Пять смертей Фриды Кало

Встреча со смертью номер один

За себя она привыкла бороться с детства — хотя при рождении Магдалены Кармен Фриды Кало ничто не предвещало трудной жизни. Мать её была, конечно, не самой богатой мексиканкой — с преимущественно индейскими корнями, зато у отца, немца по происхождению, была хлебная профессия. Он был фотографом, и это тот случай, когда о детстве кого-то, кто родился в самом начале двадцатого века, сохранилось очень много фотографий. Вильгельм Кало любил фотографировать и любил свою Фриду (как и остальных пятерых детей).

Сам он вырос в зажиточной семье, и Фрида, стесняясь этого, позже утверждала, что Вильгельм был бежавшим в Мексику евреем. Во времена её молодости евреи были, прежде всего, беженцами от Гитлера: Фрида родилась в 1907 году, Гитлер пришёл ко власти в 1933 году. Вообще Фрида всегда была склонна к лёгким исправлениям реальности — скорее из эстетических соображений, чем каких-либо ещё. Так, она с возрастом стала утверждать, что родилась в 1910 году, и всё почему? Потому что в Мексике то был год революции.

Фрида росла в посёлке Койоакане, среди наследия ацтеков или, точнее, обломков их давно сгинувшего величия. Её нянчила коренная мексиканка.

Потом через всю жизнь Фрида пронесла пламенную любовь ко всему истинно мексиканскому, к культуре, порождённой жителями страны из смеси католичества, древних обычаев, жизни на фоне яркой природы и какой-то постоянной фаталистичности и витальности одновременно. Её платья будут мало отличимы от простонародных праздничных, от образов её картин будет веять близостью смерти. Впервые в лицо смерти сама Фрида заглянула в шесть лет.

Тогда она переболела полиомиелитом, и ей, можно сказать, повезло. Болезнь могла убить её, как убила многих других детей. Могла оставить обездвиженной. Но она только изуродовала её ногу, которая всю оставшуюся жизнь была у Фриды короче и тоньше другой. Дети дразнили её «колченогой», и Фрида ненавидела ходить в платьицах благовоспитанных девочек. Она предпочитала брюки, скрывающую её усохшую ногу на всю длину.

А ещё она бегала, лазала по деревьям и заборам и пинала мяч лучше мальчишек, которые её дразнили. И боксировала, кстати, тоже лучше. Боксом она занималась специально.

Вильгельм Кало тем временем лелеял мысль о том, что его умная — действительно умная, на лету всё схватывающая дочь станет врачом. В то время, как другие девушки чуть не с боем вырывали у родителей право учиться, Фриду всё время подталкивал к учёбе отец. В пятнадцать лет она поступила в одну из лучших школ Мексики, чтобы подготовиться к институту. В этой школе было только тридцать пять девушек — все остальные парни.

Фрида Кало немедленно завела там свой закрытый кружок, чтобы ею было кому восхищаться. А ещё — впервые увидела Диего Риверу. Не очень молодой уже художник расписывал стены школы. Он показался Фриде ужасно смешным — толстый, некрасивый. Она натёрла ступени его лестницы мылом, чтобы посмотреть, как он упадёт.

Встреча со смертью номер два

Фриде было восемнадцать, и она просто ехала в автобусе, даже не думая дразнить смерть. Она была молода, популярна, чертовски хороша собой и как раз начинала жить. Может быть, она думала о любви — в том возрасте она уже знала любовь. Может быть, думала о славе — ей всегда хотелось славы. Она ехала в автобусе, а в автобус, как оказалось, ехал трамвай.

В этот раз она должна была умереть. Без вариантов. Врачи боролись три недели, но, кажется, сами не верили, что вытянут её с того света.

Металлическая палка вошла в живот Фриды и вышла в паху, повредив по пути матку. Позвоночник сломался в трёх местах. Сухая нога была буквально раздроблена по всей длине. Она потеряла много крови, она столкнулась с болью, которую способен переносить не каждый. Никто бы не удивился, если бы Фридо Кало умерла. Три недели смерть глядела в лицо Фриде и ушла. Может быть потому, что три недели её держал за руку отец.

Но жизнь закончилась для Фриды. Так ей казалось в восемнадцать лет. Ей предстояло лежать неизвестно как долго, в гипсовом корсете, который мешал даже дышать. Чтобы как-то справляться с тем, как болит её тело и насколько оно теперь ей неподвластно, Фрида начала рисовать. Отец установил над кроватью подрамник. Но ни он, ни она не думали ещё, что она будет художницей. Ей просто надо было не сойти с ума.

Через четыре года она поступила в университет и компартию — наверное, просто потому, что вся тусовка тогда была у коммунистов, молодых, идейных, с горячей кровью.

Она являлась в институт то в мужском костюме, то в мексиканских платьях — то и другое было одинаково эпатажно. Она была снова готова начинать жизнь, любить, удивлять, восхищать и быть популярной. Кстати же, она выучилась танцевать сверхмодный танец танго. На своей укороченной, в десяти местах сломанной ноге. Танго был хорошим танцем, чтобы радоваться любви и смеяться над смертью. Она не знала, что очень скоро снова встретится с ней, и не раз. И проиграет быстрее, чем думает.

Открытый брак

Диего Ривера был трамваем Фриды номер два. Он переехал её жизнь. Но точно так же, как она не стала бы знаменитой художницей без трамвая, она не стала бы знаменитой без Диего. Когда они поженились, ей было двадцать два, ему — сорок три. Она была его третьей женой. Он был, скорее, её поклонником. Это не мешало ему поклоняться и другим женщинам. Диего изменял жене направо и налево. Она рыдала, вытирала слёзы и тоже изменяла. И рисовала, всю их совместную жизнь она писала картины как одержимая.

Наступили тридцатые. Диего уехал в США, вместе со своей Фридой. Только в США она поняла, что значит быть мексиканкой. Ей не давали забыть, кто она, кажется, ни на минуту. Четыре года жизни в США сделали Фриду больше мексиканкой, чем детство в мексиканской деревне.

В Мехико, тем временем, складывался свой новый Париж — кружок вольнодумцев, бежавших из Германии, США, а позже, после начала войны, буквально отовсюду из Европы. У Фриды, вернувшейся из Нью-Йорка вместе с мужем, наверное, было чувство, что вся тусовка переместилась с ней. В кафе Мехико стало вечерами шумно и политично. Женщины и мужчины с горячей кровью обсуждали искусство, любовь, мораль и общество. Ценза по возрасту не было.

Фрида блистала на этих вечерах — с сигаретой, с бокалом вина в руке, сидящая необычайно прямо, словно царица или изваяние богини, в своих немыслимых нарядах. Мало кто догадывался, что сесть вольнее она просто не сможет — по крайней мере, без последствий. Она танцевала танго и целовалась. Она громко ссорилась с мужем и крутила романы — и с мужчинами с горячей кровью, и с женщинами.

Нет смысла считать её любовников и любовниц. Есть смысл вспомнить некоторых из них, потому что это были, конечно, удивительные люди. Фрида не любила быть обыкновенной. Это претило её чувству прекрасного.

Льву Троцкому получение политического убежища выбил Диего Ривера. Он ведь тоже был коммунистом. Троцкий вместе со своей женой, бывшей комиссаркой Натальей Седовой, въехал в дом Риверы и Кало — и дом сразу стал похож на маленькую коммуну. Она могла бы быть идиллической, но Фрида не могла пройти мимо самого знаменитого теперь коммуниста в Мексике. Они со Львом стали любовниками. Наталья бесилась (как бесилась и Фрида при очередной измене Диего), и Троцкий с Седовой, в конце концов, съехали. Вскоре после переезда Троцкого убили. Бог знает, почему этого не сделали в доме Ривера.

Роман со Львом обсуждают больше всего, но гораздо больше внимания стоит фотограф Николас Мюррей — всё же он был с Фридой много лет, был почти как второй её муж. Они познакомились, конечно, в Нью-Йорке. Она была замужем. Их обоих это не остановило. Когда Фрида уехала в Мексику, Мюррей уехал следом. Фрида бесконечно рисовала себя — Николас бесконечно фотографировал Фриду. Все эти знаменитые фотографии в цвете, которые словно созданы в пару к картинам Кало — это Мюррей.

Их роман длился десять лет без остановки. Он казался идеальным. Никто не понимал, зачем возле такого стильного, элегантного мужчины Фриде Ривера. Ривера же из кожи вон лез, чтобы оставаться Фриде нужным. Он устраивал её выставки.

В эту любовь на троих врывались не только мужчины, вроде Троцкого, но и женщины, притом, конечно, знаменитые. И самой знаменитой была Джозефина Бейкер. Они познакомились в тридцать девятом, когда обе были на пике славы. Фрида была автором множества портретов Фриды (что в эпоху моды на психоанализ никто не находил странным). Джозефина была чернокожей танцовщицей, перед которой закрыли двери все лучшие театры Европы — потому что выступала она полуголой, демонстрируя своё идеально тренированое мускулистое тело.

Другой знаменитой любовницей Фриды была Чавела Варгас, лесбиянка-костариканка, перенёсшая полиомиелит. Она приехала покорять Мексику в четырнадцать лет, сбежав из дома. Чавела собиралась покорить Мексику, и, если считать Кало воплощением этой страны, то покорила. Но ненадолго. Только двое смогли покорить Кало надолго, и оба были мужчинами — быть может, к сожалению Варгас. Они со Фридой во многом казались такими похожими…

Смерть номер три. Смерть номер четыре

Смерть, кажется, собиралась поиграть с Фридой, как, бывало, играли в ритуальные игры ацтеки перед тем, как их приносили в жертву. Фрида забеременела — Фрида потеряла ребёнка и сама чуть не погибла. У неё начала загнивать разрушенная нога. Ногу вовремя ампутировали. Фрида обзавелась расписным протезом. С чем ты ещё придёшь ко мне, смерть? — могла бы спрашивать каждое утро она.

Ей далеко ещё не было сорока, а жизнь с каждым днём становилась всё хуже. Боль, боль, боль, а потом — и невозможность встать с постели.

Говорят, на рождение ребёнка она решилась назло Ривере. Тот категорически не хотел детей. Фрида собиралась порвать свои странные, зависимые отношения — Ривера забыл бы о ней тогда сам. Говорят, мексиканские юбки она начала носить не из-за ноги и не из-за национального чувства, а потому что Ривере не нравились эмансипе в кожанках и брюках. Говорят, она постоянно уступала ему во всём. Но жизнь её всё же вертелась не вокруг Риверы.

Фрида рисовала боль, и у боли было лицо Фриды. Она работала над картинами, глотая обезболивающие до одури, до тумана в голове, а порой добавляя и алкоголь. Закончив одну картину, Фрида начинала другую. Она была рождена для славы, любви и вечеринок, а рисовала боль, боль и боль. Однажды, устав лежать в кровати с красками, Кало попросила мужа отвезти её на демонстрацию, устроенную коммунистами. Там она заболела воспалением лёгких. От болезни она умерла. Это было настолько в её стиле, что можно было на минутку поверить, что она это срежиссировала.