Леонард Фужита: кисть, шитье, коты и дамы

Рассказ об этом «самурае с Монпарнаса» — дело непростое и увлекательное: художник вдохновенно творил собственную мифологию, избегая определенности, подпуская тумана из небылиц, а порой намеренно подчищая детали реальных событий.

Приехав в 1913 году из Японии во французскую столицу, Фудзита погрузился в постижение живописного мастерства и с течением времени воплотил мечту занять достойное место на европейском художественном Олимпе.

Факты биографии нашего героя сколь нетривиальны, столь же противоречивы. В его случае ни в чем нельзя быть уверенным наверняка.

Легенда гласит, что Фудзита сразу по прибытию в Париж попал с корабля на бал: в первый же вечер, заглянув в излюбленные кабачки богемы, он очаровал тамошнюю публику и якобы уже назавтра был зван в мастерскую самого Пикассо, знаковой фигуры в среде парижских авангардистов. На деле знакомство Фудзиты с «неистовым Пабло» состоялось не ранее, чем через полгода жизни в столице, о чем свидетельствует письмо Цугухару его невесте Томико.

Очевидцы рассказывали, что Диего Ривера писал с Цугухару Фудзиты и Риихиро Кавашимы двойной портрет в духе кубизма, и тут в студию вбежал художник Мануэль де Сарате, который принес невероятную весть — сам Пикассо приглашал Риверу нанести ему визит! Живописный сеанс был немедленно прерван, и все четверо помчались в мастерскую к мэтру. При этом японцы как позировали, так и остались — в коротких туниках, плетеных сандалиях на голых ногах и в головных уборах, напоминающих горшки. Вид этих малахольных потряс воображение самых искушенных столичных зевак.

Среди соблазнов и лишений

Туники не были случайностью. По приезду в столицу Франции Фудзита перебрался в мастерскую к соотечественнику Кавашиме, который также учился живописи. Друзья приобщались к модному в тот период натуризму, посещая танцевальную академию Раймона (родного брата Айседоры Дункан), где исповедовался возврат к естественности, к природному укладу жизни. Страсть к облачению в хламиды и прочий греко-римский реквизит явилась следствием интереса Цугухару к античности с ее диковинным для потомка самураев культом телесности.

Некоторое время Фудзита снимал помещение в Сите-Фальгьер — местечке на Монпарнасе, облюбованном колонией художников. Он соседствовал с Модильяни и Сутиным, с которыми крепко сдружился. В 1914 «натуристы» Цугухару с Риихиро, движимые стремлением жить в простоте, вскладчину приобрели участок с домиком в местечке под Парижем. Едва они успели там обосноваться и обустроить скромный быт, грянула первая мировая, землю реквизировали, дом подвергся разрушению. Начался период бесприютности и лишений.

Осенью 1915-го Кавашима, отчаявшись, вернулся в Японию. Фудзита тоже попытался сменить обстоятельства и отбыл в Лондон, где поначалу подрабатывал реставратором антиквариата, а после устроился в универмаг «Сэлфриджес» в качестве… портного. Да-да, наш герой, как в анекдоте, «еще немножечко шил», причем всю жизнь и с удовольствием!

Портновский манекен, ножницы, нитки с иголками часто фигурируют в натюрмортах художника, а на одном из фотопортретов он запечатлен за швейной машинкой.

«Облеченный лепотой»

Быстро смекнув, что оригинальность поощряется, Фудизта культивировал собственную внешнюю экзотичность. В мемуарах современников упоминается броскость облика японского джентльмена — домотканые кимоно, набедренные повязки, хитоны из портьерных тканей, ожерелья из крупных деревянных бусин. Интуитивно выстраивая персональный бренд, Цугухару в мельчайших деталях отточил имидж «денди-самурая» и поддерживал его всю жизнь: челка полумесяцем, круглые роговые очки, смешные фасонистые усики щеточкой, в ушах серьги, на запястьях — браслеты и татуировка в виде наручных часов.

В погоне за экстравагантностью Цугухару настолько преуспел, что заслужил среди приятелей прозвище «Фу-фу» (от франц. fou — сумасшедший). Те же друзья стали величать его Леонаром — какой француз мог с лету запомнить и выговорить его диковинное родное имя? Фудзите льстила параллель с его кумиром Леонардо да Винчи, и через много лет он официально принял это имя в католическом крещении. Так и вошел наш герой в историю искусства: как Цугухару Фудзита (Фуджита) — и как Леонар (или Леонард) Фужитá.

Выставляя себя напоказ, Цугухару в то же время, как за ширмой, скрывался за выдуманным образом. Никто не мог сказать, что на душе у этого загадочного чужестранца, это окружало Фудзиту таинственным ореолом, но не мешало друзьям обожать его за легкий нрав, щедрость и доброту.

«Я очень люблю Токио, но возможность вести жизнь иностранца в Париже дает мне необходимую отстраненность, чтобы понять себя».  Цугухару Фудзита

«Когда в делах — я от веселий прячусь, когда дурачиться — дурачусь…»

Хотя Цугухару не употреблял алкоголь, он охотно присоединялся к дружеским загулам. Парадоксальным образом нашему герою удавалось быть у всех на виду — и вместе с тем оставаться затворником, который много и страстно работал. Как бы бурно ни проходила ночь, спозаранку Фудзита всегда был в отличной форме, и те, кому случалось навестить его поутру, рассказывали, что к девяти часам у него обычно уже была окончена первая работа.

Во дни трудов Фудзита не привечал праздных посетителей, ревностно оберегая свои живописные секреты. Ему приходилось многое постигать путем проб и ошибок — в Японии маслом не писали, да и изобразительные каноны были иными. В конце концов Цугухару изобрел собственную технику — прописав полотно краской, наносил поверх тонкий рисунок тушью в традиционной японской рисовальной манере, выявляя контуры и подчеркивая пластику форм. Состав молочно-белой глазури, предназначенной для изображения обнаженной натуры, художник годами держал в тайне. Удалось установить, что мастер замешивал на льняном масле толченый мел или свинцовые белила, добавляя силикат магния. Поговаривали, что в состав таинственной глазури входил и настоящий перламутр — чем еще объяснить сияющий жемчужный тон лиц и тел, написанных художником?

«Однажды я внезапно понял, что в японской живописи очень мало обнаженной женской натуры. В картинах Харунобу или Утамаро едва видны лишь части руки или небольшой участок кожи возле колена. <…> Я первым решил попробовать изобразить наиболее прекрасный из материалов: человеческую кожу». Цугухару Фудзита.

«Шерше ля фам!»

Невзирая на все напасти, Цугухару не оставлял честолюбивых амбиций. Он отказался от материальной поддержки отца, решив пробиваться своими силами, а также официально расторг помолвку с Томико. Неизвестно, сколько бы тянулось прозябание Фудзиты в нищете, если бы зимой трудного 1917 года судьба не свела его с дамой полусвета, натурщицей с богатой интимной биографией Фернандой Барри. Рассказывали, что Цугухару завоевал девушку, явившись к ней с собственноручно сшитым в подарок корсетом. Говорили и иное: что душа самурая была взята в плен широким жестом Фернанды — желая ради него протопить свой выстуженный дом, она швырнула в печь подарок отца, великолепный резной стул в стиле Людовика XV.

От знакомства до заключения брака прошло менее двух недель. Барри начинает активно продвигать мужа, договаривается о первой персональной выставке его работ с Жоржем Шероном, владельцем галереи у Елисейских полей. Все 110 акварелей были распроданы буквально со стен, и распаленный ажиотажем Шерон стал умолять Фудзиту писать минимум две работы в день — но платить был готов всего 6 — 7 франков за каждую.

В 1919 Фудзита впервые выставляется в парижском Салоне. Воодушевленный успехом, Цугухару пишет великолепный портрет лежащей обнаженной Кики — кафешантанной певицы и танцовщицы, популярной натурщицы, подруги Фернанды. Полотно станет сенсацией Салона 1922 года и будет приобретено частным коллекционером за невероятную сумму в 8000 франков. Плоскостная трактовка объемов в сочетании с текучим контуром показалась зрителям весьма оригинальной, и наутро Цугухару, что называется, проснулся знаменитым.

Отношения с Фернандой пришли к завершению, когда в 1921-м художник повстречался с юной Люси Баду. Легенда гласит, что их первое свидание в гостинице затянулось на трое суток, и только в финале упоительного марафона Цугухару поинтересовался именем девушки.

Оно оказалось столь тривиальным, что Фудзита тут же подарил любовнице новое имя — Юки, обозначающее в переводе с японского «снег», настолько белой показалась ему ее кожа. К своему первому имени Юки с тех пор никогда не возвращалась.

Девушка становится любимой натурщицей Фудзиты, а со временем, после официального развода с Фернандой в 1924 году, и его женой.
В 1923 Цугухару написал портрет обнаженной Юки с котом. Работа стала знаковой для мастера, поскольку в ней оформились два отличительных момента, которые он стал осознанно культивировать.

Во-первых, Фудзите наконец удалось добиться невероятного фарфорового свечения кожи натуры. Во-вторых, на полотне возник новый объект изображения — кот, который с тех пор стал для художника своеобразным талисманом. Этот котик когда-то увязался за Цугухару по дороге в мастерскую — да так и обзавелся хозяином и именем Мике, что по-японски значит «полосатый». Кошачьи независимость и непредсказуемость пленяли Фудзиту, он считал, что эти черты роднят котов с женщинами и утверждал, что бог дал мужчинам кошек для лучшего понимания таинственной женской сути.

Фигурируют коты и в автопортретах Фудзиты — а их он написал огромное количество. Наш герой имел обыкновение дарить автопортреты вместо цветов и вручал их, приговаривая: «Вот вам моя голова. Уж она-то, по крайней мере, не вянет!» В ряде полотен видим котика у Цугухару за пазухой, подобно тому, как делал во время работы японский мастер Куниёси. Сходство питомцев с художником его друзья находили поразительным, и даже шутили, что он сам выглядит так, как будто подстерегает мышь.

«Ревущие 20-е»

Юки задержалась в жизни Фудзиты в качестве музы на десятилетие. Они составили блестящую пару столичных селебритиз и стали объектом светских сплетен и внимания фотографов, а один из универмагов даже изготовил манекен в образе Фудзиты для демонстрации одежды в витринах. Чета сняла в фешенебельном районе прекрасное жилье с горячим водопроводом — диковинкой по тем временам. Для автопрогулок был куплен кабриолет, на капоте которого красовался небольшой бронзовый бюст работы Родена. Устраивались многочисленные вечеринки — Юки считала их лучшим лекарством от любой хандры. Так что «золотые 20-е» прошли для пары вполне в духе времени — бурно, сытно, и с огоньком.

В какой-то момент Юки всерьез увлеклась Робером Десносом, поэтом-сюрреалистом и мистиком, и эта страсть оказалась взаимной. До поры в «сюрреалистическом треугольнике» отношений поддерживался хрупкий баланс, но вечно это тянуться не могло. В 1931 Цугухару принял решение исключить себя из игры, вышел из дому за сигаретами — и исчез на годы.

Объективные же обстоятельства свидетельствуют о том, что мировой экономический кризис поставил крест на доходах большей части деятелей искусств, и Цугухару не стал исключением. К тому же художника начали преследовать агенты фискальной службы, которой он за долгий период неуплаты налогов задолжал астрономическую сумму.

Охота к перемене мест

Фудзита следует в Марсель, откуда пишет прощальное объяснительное письмо Юки и отправляется в мировое турне, растянувшееся на несколько лет — США, страны Центральной и Южной Америки, Китай, Индокитай, родная Япония. Спутницей в его путешествии — и четвертой женой — становится 25-летняя натурщица Мадлен Лекё, она же Мади Дорман, бывшая танцовщица, свежее увлечение Фудзиты. На разных континентах устраиваются выставки, которые проходят чрезвычайно успешно. Цугухару полон энергии, много работает, пишет путевые заметки, экспозиции полотен приносят ощутимые материальные плоды, а слава Фудзиты-художника перешагивает порог Европы.

Очередная семейная идиллия Фудзиты продолжается недолго. В 1935 в Токио Фудзита знакомится с юной официанткой Кимиё Хориучи. Девушка с характером воина становится любовницей Цугухару и вступает в борьбу с Мадлен за возлюбленного. Это противостояние длилось год. Внезапную точку в нем поставила непредвиденная смерть Мадлен от передозировки кокаина. Кимиё моложе Фудзиты на четверть века, их брак становится пятым и последним для художника.

Во время второй мировой Цугухару, потомок самураев, видит свой долг в участии в войне на стороне Японии. Он ревностно и вдохновенно служит делу пропаганды, воспевая кистью боевые победы японского оружия. По окончании войны факт сотрудничества художника с милитаристским режимом вызвал резкое осуждение и критику у многих соотечественников.

Общественное порицание стало основной причиной, по которой Фудзита принял решение покинуть Японию — на этот раз уже навсегда. Кружным путем через США в 1950 супруги перебрались во Францию. Цугухару возвращается к любимым старым сюжетам — женщины, кошки, дети, — в которых ощущается мечтательность и меланхолия.

«Он не заслужил света, он заслужил покой…»

С 1961 чета Фудзита наслаждением ведет замкнутую, умиротворенную жизнь в провинциальном Вильё-ле-Бакле под Парижем. Ныне там, в домике XVIII века постройки, находится музей художника, по его завещанию открытый для посещения. В последнее десятилетие жизни Цугухару обращается к религиозным темам и библейским сюжетам, а также принимает решение пройти обряд крещения в католическую веру.

После смерти художника в 1968 г. Кимиё долгое время не давала разрешений на изучение архивов, не поддерживала публикации о Фудзите. Вдова пережила мужа на добрых сорок лет, и только в последние годы своей жизни, убедившись в том, что отношение к Фудзите не является отрицательным и предубежденным, приоткрыла возможности для изучения личных документов и писем, а также завещала работы мастера народам Франции и Японии.

Самые значительные коллекции работ мастера представлены в собраниях Нью-Йоркского Метрополитен-музея, Национальной галереи искусств в Вашингтоне, в Реймсском музее изящных искусств, а также в многочисленных музейных экспозициях на родине Фудзиты.

Вплоть до 2008 Фудзита оставался самым дорогостоящим японским художником, а рекорд стоимости для его работ был установлен десять лет спустя: 9,3 млн долларов США выручило произведение под названием «День рождения», созданное по мотивам басни Лафонтена.

Также в 2018 году по случаю 50-летия со дня смерти Цугухару Фудзиты мир искусства почтил его память организацией мероприятий в знаковых для художника местах: Париже, Токио, Реймсе, Осаке и Киото. Таким образом, мы вновь обрели Фудзиту-художника — европейского в восприятии его соотечественников, и в то же время истинно японского в понимании европейцев.