Гоголь был русым, а Крылов умер не от обжорства: развенчиваем самые живучие мифы о русских классиках

Цвет волос Николая Гоголя

Спросите любого школьника, как выглядел Николай Васильевич, и он уверенно скажет вам, что у автора «Мертвых душ» были темные, почти черные волосы. Однако это не совсем так. Сестра Ольга отмечала, что писатель всю жизнь был русым и «в детстве у него были светлые волосы, а потом потемнели». По ее мнению, виной всему был переезд в столицу: «брат, как приехал в Петербург, обрился. После того волосы у него потемнели». И даже тогда, в 1830-е годы, брюнетом Гоголь не стал: об этом в один голос говорили писатель Сергей Аксаков и художник Иван Айвазовский. Первый утверждал, что в 1839-м «белокурые густые волосы лежали у него почти по плечам», а второй описывал знакомого так:

«Низенький, сухощавый, с весьма длинным, заостренным носом, с прядями белокурых волос, часто падавшими на маленькие прищуренные глазки, Гоголь выкупал эту неприглядную внешность любезностью, неистощимою веселостью и проблесками своего чудного юмора, которыми искрилась его беседа в приятельском кругу».

Иван Крылов и смерть от переедания

Любовь Крылова к вкусной еде и его безразличие к элементарным правилам приличия стали притчей во языцех еще при жизни баснописца. Анекдот про «тучу» и «расквакавшихся лягушек» и история о том, как поэт Жуковский сделал уважаемому обжоре замечание на обеде у царицы, знакомы нам со школьной скамьи. Не удивительно, что после смерти тучного и неопрятного литератора злые языки тут же распустили слухи, будто тот умер от обжорства, и даже озвучивали диагноз — «заворот кишок». Но все было гораздо проще и печальнее: писатель скончался от воспаления легких на 76-м году жизни.

Внебрачные дети Льва Толстого

Про то, что автор «Войны и мира» никогда не «ходил по аллеям босой» и всегда предпочитал лаптям более дорогие и удобные сапоги, к счастью, знают практически все. А вот миф о многочисленных внебрачных связях (и общих детях) графа Толстого с крепостными крестьянками отчего-то глубоко въелся в сознание людей. Тем временем большая часть биографов писателя убеждена: все «шалости» Льва Николаевича остались в юности, а в браке с Софьей Андреевной он вел себя вполне прилично.

Единственный «незаконный» сын, которого признавал сам Толстой, родился за два года до его венчания с Софьей у крестьянки Аксиньи Базыкиной. А на 25-ю годовщину свадьбы в доверительной беседе со своим другом Павлом Бирюковым Лев Николаевич упоминал, что «ему приятно сознавать, что ни с его стороны, ни со стороны его супруги не было ни малейшей неверности, и они прожили честную и чистую семейную жизнь».

Наивный деревенский самородок Сергей Есенин

Мало кто помнит, что образ открытого и простого парня из рязанского села Сергей Александрович начал примерять на себя лишь через два-три года после отъезда из Константиново. И покорять Петербург расчетливый поэт решился далеко не сразу.

Сначала он перебрался в Москву, проработал некоторое время в типографии Сытина, поприсутствовал на лекциях народного университета имени Шанявского и завел, как сказали бы сегодня, необходимые для будущего «продвижения» связи. В Петербурге же первыми, к кому Есенин обратился за протекцией, были увлекавшиеся в ту пору символизмом Александр Блок и Сергей Городецкий, а вовсе не крестьянский поэт Николай Клюев.

Домашний тиран Николай Гумилев

Многие поклонники творчества Ахматовой отчего-то убеждены в том, что она всю жизнь любила только одного человека — своего первого мужа Николая Гумилева. А вот он был с супругой холоден и даже жесток. Первое предположение можно легко оспорить, припомнив последующие браки поэтессы и в особенности ее счастливые, пусть и не оформленные официально, отношения с искусствоведом Николаем Пуниным. А вот миф о том, что Гумилев регулярно избивал свою талантливую жену и многочисленных любовниц, по-видимому, родился из ахматовских строк: «Мне муж — палач, а дом его — тюрьма...», «Все равно, что ты наглый и злой...» и наконец «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем...»

О своих переживаниях по поводу того, что читатели так легко путают Ахматову с ее лирической героиней, Гумилев говорил в присутствии своего приятеля и коллеги Михаила Лозинского: «Ведь я, подумайте, из-за этих строк прослыл садистом. Про меня пустили слух, что я, надев фрак (а у меня и фрака тогда еще не было) и цилиндр (цилиндр у меня, правда, был), хлещу узорчатым, вдвое сложенным ремнем не только свою жену — Ахматову, но и своих молодых поклонниц, предварительно раздев их догола».

В пользу Гумилева говорит и тот факт, что брак двух творческих людей продлился 8 лет, но и после его распада героини стихов Анны Андреевны по-прежнему продолжали страдать от семейного насилия, судите сами: «От любви твоей загадочной, / Как от боли, в крик кричу, / Стала желтой и припадочной, / Еле ноги волочу» и «А в пещере у дракона / Нет пощады, нет закона, / И висит на стенке плеть, / Чтобы песен мне не петь».