Красота крымской природы на картинах великого мастера пейзажа Исаака Левитана

Дневников Левитан не вёл, и детали его пребывания в Крыму даже для самых дотошных биографов до сих пор фрагментарны. Предполагают, художник посетил Ялту и Гурзуф, Массандру и Алупку. Он был молод и чрезвычайно впечатлителен, и южная природа, столь отличная для привычной его глазу и кисти подмосковной, поначалу не могла не потрясти Левитана. Различным было всё — ландшафт, растительность, интенсивность красок. Здесь открывалась новая, плохо представимая до этого реальность — скалы, татарские сакли, море.

— Дорогой Антон Павлович, черт возьми, как хорошо здесь! — восторженно писал Левитан другу Чехову. — Представьте теперь себе яркую зелень, голубое небо, да еще какое небо! Вчера вечером я взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что, — я заплакал, и заплакал навзрыд; вот где вечная красота и вот где человек чувствует своё полное ничтожество.

Полтора-два месяца Левитан провёл в Крыму. С кем он общался, где бывал и у кого остановился на постой, что видел и какие новые впечатления владели им — мы можем только догадываться. Но уже в конце апреля 1886-го года он отсылает Чехову из Алупки письмо, по которому видно, что настроения Левитана серьёзно переменились:

— Простите, дорогой Антон Павлович, что так долго не писал. Не писал Вам потому, что очень уже ленив я письма писать, да и вдобавок изо дня в день собирался переехать. Теперь я поселился в Алупке. Ялта мне чрезвычайно надоела, общества нет, т. е. знакомых, да и природа здесь только вначале поражает, а после становится ужасно скучно и очень хочется на север. Переехал я в Алупку затем, что мало сработал в Ялте, — и всё-таки новое место, значит, и впечатлений новых авось хватит на некоторое время, а там непременно в Бабкино (видеть вашу гнусную физиономию). Да, скажите, с чего Вы взяли, что я поехал с женщиной?..

Уже в середине мая Левитан, пресытившись впечатлениями и затосковав по «милому северу», покинет Крым, чтобы почти полтора десятилетия не вспоминать о нём и не возвращаться. В следующий раз он приедет в Ялту только в 1900-м году, за несколько месяцев до смерти, — проститься.

Можно было бы утверждать, что Крым не оставил существенных следов в творчестве Левитана, остался в его биографии незначительным эпизодом, если бы не одно «но»: крымские этюды, сделанные весной 1886 года, окажутся чрезвычайно удачными — зрители и ценители раскупят их прямо с выставки. А о Левитане станут говорить, как о человеке, открывшем для русской публики «новый Крым».

«Открыточный Крым» до Левитана

Понять, какой он — этот открытый Левитаном «новый Крым», легче, если знать, каким был Крым знакомый и привычный любителю живописи.

Нельзя сказать, что русская публика до Левитана не ведала живописного Крыма. Был Крым Айвазовского — торжественно-приподнятый, романтический, а в поздние годы мастера, увы, нещадно тиражируемый. Еще был Крым парадный, цветущий, лучезарный и правильный, изрядно идеализированный — хоть сейчас печатай на открытки, отсылать влюблённым барышням. Такой живописный Крым так и принято называть — «открыточный». Подобный Крым и до, и после Левитана будут писать художники Гавриил Кондратенко, Владимир Орловский, Иосиф Крачковский. Покупали подобную продукцию охотно — оживлять интерьеры.

Преодолеть хрестоматийные красоты Крыма в своей работе пытался «гениальный юноша» Федор Васильев, но он умер слишком рано и не слишком много успел.

Свежий взгляд Левитана

Левитану открылся совсем иной Крым — не открыточный, не парадный, не «глянцевый».

В его «Сакле в Алупке», «Татарском кладбище» или морских видах нет ни патетического нажима, ни романтической высокопарности, ни специальных «красот». Крымские пейзажи Левитана, как замечает историк искусства Владимир Петров, «проникнуты чувством спокойного, вдумчивого созерцания».

Одна из интереснейших работ Левитана крымского периода — «Сакля в Алупке», хранящаяся в Третьяковской галерее. Насколько далеки от привычной для Крыма «дворцовой патетики» эти неправильные линии, грубые доски и громоздкие необработанные камни — и вместе с тем сколько лучезарности и лёгкости в жизнерадостном сочетании светло-голубого и охры, песка и неба. Здесь столько новых колористических возможностей в сравнении с землисто-зелёной палитрой ранних звенигородских и останских пейзажей Левитана! «Работа в Крыму на пленэре много дала Левитану, способствовала обогащению его палитры, развитию у него чувства цвета», — утверждает биограф художника Алексей Федоров-Давыдов.

«Левитан… был очарован красотами южной природы морем, цветущим миндалем, — свидетельствует друг художника Михаил Нестеров. — Элегические мотивы древней Тавриды с ее опаловым морем, задумчивыми кипарисами, с мягким очертанием гор как нельзя больше соответствовали нежной, меланхолической натуре художника. Вернувшись в Москву, Левитан поставил свои крымские этюды на Периодическую выставку, в то время наиболее популярную после Передвижной. Этюды были раскуплены в первые же дни…»

Когда преподаватель Левитана в Московском училище живописи, ваяния и зодчества художник Василий Поленов несколько лет спустя окажется в Крыму, он изумится тому, насколько точен, тонок и верен природе оказался в своих крымских этюдах Левитан:

— Чем больше я хожу по окрестностям Ялты, — признавался Поленов, — тем всё больше я оцениваю наброски Левитана. Ни Айвазовский, ни Лагорио, ни Шишкин, ни Мясоедов не дали таких правдивых и характерных изображений Крыма, как Левитан.

В большинстве случаев крымские этюды Левитана так и не стали материалом для законченных картин. Исключений совсем немного — например, выросшая из одноимённого этюда и значительно обогащённая по палитре картина «У берега моря. Крым» (Государственный Русский музей, Санкт-Петербург) и выполненный в следующем 1887 году скорее «сочинённый», чем натурный «Крымский пейзаж» (Плёсский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник, Плёс).

В этой картине, синтезировавшей многие крымские впечатления Левитана, изображён гористый берег Чёрного моря, цветистая галька, позеленевшие от мха влажные камни. Взгляд зрителя скользит по линии прибоя вдаль, упираясь в величественные очертания Аю-Дага с белыми саклями у подножий и разросшиеся кипарисы. Это не марина в традиционном смысле — море в «Крымском пейзаже» не является центральным героем. Всегда остро переживавший безбрежность водного пространства и эмоционально подавленный им (так будет не только на Чёрном море, но и когда художник впервые окажется на Волге), Левитан не стремится запечатлеть безбрежность или величие моря. Скорее, ему композиционно важнее небо: эти серые и желтоватые негустые тучи, чрезвычайно богатые по оттенкам, с голубоватыми прорывами как нельзя лучше передают настроение пасмурного весеннего дня в Крыму.

Сотрудникам музея в Плёсе, где хранится «Крымский пейзаж», удалось рассмотреть в пестроте его переднего плана даже изображения людей: «На берегу — две маленькие фигурки, которые так редко встречаются в левитановских пейзажах. Он избегал в картинах изображения людей или тем более жанровых сцен, стараясь „очеловечить“ природу своими переживаниями и чувствами. В фигурках, мужской и женской, можно угадать самого художника в чёрном костюме и красной турецкой феске и его спутницу, скорее всего С.П.Кувшинникову».

«Январь в Крыму. На черноморский брег зима приходит как бы для забавы...»

Конец декабря 1899 года. Последние дни последнего месяца последнего года уходящего века. Прошло 13 лет с левитановской крымской весны. Все эти годы он и не вспоминал о Крыме — слишком много наслоилось впечатлений, слишком много работы, слишком бурная, кипящая любовными страстями и время от времени погружающая в беспросветную меланхолию жизнь. Он работал в Московской и Тверской губерниях, исследовал и изображал Волгу, приволжские города и монастыри — и стал самым известным русским пейзажистом. Он трижды побывал за границей: он видел во Франции работы импрессионистов и своего любимого художника — Коро, он писал весну в Италии и горную цепь Монблан, он скучал и опять робел перед мрачной мощью моря и гор в Финляндии.

Но в последние дни года и века, еще не зная, но, похоже, предчувствуя, что это будет последний год его короткой 39-летней жизни, Исаак Левитан едет в Крым.

Можно было бы сказать — и литературно закольцевать сюжет — что Левитана опять позвала крымская природа. Но в действительности это было не так. Не природа, не скалы, не море, а люди, ближе которых у него за всю жизнь не оказалось, влекли Левитана в Крым. Чехов и его сестра Мария Павловна, МаПа, как звали её домашние, женщина, которой когда-то, единственной из всех, Левитан делал предложение руки и сердца. Именно их, Антона и Машу, своих ближайших друзей, захотелось увидеть смертельно больному Левитану.

Год назад Чехов купил участок в Ялте. Высоко-высоко над морем, рядом с татарским кладбищем. Он построил там дом — знаменитую теперь «Белую Дачу», собирая, как и раньше, под своей крышей родных и друзей. А на стене в одной из комнат, среди множества других картин и фотографий, до сих пор висел юношеский портрет больного Левитана, который много лет назад написал старший брат Чехова Николай.

Левитан приехал из московской непогоды, одетый по-зимнему — Чеховы высыпали ему навстречу без верхней одежды, смешливые и приветливые, как и всегда. Январь в Крыму казался неправдоподобно тёплым. Вечнозелёные растения заставляли сомневаться, что на улице зима.

В Ялте с Левитаном случались курьёзы. Его иногда громко узнавали на улицах — к Чехову здесь уже успели привыкнуть, а вот Левитан был «заезжей знаменитостью». Однажды Чехов завёл его в картинную лавку на ялтинской набережной. Разглядывая грубовато написанные «красивые» пейзажи, Левитан стал возмущаться — кому, дескать, нужно такое искусство и зачем оно вообще, подобное, существует?

Когда вышли, Чехов попенял Левитану на неделикатность — картинки писал сам хозяин магазинчика, стоящий тут же за прилавком. Левитан ужаснулся своей резкости, потребовал немедленно вернуться, пытаясь изобразить непринуждённость, рассказывал, чтобы слышал хозяин, мол, на самом деле всё не так уж и плохо на этих милых картинках, всё небезнадёжно, и даже проблески искусства… Он иногда обижал любимых — но обидеть кого-то намеренно, нарочно было для Левитана немыслимо.

Мария Павловна сопровождала Левитана на дальних прогулках. Жалела его: Левитан очень заметно постарел, быстро уставал. Болезнь — расширение аорты и ревматический миокардит — бессмысленно было скрывать за шутками и весёлой болтовнёй. Сердечный недуг выдавал себя ввалившимися глазами, пожелтевшим лицом, мучительной одышкой.

В один из дней Левитан попросил Машу подняться с ним в горы. Ему нездоровилось с утра, давило сердце и он пояснял:

— Мне так хочется туда, где воздух легче, где легко будет дышать.

Они поднимались на ялтинскую гору: она — всё такая же милая, привлекательная, как когда-то, и он — медленно, с трудом, опираясь на палку. Перед Левитаном расстилался пейзаж, похожий на тот, что когда-то, в первый приезд в Крым, подавлял его своим величием — густого цвета море, сливавшееся с безбрежным небом. И Левитан снова не совладал с собой:

— Marie! Как не хочется умирать!.. Как страшно умирать и как болит сердце!..

Вернулись домой, где топился камин, а Чехов за чаем вспоминал, посмеиваясь, как 13 лет назад Левитан писал ему, чтобы общий приятель, архитектор Фёдор Шехтель, не выдумывал, будто Левитан влюбится в южную природу и променяет Подмосковье на Крым: «Передайте Шехтелю…, пусть не беспокоится, — я север люблю теперь больше, чем когда-либо, я только теперь понял его…».

Левитан улыбался. Он попросил Машу принести кусок картона и краски. Маша и сама увлекалась живописью — когда-то давно её учил Левитан («Работает m-lle Marie? — переспрашивал он у Чехова. — Скажи, что б много работала. А то я приеду и поставлю в угол»). Бумага и краски нашлись быстро. На удлиненном куске картона в тот вечер Левитан повторил свою картину «Стога» — с тех пор она осталась висеть в чеховской гостиной, закреплённая в продолговатой нише над камином.

Крым Левитан по свежим впечатлениям писать не стал — полуостров так и не сделался для него «своим». Работать в это время художник уже мог только при поддержке лекарств и через силу. Встретив в компании Чеховых новый 1900-й год, через пару недель он уплывёт на пароходе из Ялты, вернётся в Москву, а уже летом Левитана не станет.

Последним годом жизни художника датированы несколько весенних крымских пейзажей. Выполненные в его поздней «импрессионистской» манере, они — словно нежданное воспоминание о далёкой весне 1886 года, когда Левитан, впервые получив свободу от обстоятельств, вырвался в неизведанный Крым.