Армия французской Третьей республики: военный ренессанс

Во время Франко-прусской войны 1870-1871 годов армия Второй империи была разгромлена буквально за месяц и вскоре почти в полном составе попала в плен вместе со своим императором. Впрочем, на этом война не завершилась. Новое республиканское правительство национальной обороны решило продолжить борьбу, и адвокат Леон Гамбетта вместе с инженером Шарлем Фрейсине стали спешно формировать новые армии. Это лишь продлило агонию Франции, которая завершилась германским парадом в Париже, кровавой коммуной и унизительным Франкфуртским миром. Новый режим, получивший название Третьей республики, создавался из руин.

Патриоты? Карьеристы? Республиканцы?

Первый же вопрос, вставший перед новым правительством и армией, был весьма болезненным. Во время войны часть офицеров, не попав в плен к немцам или бежав из него, устраивались служить в новые армии Гамбетты. Из-за острейшего дефицита кадров эти люди мгновенно росли в чинах — некоторые капитаны становились генералами за несколько месяцев (правда, звания давались временно). В итоге в системе чинопроизводства царил невообразимый хаос. Легко представить себе чувства тех, кто вернулся из плена и обнаружил своих бывших подчинённых выше себя в военной иерархии. 14 июля 1871 года все временные производства отменили, и была собрана специальная комиссия для рассмотрения каждого случая индивидуально. Председателем комиссии назначили престарелого генерала Николя Шангарнье, монархиста, который должен был решать судьбы тех, кто примкнул к республике.

Разгорелся нешуточный скандал. Разумеется, ни один из офицеров не считал свой новый чин незаслуженным и был уверен, что комиссия — это настоящая инквизиция. Вдобавок справедливого и равного ко всем отношения добиться не удалось. Так, адъютанты некоторых уважаемых генералов сумели вовсе избежать неприятной процедуры (например, Рауль Франсуа де Буадеффр, адъютант генерала Шанзи). Иные — как, например, полковник Мари-Жозеф Франсуа де Мирибель — были подтверждены в звании. Оба упомянутых офицера в дальнейшем сделали успешные карьеры, большинство же их собратьев потеряли одну-две позиции в лестнице чинов и вернулись на естественное для их возраста положение. Четырнадцать генералов, произведённых Гамбеттой, лишались этого звания, а четверых из них отправили в отставку. Полковник Луи Россель был расстрелян за то, что не признал поражения и примкнул к коммуне — возможно, столь жёсткого подхода требовала высшая справедливость, но никто не оценил ситуацию таким образом. Французский офицерский корпус оказался расколот на пленённых и не пленённых, обиженных комиссией и воспользовавшихся патронажем своих начальников, чтобы избежать этого. Это накладывалось на традиционные для любой армии трения между родами войск и характерное для Франции жёсткое деление по политическим взглядам.

Бежавшие из плена для одних были героями-патриотами, а для других — нарушившими слово офицера. Служившие у Гамбетты могли считаться как защитниками родины, так и карьеристами или, по меньшей мере, республиканцами. Трагический 1870 год ставил перед французскими военными выбор, в котором не существовало однозначно выигрышных вариантов, и никто из них не сохранил безусловную «чистоту риз».

Прусские учителя и французские ученики

Военные реформы никогда не были чисто профессиональным вопросом повышения эффективности армии. Уже в XIX веке господствовала идея, что армия — это отражение общества, его морального состояния и политического развития. Поэтому, чтобы лучше понять переустройство французской армии после поражения, стоит сказать пару слов о политическом спектре тогдашней Франции.

Левые (радикальные) республиканцы являлись наследниками традиций 1789 года. Они были единственными, кто последовательно выступал за всеобщую воинскую повинность. Леон Гамбетта и его соратники отрицали постоянную армию как опору реакционных режимов и мечтали о войске солдат-граждан. Эта мечта связывалась с революционными ценностями, воспоминаниями о патриотическом подъёме времён Великой французской революции и пламенной гражданственностью в духе Римской республики.

Умеренные республиканцы, чьим лидером условно можно назвать первого президента Третьей республики Адольфа Тьера, были, как нетрудно догадаться, менее радикальными. В их среде жила память о 1848 годе, когда республиканцы столкнулись с угрозой слева и справа, подавляли волнения низов, не сумели удержать контроль над ситуацией и фактически проложили путь к власти Наполеону III. Тьер полагал, что только профессиональная армия способна поддержать порядок. Он был историком империи Наполеона и полагал, что профессионалы эффективнее на поле боя. Впрочем, теперь такие взгляды были не в чести.

Чрезвычайные условия, в которых формировалась Третья республика, породили важнейший парадокс: новый режим был «республикой без республиканцев», политическую жизнь в которой определяли консерваторы-монархисты. В среде монархистов господствовало мнение, что поражения на поле боя — следствие моральной деградации французской нации. Ярче всего эту мысль выразил консервативный историк Эрнест Ренан в знаменитой книге «Интеллектуальная и моральная реформа во Франции». Он полагал, что политическое развитие страны привело к забвению долга и любви к славе, упадку патриотизма и воинского духа, торжеству своекорыстных интересов, а также пустой политической и классовой розни. Отринув королевскую власть и устранив привилегии дворянства, Франция вместе с водой выплеснула ребёнка. Пруссия же избежала этих ошибок и сумела соединить старые институты с лучшими и наименее деструктивными идеями XIX века. Всеобщая воинская повинность, прежде считавшаяся консерваторами революционной ересью, теперь казалась им лекарством против недуга. По их мнению, французы нуждались в перевоспитании, и армия, комплектуемая таким способом, стала бы школой долга и уважения к авторитету. Это был резкий и неожиданный поворот для консервативной мысли, но идея органично вписалась в новый курс. Лидер консерваторов герцог де Брольи проводил политику «морального порядка», символом которой стало строительство знаменитой церкви Сакре-Кёр. Белоснежный собор на вершине Монмартра должен был служить немым укором Парижу — колыбели трёх революций и кровавой коммуны.

Если до 1870 года большинство французов выступало против всеобщей воинской повинности, то теперь эту идею были готовы принять, хотя разные политические силы вкладывали в неё разный смысл. Что касается военных, то они, не отвергая всеобщую воинскую повинность, говорили о необходимости более долгого срока службы в интересах обучения солдат. Наконец, деньги, этот великий уравнитель всех политических противоречий, накладывали свои ограничения. Последовавшие реформы стали результатом непростого компромисса между разными точками зрения.

Первая волна реформ

Новый закон о наборе вышел 27 июля 1872 года и, несмотря на сопротивление Тьера, полностью менял систему по сравнению с законами 1818 и 1832 годов. Замены окончательно отменялись, и все французы должны были тянуть номера. В Германии служили под знамёнами три года, Россия как раз намечала переход к шестилетней службе, французы же приняли срединное решение. «Плохие» номера должны были служить 5 лет, а «хорошие» — 6 или 12 месяцев. После службы солдаты зачислялись в резерв (аналог прусского ландвера) и территориальные войска (аналог ландштурма/ополчения).

Если бы закон 1872 года исполнялся строго, то Франция имела бы под ружьём примерно 850 000 солдат. Но страна не была готова содержать такую армию по финансовым, административным и инфраструктурным причинам, поэтому после 1871 года ни один француз не отслужил весь пятилетний срок. 30% контингента просто избегали призыва, а 20% вытягивали «хороший» номер. Военный министр не только отпускал солдат до официального «дембеля», но и давал им длительный зимний отпуск. Более половины ежегодного контингента попадало под различные изъятия, и в итоге французская армия насчитывала скромные 500 000 человек — причиной этого была экономия.

Кроме того, окончательно утверждалась система армейских корпусов мирного времени, и Франция была разбита на 18 корпусных участков (19-м стал Алжир). Импровизации в начале войны теперь должны были сводиться к минимуму. Прежде армия кочевала из гарнизона в гарнизон, так как считалось опасным, если она будет обрастать связями с населением. С 1873 года начали интенсивно строить казармы, и армия наконец осела на местах. Военные школы подверглись реформе, корпус офицеров Генерального штаба стал открытым, появилась система ротации строевых и штабных должностей. Открытость корпуса дополнительно подчёркивалась тем, что офицеры-штабисты даже не имели своей особой формы. В 1876 году появилась Высшая военная школа, копировавшая берлинскую военную академию.

Более стройной стала система управления армией. Как и прежде, главным администратором считался военный министр. В 1872 году был создан консультативный орган — Высший военный совет, в котором собирались старшие генералы, военный министр и президент республики.

Самые очевидные проблемы французской армии — замены, отсутствие резерва и рудиментарный Генеральный штаб — были решены. В 1880 году, через десять лет после поражения, на впечатляющей церемонии на ипподроме Лоншан французским полкам раздали знамёна. Армия восставала из пепла.

Фрейсине запускает вторую волну

Законы 1870-х годов дали Франции солдат, но не дали высшего командования в полном смысле этого слова. К концу 1880-х годов, когда республиканцы окончательно взяли республику в свои руки, назрела необходимость новой серии реформ. В то время военный министр понимался как технический служащий в правительстве, поэтому генералы не стремились занять эту должность, связанную с политическими дрязгами и принятием неизбежно непопулярных решений. Командовать корпусом было престижнее, чем занимать кабинет на парижской улице Сен-Доминик, поэтому военным министром обычно становился один из начальников дивизий. Такой человек не обладал большим весом ни в армейской среде, ни среди парламентариев, ни даже среди собственных сотрудников. Министерская чехарда продолжилась, и до 1914 года сменилось тридцать военных министров.

В 1888 году на этот пост был назначен штатский — Шарль Фрейсине, правая рука Гамбетты. Он был единственным человеком, который обладал необходимой компетентностью, уважением военных, мог провести новую волну реформ и не вызвать подозрений в бонапартизме.

Начальник Генерального штаба оставался чем-то вроде главы канцелярии министерства. Фрейсине хотел изменить эту ситуацию по двум причинам. Во-первых, прусский опыт показывал, что генштабисты должны быть подлинным «мозгом армии», чтобы она отвечала вызовам времени. Во-вторых, сильный штабной орган мог компенсировать слабость военного министерства. Так появился «Генеральный штаб армии» — более самостоятельный орган, чем прежний «Генеральный штаб министерства». Фрейсине пригласил возглавить его де Мирибеля, закрыв глаза на его репутацию реакционера. Начальник Генерального штаба оставался ответственным перед военным министром, но обладал достаточным авторитетом, чтобы навязывать ему и армии стратегические планы, тактическую доктрину и политику в области вооружений. Кроме того, министр реформировал Высший военный совет, который стал регулярным органом, ответственным за основные направления военной политики и планирования. Совет должен был играть роль «коллективного Мольтке». Итогом этих реформ стало перераспределение властных полномочий от военного министра к двум реформированным органам.

Вторая из главных заслуг Фрейсине — закон 1889 года о призыве. К тому времени практически все французы считали закон 1872 года неудачным компромиссом между подлинно национальной армией и профессиональными солдатами, дававшим стране только худшее от двух систем. Республиканцы считали, что «полувсеобщая» повинность подрывает принцип равенства и не делает армию подлинной школой нации, а многие военные беспокоились из-за недостатка мобилизационных ресурсов и трудностей администрирования.

В 1887 году произошла очередная военная тревога на франко-германской границе. В следующем году немцы приняли амбициозную программу усиления армии. Ответом Фрейсине стал закон, принятый 15 июля 1889 года, на следующий день после грандиозных торжеств по случаю 100-летия взятия Бастилии. Этот закон можно считать окончательным торжеством республиканского понимания военной организации. С компромиссами было покончено — теперь примерно 70% контингента служили обязательные три года под знамёнами, а остальные, включая семинаристов и представителей «либеральных профессий», служили год. Теперь Франция могла рассчитывать на армию численностью в 1,4 млн человек — намного больше, чем десятью годами ранее, и ровно вдвое меньше, чем было у Германии в начале 1890-х годов.

Итоги

1891 год можно считать символическим итогом французского военного ренессанса. В этом году состоялись грандиозные манёвры, в которых участвовали 100 000 солдат. Манёвры должны были продемонстрировать возрождение военной мощи Франции, и для многих они послужили убедительным свидетельством этого. Военное шоу устраивалось не в последнюю очередь для русских.

После русско-турецкой войны 1877-1878 годов почти все значимые русские генералы по очереди побывали на французских манёврах. В 1879 году генерал-адъютант Николай Обручев писал о своих впечатлениях: «Посещая часто Францию, я никогда не видел её в таком положении, как ныне. Смятение в умах невероятное. Желали-желали республики: но стали в её главе буржуа-адвокаты, и для большинства общества она сделалась противной, ненавистной». Но уже в 1883 году генерал-адъютант Михаил Драгомиров, один из главных сторонников союза России и Франции, отзывался о перспективах французской армии куда оптимистичнее:

«[…] в течение моего шестидневного пребывания среди войск, я не отметил решительно ничего, что отличает эту республиканскую армию от любой другой хорошо организованной, та же строгость, та же точность в отношении субординации, та же повелительность в отдаче приказов в старших и та же беспрекословная исполнительность в низших».

Примерно к тем же выводам пришёл генерал-майор Алексей Куропаткин, отправленный во Францию в 1884 году. Мнение о французской военной мощи постепенно менялось в лучшую сторону, благоприятствуя будущему союзу между Третьей республикой и Российской империей. В 1890 году генерал Рауль Франсуа де Буадеффр, близкий друг Обручева, стал помощником Мирибеля. В августе 1892 года они с Обручевым подписали военную конвенцию, ставшую основой русско-французского союза.

Внешнее впечатление было обманчивым, и почти все сведущие французские военные били тревогу — Франция не достигла военного паритета с Германией, несмотря на двадцать лет усилий. Особенно очевидно Франция уступала в вопросах обучения войск и качества резерва. Кроме того, огромные средства тратились на уже устаревшую систему укреплений на франко-германской границе. Россия решала для Франции как минимум одну важнейшую проблему — теперь в Париже могли не беспокоиться по поводу отставания от немцев в численности войск. Численность русских поданных увеличивалась на миллион человек ежегодно, и это казалось неисчерпаемым ресурсом военной силы. Но была ли Франция достаточно прочна сама по себе?

Французский военный министр Франсуа-Шарль дю Барайль, один из тех, кто ставил на ноги новую армию, писал: «По своей сути Республика — это отрицание армии, потому что свобода, равенство и братство означают отсутствие дисциплины, забвение подчинения и отрицание иерархических принципов». Насколько совместима сильная армия, по своей природе иерархический институт, с демократическими принципами? Впервые в новейшей истории Франции требовалось соединить эти два элемента. Как мы увидим далее, конфликт между армией и демократическими институтами оказался неизбежен.

Продолжение следует: Армия французской Третьей республики: эпоха скандалов.