«Руки молящегося»: правда ли, что руки старшего брата Дюрера и другие факты и вымыслы о знаменитом рисунке и художнике

Цветы от Маяковского — опровергнутый фейк, анекдоты вокруг Раневской скорее всего неистребимы, роз Пиросмани было, конечно, не миллион, а несколько десятков букетов, но они хотя бы были, а вот история «рук молящегося» вполне достойна разбора. Несмотря на сомнительный литературный стиль и не менее сомнительное правдоподобие, она отчего-то чрезвычайно нравится людям (а, значит, тиражируется снова и снова). Давайте попытаемся проанализировать, сколько в этой «подлинной истории» подлинности. И, так как для этого вам сначала придётся её прочитать — запаситесь носовыми платками и следите за уровнем сахара в крови, потому что процент слащавости и сентиментальности в тексте опасно высок.

Цитата из открытых интернет-источников:

«Многие знают картину Альбрехта Дюрера «Руки». Но мало кто знает историю создания этой картины. Думаю, что кто не знал Дюрера, запомнит эту историю на всю жизнь. В 15 столетии в маленькой деревушке недалеко от Нюрнберга жила семья, в которой было восемнадцать детей. Восемнадцать! Для того чтобы прокормить такую большую семью, отец, золотых дел мастер, работал по восемнадцать часов в день. Он работал в ювелирной мастерской, но также брался за любую оплачиваемую работу. Несмотря на почти безнадежное положение, у двоих детей была мечта. Они хотели развивать свой талант в искусстве, но они знали, что их отец не сможет отправить ни одного из них на обучение в Академию в Нюрнберг. После долгих ночных обсуждений эти два мальчика заключили соглашение друг с другом. Они решили бросить монету. Проигравший пойдет работать в шахты, и на свои заработки будет оплачивать обучение брату. А потом, когда брат закончит обучение, он будет оплачивать учебу своему брату, работавшему в шахте, продавая свои работы, а если будет нужно, то также работая в шахтах. Они бросили монету в воскресенье утром, после церкви. Альбрехт Дюрер выиграл и поехал в Нюрнберг. Альберт пошел работать в опасные шахты, и на протяжении четырех лет он оплачивал обучение брата, чьи работы в Академии сразу же стали сенсацией. Гравюры Альбрехта, его ксилогравюры и его картины превосходили даже работы многих его профессоров. К моменту окончания учебы он уже стал зарабатывать неплохие суммы за свои работы. Когда юный художник вернулся в свою деревню, семья Дюрер устроила праздничный обед на лужайке, чтобы отпраздновать триумфальное возвращение Альбрехта. После долгого и незабываемого обеда, за которым звучало много музыки и смеха, Альбрехт встал со своего почетного места во главе стола, чтобы поднять тост за своего любимого брата, который столько лет жертвовал, чтобы исполнить мечту Альбрехта. В конце своей речи он сказал: «Теперь, Альберт, мой благословенный брат, пришел твой черед. Теперь ты можешь поехать в Нюрнберг за своей мечтой, и я буду заботиться о тебе».

Все повернулись с ожиданием к Альберту, который сидел в другом конце стола. Слезы потекли по его бледному лицу, он покачал головой, всхлипывая и повторяя: «Нет…нет…нет…нет». Наконец он встал и вытер слезы. Он посмотрел на лица людей, которых он так любил, а потом, подняв руки к лицу, мягко сказал: «Нет, брат. Я не могу поехать в Нюрнберг. Уже слишком поздно для меня. Посмотри! Посмотри, что эти четыре года в шахтах сделали с моими руками! Кости на каждом пальце были переломаны как минимум один раз, и недавно у меня появился артрит в правой руке, что я даже не могу удержать бокал во время тоста, а уж тем более я не смогу провести красивые линии на пергаменте или холсте карандашом или кистью. Нет, брат, для меня уже поздно». Более 450 лет прошло. Сейчас сотни портретов, рисунков ручкой или серебряным карандашом, акварелью, рисунки угольным карандашом, ксилогравюры и гравюры на меди висят в каждом великом музее в мире. Скорее всего, вы знакомы хотя бы с одной работой Альбрехта Дюрера. Может быть, у вас дома или в офисе также висит репродукция одной из его работ.

Как-то, чтобы отдать дань уважения Альберту за всю его жертву, Альбрехт нарисовал загрубевшие руки своего брата, направленные в небо. Он назвал свою сильную картину очень просто: «Руки». Но весь мир почти сразу открыл свои сердца этому шедевру и назвал эту картину «Руки молящегося».

А теперь вместе с теми, кто смог это дочитать, мы проверим эту историю на прочность.

Итак: «В 15 столетии» — это правда, но «…в маленькой деревушке недалеко от Нюрнберга» — враньё.
Семья Дюрера жила непосредственно в Нюрнберге. Об этом мы знаем от самого художника, любезно оставившего нам попытку автобиографии, из той её части, где он пишет о своём отце — тоже Альбрехте Дюрере: «Затем Альбрехт Дюрер, мой дорогой отец, приехал в Германию; он долго пробыл в Нидерландах у больших художников и наконец приехал сюда в Нюрнберг, когда считали 1455 год от рождества Христова в день св. Элигия [25 июня]".

Информация об огромной семье «в которой было восемнадцать детей. Восемнадцать!» — в такой формулировке тоже неверна.
В семье Дюреров и в самом деле родилось 18 детей, но в ней никогда не было 18 детей одновременно.

Потому что на свете они не заживались. Об этом мы тоже знаем и из автобиографии Альбрехта Дюрера — младшего и из записей Альбрехта Дюрера — старшего, подробно рассказывавшего в своём дневнике о появлении каждого младенца.

До изрядных лет дожили только три «мальчика Дюреров», из которых Альбрехт был старшим: «Все эти мои братья и сестры, дети моего дорогого отца, умерли, одни в детстве, другие, когда выросли. Только мы, три брата, еще живы, пока богу угодно, а именно, я, Альбрехт, и мой брат Эндрес, а также мой брат Ханс, третий носящий это имя из детей моего отца».

Теперь поговорим о бедности семейства Дюрер.

«Для того чтобы прокормить такую большую семью, отец, золотых дел мастер, работал по восемнадцать часов в день. Он работал в ювелирной мастерской, но также брался за любую оплачиваемую работу» — мы уже поняли, что семья была вовсе не так велика. Но работал Альбрехт Дюрер — старший действительно много — как любой прилежный ремесленник своего времени. Весь световой день — несомненно. Брался ли он «за любую оплачиваемую работу» кроме ювелирной? Вполне вероятно, что брался за граверную. За рисунки. Но точно не за (предположим) «огород вскопать». Потому что золотых дел мастер бережёт свои руки. И в Нюрнберге он для себя работу, конечно же, находил. А вот что золотых дел мастеру из цитируемой истории делать по 18 часов в день в «маленькой деревушке под Нюрнбергом» (дворов на тридцать, вероятно), пусть подумает её автор.

Следуем далее по тексту. «Несмотря на почти безнадежное положение, у двоих детей была мечта. Они хотели развивать свой талант в искусстве, но они знали, что их отец не сможет отправить ни одного из них на обучение в Академию в Нюрнберг» — в этом фрагменте прекрасно приблизительно… всё. Про то, что положение отца Дюрера не было безнадёжным, мы уже догадываемся. Забегая вперёд сообщу, что тогда уж мечта была не у двоих, а у троих — все три выживших сына Альбрехта-старшего нашли себя в искусстве. Отправлять детей в Нюрнберг папе было не надо — они в нём и так жили.

А в Академию художеств он мог их отправить только на машине времени — в Нюрнберге 15 века ещё не было Академии художеств.

Хотя Нюрнбергская Академия и старейшая в Германии, основана она была только в 1662 году. Но, строго говоря, для начального обучения мальчикам никакая Академия не нужна — их отец, Альбрехт Дюрер — старший, великолепный рисовальщик (а иначе и быть не могло — золотых дел мастера сами разрабатывали эскизы) и всё, что касается графики, может преподать своим детям сам.

Вот, кстати, автопортрет Альбрехта Дюрера — старшего, созданный им в 1486 году.

Следующий тезис приближает нас к кульминации. «После долгих ночных обсуждений эти два мальчика заключили соглашение друг с другом. Они решили бросить монету. Проигравший пойдет работать в шахты, и на свои заработки будет оплачивать обучение брату» — вполне может быть, что Альбрехт с любым из выживших братьев о чём-нибудь спорил и даже кидал монетку. Но точно не ради обучения в несуществующей пока Академии. А если бы какой-то из выживших сыновей решил пойти портить руки в шахту, папа Альбрехт Дюрер — старший взял бы розги и долго объяснял бы ему, почему детям ювелира так делать не надо. И никакая ювенальная юстиция ему бы не помешала.

Собственно, именно ювелирами и должны были стать все мальчики.

Ведь профессии в это время обычно были делом наследственным — кузнец обучал сына работать с железом, ткач с детства сажал наследника за станок, а Дюрер-отец надеялся, что старший из выживших сыновей станет отличным ювелиром. Но тот хотел стать живописцем: «особенное утешение находил мой отец во мне, ибо он видел, что я был прилежен в ученье. Поэтому послал меня мой отец в школу, и когда я выучился читать и писать, он взял меня из школы и стал обучать меня ремеслу золотых дел мастера. И когда я уже научился чисто работать, у меня появилось больше охоты к живописи, нежели к золотых дел мастерству. Я сказал об этом моему отцу, но он был совсем не доволен, так как ему было жаль потерянного времени, которое я потратил на обучение золотых дел мастерству».

Как видите, история про жертву брата рассыпается, как карточный домик, но мы продолжим: «Альбрехт Дюрер выиграл и поехал в Нюрнберг. Альберт пошел работать в опасные шахты, и на протяжении четырех лет он оплачивал обучение брата, чьи работы в Академии сразу же стали сенсацией».

Однако Альбрехт и Альберт это как «Марьюшка, Марусенька, Машенька и Манечка» в загадке Корнея Чуковского — варианты одного и того же имени.

Конечно папа и мама Дюреры давали своим детям одинаковые имена (Хансов у них было трое), но обычно ждали, когда предыдущий носитель имени умрёт. И, как вы помните, из сыновей там оставались «я, Альбрехт, и мой брат Эндрес, а также мой брат Ханс».

«…чьи работы в Академии сразу же стали сенсацией. Гравюры Альбрехта, его ксилогравюры и его картины превосходили даже работы многих его профессоров…» - пока Академия не открыта, нашему Альбрехту Дюреру приходится учиться просто в крупной мастерской.

Там нет никаких «многих профессоров», а есть Михаель Вольгемут, художник тогда довольно известный, хотя сейчас и подзабытый.

«…Договорился мой отец отдать меня в ученики к Михаелю Вольгемуту, с тем, чтобы я служил у него три года. В то время дал мне бог усердия, так что я хорошо учился. Но мне приходилось много терпеть от его подмастерьев». Увы, никаких особых сенсаций — исправно учится, совершенствует рисунок, осваивает живопись и терпит подначки хулиганов-подмастерьев, потому что он не один из восемнадцати детей родом из «маленькой шахтёрской деревушки», а нежный балованный мальчик, отцовский любимец. Что касается «гравюр и ксилографий», то «ксилографией» (гравюрой на дереве) Дюрер в ученичестве несомненно занимается, в тогдашней Германии это самый популярный вид гравюры, гравюрой же по металлу он начнёт заниматься позже.

«К моменту окончания учебы он уже стал зарабатывать неплохие суммы за свои работы» — что-то он к концу ученичества, конечно, зарабатывает, а в «странствии» (обязательный этап обучения для подмастерьев многих цехов), скорее всего, обеспечивает себя сам. Хотя Альбрехт — старший (бывший, вопреки цитируемому тексту, человеком вполне зажиточным) наверняка выдал ему какие-то деньги на начало пути.

«Когда юный художник вернулся в свою деревню, семья Дюрер устроила праздничный обед на лужайке, чтобы отпраздновать триумфальное возвращение Альбрехта» — когда не такой уж юный (странствия продолжались 4 года) Альбрехт Дюрер вернулся в Нюрнберг, возможно его семья и устроила праздничный обед на лужайке. А заодно и помолвку. Потому что Альбрехт — младший, уже вполне успешно работавший в типографии в Базеле, может бы и ещё пожил вне дома, но в 1493 году Альбрехт — старший решил, что пора мальчика женить и сговорил за него 14-летнюю дочь своего приятеля, медника Ханса Фрея — Агнес Фрей.

К девушке, кстати, прилагалось симпатичное приданое в 200 гульденов. Подтверждая свою покорность отцовской воле, Альбрехт — младший послал домой «жениховский» автопортрет с подписью «идёт моё дело как небо велело» («поступаю согласно велению свыше»), и в 1494 году вернулся в Нюрнберг.

«После долгого и незабываемого обеда, за которым звучало много музыки и смеха, Альбрехт встал со своего почетного места во главе стола, чтобы поднять тост за своего любимого брата, который столько лет жертвовал, чтобы исполнить мечту Альбрехта. В конце своей речи он сказал: «Теперь, Альберт, мой благословенный брат, пришел твой черед. Теперь ты можешь поехать в Нюрнберг за своей мечтой, и я буду заботиться о тебе» — мы уже смирились с тем, что брату Альберту Дюрер ничего подобного сказать не может, и мы не знаем, что он сказал после гипотетического обеда своим младшим братьям Эндерсу (родившемуся в 1484 году) и Хансу (который был ему практически незнаком, потому что родился в 1490 году).

Более того, из его переписки мы точно знаем, что Альбрехт своим братьям неоднократно помогал.

«Скажите моей матери, чтобы она поговорила с Вольгемутом о моем брате, не может ли он дать ему работу, пока я не вернусь, или устроить его к кому-нибудь другому, чтобы он мог себя содержать. Я охотно взял бы его с собой в Венецию, это было бы полезно и мне и ему также для изучения языка. Но она боится, что на него упадет небо. Я прошу Вас, присмотрите сами за ним, на женщин надежда плоха. Поговорите с мальчиком, как Вы это умеете, чтобы он учился и хорошо себя вел, пока я не вернусь, и не был бы в тягость матери. Один я бы не пропал, но содержать многих мне слишком трудно. Ибо никто не выбрасывает своих денег» (из письма Дюрера Вилибальду Пиркгеймеру).

Весь эпизод с ответной речью несуществующего брата мы не будем цитировать повторно, а просто сложим в папку с надписью «сентиментальное враньё».
«Более 450 лет прошло» — на данный момент с 1494 прошло более 500.
«Сейчас сотни портретов, рисунков ручкой или серебряным карандашом, акварелью, рисунки угольным карандашом, ксилогравюры и гравюры на меди висят в каждом великом музее в мире. Скорее всего, вы знакомы хотя бы с одной работой Альбрехта Дюрера. Может быть, у вас дома или в офисе также висит репродукция одной из его работ» — ну наконец-то абсолютная правда. Однако царит она недолго.

«Как-то, чтобы отдать дань уважения Альберту за всю его жертву, Альбрехт нарисовал загрубевшие руки своего брата, направленные в небо. Он назвал свою сильную картину очень просто: „Руки“. Но весь мир почти сразу открыл свои сердца этому шедевру и назвал эту картину „Руки молящегося“» — большинство искусствоведов считают, что в 1508 году, делая рисунки для «Алтаря Геллера», Дюрер сел и нарисовал на тонированной бумаге те руки, которые рисовал чаще всего — свои собственные.

Имеется и предположение о том, что «Руки молящегося» — часть портфолио мастера, тщательный рисунок, выполненный им для демонстрации своего таланта заказчикам. Установлено, что правую руку он рисовал с левой, отражённой в зеркале. Как вы можете заметить, на руки шахтёра они ничуть не похожи. Это красивые, длиннопалые, холёные руки человека, никогда не занимавшегося грубой работой, искривление мизинца такое же, как на других автопортретах художника.

Кстати, несмотря на то, что «Руки молящегося» — один из самых тиражируемых рисунков Дюрера, набросков рук у него сохранилось великое множество. И не все они сложены в молитве. Минимум одна скручена в фигу.

Предлагаем автору душераздирающей истории «рук молящегося» придумать и про этот рисунок что-нибудь возвышенное. К примеру, «однажды Дюреру явился дьявол и предложил продать душу за возможность превзойти Леонардо да Винчи, но Дюрер был очень благочестивый и показал дьяволу вот эту фигуру, чем посрамил его, а потом зарисовал оную фигу, чтобы всегда помнить о крепости своей веры. Хотя если бы дьявол предложил Дюреру записную книжку Якопо де Барбари (с расчётом совершенных человеческих пропорций), Альбрехт мог бы и сдаться».

А если кому-то интересно, как сложилась жизни остальных «мальчиков семьи Дюрер», то Ханс и Эндрес пережили старшего брата. Ханс стал живописцем, Эндрес — золотых дел мастером. Оба были умеренно успешны, но особого следа в искусстве не оставили. Ханс помогал Альбрехту в создании того самого алтаря Геллера, для которого, возможно, были нарисованы «Руки молящегося». Был вспыльчив, сохранились документы о его участии в драке, во время которой он был легко ранен. Умер в 48 лет, не оставив потомства (во всяком случае, законного). Эндрес дожил до семидесяти лет. Унаследовал часть имущества Альбрехта, а затем — в 1540 г. — большую часть имущества своей покойной невестки Агнес, после чего стал довольно богат. Был женат на вдове с двумя дочерьми, но своих детей не оставил, так что про его сыновей можно не сочинять красивых легенд.