В числе проскрибированных оказался также Цицерон после выступления против Марка Антония. По легенде, отрубленная голова прославленного оратора была выставлена на всеобщее обозрение — и Фульвия, жена Антония, некоторое время глядела с ненавистью в мёртвые глаза, затем положила голову себе на колени, вытащила изо рта язык и пронзила золотой шпилькой из прически.

Согласно закону об оскорблении величия римского народа (лат. lex majestatis), который действовал в период республики, величием обладают вначале боги, затем гражданская община и сенат. Высшие должностные лица неподсудны на время пребывания в должности не сами по себе, но именно в силу majestas государственных институтов. Всё изменилось в 8 году до н. э.: Август дополнил закон о государственных преступлениях оскорблением принцепса и его семьи.
Затем, при Тиберии, оскорблением величия считалось любое неугодное императору действие или высказывание, а также невыражение должной почтительности ему и его гению-хранителю. При столь широком толковании оскорблением была даже потеря солдатом меча — как бесчестие императорского гения, которому приносили воинскую присягу. Началась новая волна политических репрессий и ложных доносов.

Преследования за оскорбление величия при Тиберии доходили до гротеска. Наказание раба или переодевание перед статуей императора, обнаружение монеты с императорским профилем в неподобающем месте, упоминание императора без похвалы — эти и подобные случаи становились предметами расследования под пыткой. Памятный исторический случай: проконсула Марцелла обвинили в оскорблении величия за замену головы на статуе Августа головой Тиберия. Линию Тиберия продолжил Нерон во второй половине своего правления. Как писал тот же Светоний, «он казнил уже без меры и разбора кого угодно и за что угодно», проскрибируя даже тех, кто не аплодировал его музицированию на пирах.

В Средние века, несмотря на продолжение действия закона по всей Европе, странствующие стихотворцы-ваганты сочиняли тексты, порочащие папу римского, а простонародье вполголоса костерило правителей. Относительно лояльны к сатире на власть были разве что англичане, а вот французы и немцы сурово преследовали оскорбителей. Так, Людовика XIV страшно раздражали карикатуры на его персону. Между тем карикатуристы увлечённо пародировали его вплоть до начала позапрошлого века.

Внимание французских ревнителей королевской чести переключилось с сочинителей на рисовальщиков. Указом Филиппа Орлеанского в 1722 году был сформирован особый карикатурный трибунал. Однако оскорбители не унимались и даже создали каноны непристойных изображений королевских особ. Людовика XVI выводили жирным боровом с головой человека, Марию Антуанетту — позорной шлюхой.

Страдавший тяжким недугом — порфирией британский король Георг III не пользовался авторитетом у подданных — и пока придворный живописец Фрэнсис Котс писал парадные портреты короля, карикатуристы Джеймс Гилрей, Томас Роулендсон, Ричард Ньютон изображали его в комически ничтожном виде. Известная карикатура Ричарда Ньютона изображает Джона Буля (юмористическое олицетворение типичного англичанина) выпускающим кишечные газы на портрет короля Георга III и возмущённого премьер-министра Уильяма Пита с воплем: «Это измена!!!»

Наполеона Бонапарта до того бесили его карикатурные изображения англичанами, что в ходе мирных переговоров с Великобританией он выдвинул требование приравнять карикатуристов к фальшивомонетчикам и даже убийцам.

Русских царей европейские карикатуристы предпочитали изображать медведями. В этом образе представляли даже Екатерину II: на одной карикатуре царицу-медведицу со всех сторон окружают и травят охотники, на другой оседлавший Екатерину с медвежьей головой князь Потёмкин атакует Британский легион. Это изобразительное клише перешло в последующие столетия: американцы рисовали медведем Сталина, голландцы — Хрущёва и Брежнева, немцы — Горбачёва, шведы — Ельцина, англичане — Путина и Медведева.

Во время англо-бурской войны во французском сатирическом журнале появилась карикатура с изображением женского голого зада, который живо напоминал британского короля Эдуарда VII. От греха подальше скандальный номер изъяли из продажи, лицо-ягодицы прикрыли пририсованной юбкой. На безжалостный карандаш Жана Вебера попадали также Бисмарк в облике мясника, свежующего сограждан, и королева Виктория, влекомая чертями в преисподнюю.

В охране высочайшей чести с французами конкурировали немцы: только за первые семь лет правления Вильгельма II было вынесено 4965 приговоров за оскорбления величия. Газетчики писали, что преследование не одобряющих действия монарха обернётся превращением казарм в тюрьмы — иначе не разместить всех арестованных. Начиная с 1904 года позиция кайзера понемногу смягчалась, и в 1906 году он принял решение помиловать всех осуждённых за нарушение этого закона. В истории оскорбления величия было поставлено временное многоточие.

В России оскорбление величия юридизировалось гораздо позднее, чем по всей Европе: в Соборном уложении 1649 года впервые появилось постановление «о государевой чести». Прочие оскорбления относились к приватным и затрагивающим личную, прежде всего дворянскую честь. Однако в ситуации неограниченного самовластия оскорбление величия трактовалось у нас почти как в Древнем Риме — всеобъемлюще и безжалостно.

Установлением Петра I оскорбления царской особы карались кнутом, вырыванием ноздрей, лишением всех прав состояния, сибирской ссылкой и, наконец, смертной казнью. При этом оскорбляющими честь государя считались любые «непригожие речи» о власти, «ибо Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».

Какие же «продерзостные» и «злодейственные» слова можно было услышать о царе? Вот несколько реальных высказываний людей разных сословий о Петре I. «Он христианскую веру оставил и носит немецкое платье, и бороду бреет, и благочинья в нём нет» (архимандрит). «Пускай государь умрёт, а царицу я за себя возьму» (монах). «Кто затеял бороды брить, тому б голову отсечь» (крестьянин). «Царь не царской крови и не нашего русского роду, но немецкого» (солдатская жена).

Оскорблением величия считалось также непочтительное обращение с изображениями монарха. В XVIII веке действовал запрет на продажу парсун (живописных портретов), на которых высочайшая персона мало походила на оригинал. За неискусно исполненные парсуны мастеров бросали под плеть. Певчий Андрей Савельев в 1720 году поплатился за то, что размахивал тростью, указывая на царский портрет. Савельев тщетно оправдывался, будто хотел лишь согнать мух с изображения его величества.

Каралось даже «непитие за здравие» царской особы как непочтительное отношение и причинение вреда её здоровью. Пить надлежало до самого дна, иначе легко было пасть жертвой доноса — как это случилось в 1720 году с целовальником Дементьевым. Целовальник якобы «не любил государя, потому что не пил за его здравие».

К оскорблениям монарха относили даже ошибки переписчиков при выведении царского имени или титула. Особо опасен был пропуск первого слога в словах «государь» и «государыня», орфографически умалявший властный статус. «Подчистки» (выскабливание помарок) тоже считались государственным преступлением — прикосновением нечестивой руки к священному царскому титулу. Все оправдания и объяснения писцов именовались «выкрутками», не принимались во внимание следствием и не считались смягчающими обстоятельствами.

Очень не повезло дьячку Ивану Кириллову: при переписывании указа о поминовении преставившейся царевны Прасковьи, сестры императрицы Анны Иоанновны, горе-копиист перепутал имена и «величество» с «высочеством». Вышло, что благополучно здравствующая императрица «от временного сего жития, по воле Божией, преселилась в вечный покой». Дьячка пожизненно сослали в Сибирь. А самую, наверное, смешную описку допустил Семён Сорокин: в документе красиво вывел подпись — «Перт Первый». За это был наказан плетьми.

Отдельная статья оскорбления величия — неуместные и похабные песни. Так, Екатерине II ужасно не нравилась популярная в народе песня о брошенной жене-императрице: «Гуляет мой сердешный друг в зеленом саду, в полусадничке… со любимою своею фрейлиной, с Лизаветою Воронцовою…» Двусмысленными и подозрительными оказывались едва ли не все тексты с совпадением имён вроде: «Полунощный мой зверочек, // Повадился зверочек во садочек // К Катюше ходить…»

Обвинение в оскорблении величия нередко служило способом мести или средством карьерного роста на основе ложного доноса. В 1732 году иеродьякон Самуил Ломиковский измыслил изобретательный приём отмщения своему врагу иеромонаху Лаврентию Петрову: явился на двор Максаковского Преображенского монастыря, гневно потрясая «картками, помаранными гноем человеческим», на которых его рукой были выведены фамилия и титул императорского величества и которыми якобы подтёр зад нечестивец Петров. Но изощрённая задумка позорно провалилась: Ломиковский не смог доказать принадлежность фекалий Петрову и отправился навечно в Сибирь вкалывать на серебряных заводах.

Российские самодержцы по-разному относились к оскорблениям в их адрес. Екатерина II старалась отслеживать хулительные высказывания, хотя декларативно настаивала на более лёгких наказаниях оскорбителей, нежели государственных изменников. Павел I начал своё правление с того, что освободил большинство осуждённых за оскорбление величия, но собственные обиды не сносил столь легко. Известен случай ссылки на каторгу с предварительной поркой и вырыванием ноздрей унтер-офицера за язвительную карикатуру на императора, обнаруженную на дверях церкви.

Соотечественники презрительно называли Павла I «мужицким царём» и сочиняли на него оскорбительные эпиграммы: «Не венценосец ты в Петровом славном граде, Но варвар и капрал на вахтпараде». И эпитафии: «Не пёс ли тут лежит, что так воняет стервой? Нет! Это Павел Первой». Европейцы придумали ему прозвище «русский Гамлет», а карикатуристы рисовали его то яйцеголовым уродцем, то сумасшедшим гигантом на пути в Бедлам, то скованным цепью медведем.

Александр I относился к поношениям гораздо проще — дела об оскорблении его особы венчались лаконичной Высочайшей Резолюцией: «Простить». Исключение было сделано только для крестьянина Мичкова, который дерзнул хулить и не только государя, но и Господа. Резолюция на деле Мичкова гласила: «Быть по сему, единственно в наказание за богохульные слова, прощая его совершенно в словах, произнесённых на мой счёт».

Не был обидчив и Александр III, что следует из памятного исторического анекдота. Напившись пьян, некий крестьянин стал дебоширить, его пытались привести в чувство, указывая на висевший в кабаке императорский портрет. «А плевал я на вашего государя-императора!» — в запале выкрикнул бузотёр и действительно плюнул на портрет, за что получил полгода тюрьмы. Царь ознакомился с делом и со смехом воскликнул: «Он наплевал на мой портрет, и я же за это буду его кормить шесть месяцев?!» Вдоволь посмеявшись, начертал: «Моих портретов в кабаках не вешать, оскорбителя послать подальше и передать ему, что я на него тоже плевал».

В другом варианте этой истории фигурирует солдат Орешкин. С него как военного спрос якобы был построже: объявление воли императора перед строем полка и церковное покаяние перед образом святителя Николая с обещанием более не пьянствовать. Любопытно, что похожую историю сказывали ещё раньше об императоре Николае I, только там фигурировал солдат Агафон Сулейкин и дерзкими словами его были: «Что мне портрет — я сам портрет!»

Несмотря на общую тенденцию смягчения взглядов правящих особ на оскорбление их чести, преследование за это преступление оставалось основной задачей российского политического сыска до начала XX столетия. Можно было схлопотать 8 лет каторги не только за прямые словесные оскорбления царя, но и за публичные гримасы и непристойные жесты в его адрес, а также непочтительное упоминание покойных монархов. Вплоть до Октябрьской революции заводилось немало следственных дел по этой статье.

Уничтожив большинство дореволюционных практик, СССР сохранил уголовную статью за оскорбление верховной власти, только теперь это называлось «антисоветчина», а её распространители — по большей части жертвы доносов — получали клеймо «врагов народа».

Примечательно, что и в современном российском законодательстве оскорбление частного лица было декриминализовано поправкой от 2011 года, тогда как статья «Оскорбление представителя власти» по-прежнему остаётся в Уголовном кодексе.