В изгнании: русская эмиграция во Франции в годы Гражданской войны

Свергнутые элиты вызывали во всем мире сочувствие и интерес, поэтому образ белого эмигранта обрастал многочисленными романтическими мифами. Представление об элите, так и не сумевшей найти себя в новом мире, подкреплялось стереотипом о «великом князе, ставшем таксистом». Однако история, напротив, показывает успешную интеграцию русских эмигрантов в незнакомую среду.

Волна русской эмиграции времен Гражданской войны была не первой в истории Франции. Несмотря на то, что к этому времени здесь уже хорошо были известны русские эмигранты, они продолжали оставаться в некой маргинальной зоне. Таким образом, «старые» и «новые» эмигранты сплотились на фоне своей «инаковости», осознано подчеркивая русскую идентичность. Диаспора создавалась на основе ценностей дореволюционной России. «Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она — в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадает». Эти слова Ивана Бунина как нельзя лучше отражают позицию русской диаспоры. Поэтому заветной мечтой всех русских эмигрантов было возвращение в Россию при условии свержения советской власти.

Однако со временем стало ясно, что этой мечте не суждено сбыться, и в двадцатые годы во Францию последовала следующая волна беженцев. Во многом это было связано с декретом 1922 года, регулирующим выезд из СССР. Несмотря на то, что массовая высылка 1922-го года представителей буржуазной интеллигенции расценивалась как принудительное изгнание, многие по своей воле покинули страну в то время. Например, поэт Георгий Адамович, эмигрировавший в 1923 году в Германию, а затем во Францию, говорил, что «уезжал с твердым намерением вернуться не позднее, чем через шесть месяцев. Это было время нэпа, когда все, казалось, входило в привычное русло» — говорил поэт. Но Адамович, как и многие другие, так и не вернулся на родину. Он стал одним из самых ярких поэтов эмиграции, основав литературное течение в поэзии русского зарубежья под названием «Парижская нота». Ее последователями считались барон Анатолий Штейгер, Лидия Червинская, Перикл Ставров, Юрий Терапиано, Юрий Мандельштам и другие русские поэты эмигранты. Основной чертой «Парижской ноты» был мировоззренческий поиск в эмиграции. Именно в эти годы окончательно формируется мнение о русских беженцах, как об интеллигентах-изгнанниках.

Культурным и политическим центром русской диаспоры становится Париж. Столица дает бОльшие возможности как для представителей интеллектуальных и творческих профессий, так и для простых рабочих. К тому же здесь быстро сформировались общинные структуры приема беженцев. В 1920 году сестра российского посла во Франции Мария Маклакова с помощью группы педагогов открывает Русскую гимназию. Обучение здесь проходило по русским образовательным программам. И если поначалу гимназию посещали всего шесть детей, то к концу двадцатых годов здесь было около двухсот учеников.

В 1921 году композитором Николаем Черепниным основывается Русская консерватория, повторявшая концепции Петербургской и Московской консерваторий. Она становится музыкальным центром русской эмиграции. Также в Париже действовало бюро помощи в трудоустройстве и множество различных ассоциаций. Таким образом, уже во второй половине двадцатых годов, когда русские поняли, что эмиграция — это навсегда, в Париже зарождается настоящий русский город. Чем же он жил?

Говоря о русской эмиграции в Париже, обычно представляют Монмартр и Пигаль, где собиралась вся русская интеллигенция. О том, как шла адаптация тех, кто привык зарабатывать пером, написано немало. Но чем занимались те, кто не был литератором или публицистом?

Большое количество русских беженцев трудились на автомобильных заводах «Рено», «Ситроена», «Пежо» и жили в рабочем пригороде под названием Булонь-Бийанкур. Русские прозвали его Биянкурском, а господина Рено, который предоставил тысячи рабочих мест русским эмигрантам, называли «дядюшкой Луи». В сфере автомобилестроения русские занимали около 20% от всех рабочих, уступая лишь итальянцам и выходцам из Африки. Русских работников ценили здесь за их исполнительность и профессиональные качества.

Из очерков Нины Берберовой: «Гудит заводской гудок. Двадцать пять тысяч рабочих текут через широкие железные ворота на площадь. Каждый четвертый — чин Белой армии, воинская выправка, исковерканные работой кисти рук… Люди семейные, смирные, налогоплательщики и читатели русских ежедневных газет, члены всевозможных русских военных организации, хранящие георгиевские кресты».

Больше, чем беженцы, работающие на автомобильных заводах, в истории французской иммиграции запомнились, пожалуй, русские таксисты. Перед большинством иммигрантов из России стоял выбор: пойти в таксисты или стать рабочим на заводе. Многие выбирали первый вариант, считая его более оплачиваемым, да и нахождение за рулем давало ощущение некой свободы. Стереотип о русских таксистах знатного происхождения на самом деле не лишен оснований, ведь среди всех иммигрантов во Франции доля выходцев из России, занятых в сфере наземного транспорта, была самой высокой. К 1926-му году их было около двух тысяч. В это время и создаются первые объединения русских водителей такси. Союз русских шоферов, основанный в марте 1926-го года, открыл свою библиотеку, собственные курсы вождения и английского языка. Уже в 1928 году Союз выпустил первый номер бюллетеня «Русский шофер», а затем появился и ежемесячник «За рулем», где помимо специальных статей публиковались произведения Ивана Бунина, Александра Куприна, Бориса Поплавского, Гайто Газданова. Ежегодно Союз русских шоферов устраивал благотворительные баллы, что привлекало все больше русских в эту профессию.

«Русский таксист» — это не миф, но шоферы в большинстве своем не были князьями и графами, какими их представляло французское общество.

Еще одной отраслью, в которой были заняты русские эмигранты, стала ремесленная промышленность. В основном это были столярные мастерские и ателье по пошиву одежды. «Высокая парижская мода распахнула свои роскошные двери перед русскими бесприданницами, которые прибыли во Францию в траурных платьях» — писали тогда французские газеты о домах моды IRFE Феликса Юсупова и Kitmir Марии Романовой.

Мария Романова гордилась тем, что в ее ателье нашлась работа для многочисленных беженок из России. «Ателье развивалось, и многие старались убедить меня в том, что гораздо выгоднее будет нанять профессионалов. Но я продолжала упорствовать в своей идее помочь как можно большему числу моих соотечественниц» — говорила княгиня Романова. Работницы ее ателье иронизировали, говоря, что не может быть ничего естественнее для русских эмигранток, чем заняться плетением кружева. «Ведь единственное, что умели молодые русские женщины, попадавшие во Францию — плести кружева, танцевать и говорить по-французски». Часто женщины шили на дому, это ремесло объединило аристократок и жен простых рабочих.

Многим эмигрантам даже удавалось сохранить свои профессии благодаря многочисленным профсоюзам. В двадцатые годы возникают Объединение русских адвокатов во Франции, Общество русских врачей имени Мечникова, Союз русских инженеров и многие другие.

Юристы пользовались большим спросом даже вне диаспоры, а вот врачам было немного сложнее доказать свой профессионализм, ведь Франция не признавала иностранных дипломов о медицинском образовании. Тем не менее, интеграция врачей эмигрантов проходила вполне успешно за счет давнего присутствия русских во французской медицине. Многие, переехав, продолжали практиковать неофициально, но было и немало случаев, когда русские врачи проходили курсы переквалификации во Франции. Охотнее всего их нанимали в колонии из-за критической нехватки рабочих мест. В 1929 году в справочнике по русскому Парижу числилось 160 русских врачей.

Ошибочно полагать, что среди русских эмигрантов тех лет не было других профессий, кроме поэтов, музыкантов и художников. К 1940-му году русская эмиграция в Париже распределилась на несколько основных направлений: военные ассоциации, профессиональные объединения, благотворительные учреждения, молодежные организации и художественные ассоциации, что говорит о присутствии русских во всех сферах жизни французского общества.