Повелитель Лолит: две любви и одна жена Набокова

Про Веру Слоним всему эмигрантскому Берлину было известно: эта девушка может все. Лихо водить автомобиль, печатать на машинке со скоростью пули, метко стрелять, решать интегралы, разбираться в боксе, вести сложное делопроизводство. Она могла выбирать себе любую судьбу, и выбрала; стала лучшей писательской женой XX века, музой, вдохновительницей лучших книг Владимира Набокова. Это Вера сделала избалованного Сирина великим писателем Набоковым, и это она вписала его имя во всем мировые литературные энциклопедии.

Эмиграция

В России Вера Слоним, дочка богатого лесопромышленника Евсея Слонима ходила в гимназию княгини Оболенской. Она отлично знала английский, французский и немецкий, мечтала изучать математику и физику. Писала стихи, много-много читала. После революции ее семья эмигрировала в Берлин. Уезжали в суматохе, через Ялту: лишь бы «успеть на белый пароход». До Одессы ехали поездом; в вагон вломились петлюровцы, прицепились к невысокому еврейскому пареньку, начали угрожать ему расстрелом. Пассажиры прятали глаза, только восемнадцатилетняя Вера сказала спокойно, но громко: «Не смейте ему угрожать! Он имеет право ехать в этом поезде, оставьте его в покое!». Самый наглый и здоровенный петлюровец мгновенно проникся уважением к смелой девушке, и дальше ехали под его защитой…

Не смейте ему угрожать! Он имеет право ехать в этом поезде, оставьте его в покое!

В Берлине Евсей Слоним начал издательский бизнес, Вера ему помогала, и сама понемногу занималась переводами и литературой.

Ловушка на нарцисса

Есть две версии знакомства Веры Слоним и Владимира Набокова, но по обеим выходит, что это она выбрала его. Сам Набоков рассказывал: на эмигрантском балу с пуншем, игрушками и цветами к нему подошла девушка в волчьей маске. Она увела его на прогулку и удивительно тонко, точно и умно говорила о его творчестве. Вторая версия — тоже про хитрую ловушку на нарцисса: Вера написала Набокову письмо, назначила свидание на мосту и весь вечер читала его стихи.

Набоков опешил от этого знакомства. Никто и никогда так его не понимал. Вера приняла его целиком, со всеми его чудачествами и капризами. Безумно влюбленный, он писал ей по два письма в день: «Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками»…

Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками…

Вера отвечала примерно на одно письмо из пяти. Эти письма не сохранились — она оберегала свой внутренний мир от посторонних глаз и всегда уничтожала улики.

Убери свою лиру!

Владимир Набоков вырос в доме с 50 слугами. Сын известного политика и выдающегося человека, он рос убежденным в своей исключительности. Глупым играм со сверстниками предпочитал чтение, шахматы и ловлю бабочек. К 17 годам он получил в наследство от дяди миллионное состояние и огромное имение. В революции семья потеряла все. «Набоковский мальчик» стал нищим, но из последних сил надменным литератором, писавшим под псевдонимом Сирин. И эту свою нищую творческую свободу он ценил превыше всего. «Лучшей жены я не найду. Но нужна ли мне жена вообще? «Убери лиру, мне негде повернуться…» Нет, она этого никогда не скажет, — в том-то и штука», — описывал он свои тогдашние метания в романе «Дар».

Лучшей жены я не найду. Но нужна ли мне жена вообще? «Убери лиру, мне негде повернуться…»

Вера была для него Набокова волшебным подарком судьбы, и он всегда хорошо это понимал. И сам говорил, что без жены не написал бы ни одного романа.

Набоковский список

Все набоковеды отмечают, что после женитьбы писатель внезапно сильно прибавил в мастерстве. Есть даже версии, что «все романы за Сирина писала Вера Евсеевна». Это было не так, но, как говорил племянник Набокова, именно Вера приучила писателя к регулярному труду. Она свято верила в гениальность мужа и создавала условия, в которых просто невозможно было не писать.

Каждое утро она подавала ему завтрак: сок, яйцо, какао, красное вино — и уходила на работу. Набоков писал, иногда по 20 страниц в день, иногда по 7 строчек. В первые же годы их совместной жизни Набоков написал «Машеньку», потом «Дар», «Защиту Лужина», «Камеру обскура»…

Вера была его первым читателем, критиком и советчиком. Секретарем, литературным агентом, музой, переводчиком. Ловила с ним бабочек. Была ходячей энциклопедией — ее феноменальная память хранила кучу цитат, дат и подробностей. Набоков ненавидел и не умел разговаривать по телефону, поэтому все телефонные переговоры вела Вера, а писатель стоял рядом. Когда 1934 году у Набоковых родился сын, все удивились: казалось, этим двоим больше никто не нужен.

Набоков ненавидел и не умел разговаривать по телефону, поэтому все телефонные переговоры вела Вера, а писатель стоял рядом.

Рассказывают такую историю: перед женитьбой Набоков вручил Вере список дел, которыми он не умеет и никогда не будет заниматься:

• водить машину,
• говорить по‑немецки,
• печатать,
• разговаривать с обывателями,
• ​ складывать зонт.

Все это тоже для него делала Вера. А много позже, когда они переедут в Америку, она будет единственной домохозяйкой в Итаке, получившей в 1953 году разрешение на оружие. Браунинг Вера будет носить в дамской сумочке — так она станет еще и телохранителем своего мужа.

Браунинг Вера будет носить в дамской сумочке — так она станет еще и телохранителем своего мужа.

В 30 годы в мире свирепствовал экономический кризис, жить было трудно, а когда в Германии к власти пришли нацисты, стало еще и опасно. Владимир Владимирович был принципиальным и последовательным антисемитом, а белокурая и голубоглазая Вера любила огорошить собеседника неожиданным признанием: «Вы знаете, что я еврейка?».

Она не скрывала своей ненависти к фашистам.

Она не скрывала своей ненависти к фашистам. А на дверях берлинских офисов появились таблички «евреям вход запрещен». Вера уже не могла работать, чтобы прокормить мужа и сына. Нужно было уезжать.

Неизбежная пошлость обмана

У писателя в гардеробе остались последние незаношенные брюки, когда друзья организовали ему литературное турне по европейским столицей. Вся русская эмиграция сосредоточилась в Париже. Все читатели Набокова были там, и писатель отправился в Париж.

Как и прежде, Набоков присылал жене по два любовных письма в день, но через месяц она получила вместе с ними пухлый конверт, четыре листа с описанием романа Набокова с русской эмигранткой Ириной Гуаданини. Поэтессой, которая зарабатывала стрижкой пуделей.

Писатель все отрицал. «Я и не сомневался, что «слухи» доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям! Мне, в конце концов, наплевать на гадости, которые с удовольствием говорятся обо мне, и, думаю, тебе тоже следует наплевать. Жизнь моя, любовь моя. Целую твои руки, твои милые губы, твой голубой височек», — писал он жене.

Я и не сомневался, что «слухи» доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям!

Но голубой височек — голубым височком, а роман был. Набоков и правда не мог без Веры ни писать, ни думать, но он сходил с ума по Ирине, ее «усмешке на маленьком скуластом лице с темно-малиновыми губами». Он как будто убегал от безупречной Веры в одну из своих книг, где герои встречались в каких-то бутафорских переулках под кривой низкой луной, целовались на каких-то невнятных лестницах… и даже то, что Ирина стригла пуделей, было как будто цитатой из набоковского романа.

Ирина была абсолютной противоположностью Вере: беспомощной, нервной, неуверенной, взбалмошной. «Я люблю тебя больше всего на свете», — записывает писатель после их свидания. Он напропалую врет жене, все время ищет причины, чтобы уехать в Париж, и чувствует себя там совершенно счастливым. А потом мучается: все это так гнусно. «Неизбежная пошлость обмана. И вдруг совесть ставит подножку и видишь себя подлецом», — пишет они Ирине.

Неизбежная пошлость обмана. И вдруг совесть ставит подножку и видишь себя подлецом.

Вера с сыном наконец-то смогла уехать из Берлина, и через какое-то время скитаний и неустроенности семья встретилась в Каннах. Набоков признался жене: да, влюблен.

— Если твои чувства так сильны — нужно ехать в Париж, — спокойно ответила эта великая женщина.

— Сейчас не поеду, — после паузы ответил писатель. Ирине он написал: «Канн полон тобой», но уйти к тебе не могу: жена отберет сына и не даст развода.

— Если твои чувства так сильны — нужно ехать в Париж.— Сейчас не поеду.

Несколько месяцев писатель набирался решимости: уйти от Веры было нелегко. Ирина писала ему, что готова приехать: вместе им будет легче убежать! И однажды действительно приехала. На рассвете разыскала дом писателя, стояла, смотрела на его окна. Радовалась — сегодня она его увидит. Набоков вышел из дома с маленьким сыном, Ирина бросилась к нему… а дальше все пошло совсем не так, как было в ее мечтах. Набоков отстранился: ну да, люблю, но с женой нас связывает целая жизнь, тебе лучше уехать.

Ну да, люблю, но с женой нас связывает целая жизнь, тебе лучше уехать.

Взял сына за руку и пошел на пляж. Ирина брела за ними, села в стороне на песок, смотрела… Вскоре к мужу и сыну присоединилась Вера. Ирина вдруг почувствовала странную дурноту: ее тошнило от писателя, от его мудрой и сильной жены, от этого моря, это солнца. Она встала и пошла подальше от всего этого, и уехала в этот же день. От это травмы Ириной Гуаданини никогда не оправится.

Писатель написал ей еще одно письмо: по требованию Веры попросил вернуть все его письма, «в них столько надуманного, не стоит их хранить».

Но даже Вера не сможет окончательно прогнать эту странную женщину из набоковской головы. Ирина будет появляться в набоковских книгах, мелькать маленьким кошачьим лицом из-за плеча главного героя… «И все это мы когда-нибудь вспомним, — и липы, тень на стене, и чьего-то пуделя, стучащего неподстриженными когтями по плитам ночи. И звезду, звезду».

И все это мы когда-нибудь вспомним, — и липы, тень на стене, и чьего-то пуделя, стучащего неподстриженными когтями по плитам ночи. И звезду, звезду.

Так или иначе, любовь лучшего писателя и лучшей писательской жены смогла это выдержать. Через три года Набоковы эмигрировали в Америку.

Лолита. Конец истории

В Америке их ждала привычная нищета. Было несколько знакомых, которые пускали к себе пожить и делились ношеной одеждой, была девушка-литературный агент, подарившая пишущую машинку. Но здесь Набоков стал профессором — сначала преподает в колледжах, потом в Стэндфордском университете, затем в Гарварде. Правда, лекции за него писала Вера, а иногда и читала, если писатель капризничал или болел. Студенты ее почитали и боялись. Называли «злющая ведьма Запада».

Студенты ее почитали и боялись. Называли «злющая ведьма Запада».

В Америке Набоков написал свою «Лолиту». Он три раза пытался сжечь рукопись, и каждый раз Вера успевала ему помешать. Однажды соседи расслышали, как миссис Набоков отгоняла мужа от бочки для сжигания мусора: «А ну пошел вон отсюда!». Ни одно американское издательство не приняло «эту мерзость».

А ну пошел вон отсюда!

Англичане посвятили этому вопросу заседание парламента. Роман решились выпустить только во Франции, а через год он занял первую строчку в списке мировых бестселлеров. Набоков наконец-то получил ту славу, которую, по мнению Веры, всегда заслуживал.

Писатель умирал очень тяжело. В последние годы они вообще не расставались, и его душа не хотела уходить туда, где не будет Веры. Он говорил: «Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе».

Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе.

Вера пережила мужа на 13 лет. Пока могла держать в руках книгу, переводила его романы. Как всегда, держала спину прямой, не позволяла себе раскисать. Но однажды вдруг сказала сыну: «вот бы нанять самолет и разбиться».

Вот бы нанять самолет и разбиться

Вера умерла в 89 лет. Ее прах смешали с прахом мужа. Невозможно было представить, чтобы они были отдельно. «Я клянусь, что это любовь была, посмотрите, это ее дела»…