Женщины-заключенные в российской истории: как космонавт Валентина Терешкова подпортила жизнь арестанткам

До прихода христианства на Руси темницы — известные как порубы и погребы — использовались для женщин только в одном случае: если их туда кидали вместе с мужьями. Вместе с христианством проникла и византийская, а также общеевропейская тенденция — провинившуюся женщину, если она была достаточно знатного положения, заключали в монастырь.

Иногда женщина была виновата только в том, что разонравилась мужу. Расторгнуть венчаный брак законно было практически невозможно, но если жена уходила (или «уходила») в монахини, брак заканчивал своё существование сам собой. Муж считался всё равно, что вдовцом — его жена умерла для мира, и он брал себе другую. Так сделал с Евдокией (Прасковьей) Лопухиной, например, Пётр I. Та, правда, в отличие от многих других узниц монастырей отказалась делать вид, что собиралась принять постриг, и стала вести светскую жизнь — даже завела любовника.

Но не всем узницам монастырей жилось привольно. Тем, кого заключали за преступления, создавали суровейшие условия, могли годами не выпускать из кельи (почитать или сделать что-нибудь при этом не предлагалось — предполагалось, что всё время наказанная должна тратить на раскаяние) и заставлять держать бесконечный и самый суровый пост. Порой также не давали мыться и сменить одежду. Одной из последних заключённых в монастырь в качестве наказания была лётчица Шаховская, участница Первой Мировой войны — за шпионаж в пользу немцев её приговорили к расстрелу, который заменили монастырём.

Время шло, и в княжествах Древней Руси стали строить всё больше темниц, а держать в них простой люд — что ещё в одиннадцатом веке, например, не практиковалось.

Первая каменная тюрьма появилась при Иване Грозном. В этих тюрьмах порой оказывались и женщины. До самой Екатерины II заключённых не кормили за казённый счёт, так что они должны были целыми днями стоять у окошка, едва видного над землёй, и просить милостыни у прохожих. Хотя заключённым часто подавали хотя бы кусок хлеба, случалась и голодная смерть. Тюрьмы-замки, тюрьмы-крепости появились также при Екатерине. В такой томилась и умерла от туберкулёза, например, девушка, выдававшая себя за внебрачную дочь покойной императрицы Елизаветы — позже ей придумали прозвище «княжна Тараканова».

В тюрьме очень долго можно было оказаться не только за преступления. Так, например, боярыня Морозова и её сёстры были кинуты в земляную тюрьму в городском остроге (деревянной крепости) за отказ принять новые официальные обряды православной веры. Там они умерли от голода. Перед смертью Морозова успела попросить прополоскать её сорочку в реке, чтобы принять смерть в чистой. В этой милости ей отказано не было.

Екатерина не только ввела казённое питание — она предполагала со временем сделать камеры в тюрьмах маломестными, на двух-четырёх человек. Тем не менее, серьёзно ей ничего не удалось изменить. Более того, очень часто заключённые были лишены самого необходимого. Волонтёр из Англии Вальтер Венинг обнаружил в начале девятнадцатого века, что женщин и мужчин часто держат в одной камере и даже сковывают вместе, часто не выдают матрасов и постельного белья — заключённые тогда спят на голых досках, не дают и смены одежды и антисанитария — обычное состояние почти любой камеры. Для того, чтобы угодить сдавших в тюрьму женщин помещикам (!), тюремщики часто пытали их лишением сна — для этого их заковывали в специальные «рогатки», не дающие ни лечь, ни опереться.

Царская каторга

Первыми, кто смог описать жизнь женщины на каторге, были политкаторжанки второй половины девятнадцатого века. В то время женщины из дворянских и просто образованных кругов стали очень активны. Они шаг за шагом продвигали высшее образование для женщин — сначала сумев продавить его за границей, потом и на родине. Они массово начали работать, как захватывая старые рабочие места, так и создавая новые — и в России на десятилетия раньше, чем в странах Европы, для девушки из приличной семьи стало нормальным зарабатывать деньги. А ещё они увлекались политическими идеями, связанными с равенством всех людей, наконец-то НЕ исключая женщин, и порой активно участвовали в разного рода революционных и террористических кружках.

Быт политических каторжанок резко отличался от быта женщин, совершивших уголовное преступление, и даже селили их отдельно. Политические считались «барышнями», неважно, какого они были происхождения.

Это не просто серьёзно облегчало жизнь — это буквально спасало «барышень» от общей женской участи в тюрьме. Их не заставляли вставать для проверки — пока политические ещё спали, к ним заходил надзиратель и формально пересчитывал от двери. Каждый день дежурная вставала раньше всех, выносила парашу, ставила самовар, подметала, получала на руки хлеб и делила его. Барышни, встав, пили чай с хлебом прямо в камере. Единственное, что напоминало, что они в тюрьме, а не пансионе благородных девиц (где условия были по нашим меркам очень суровые) — молчание. До обеда в камере должно было быть тихо.

Хотя такое обращение наособицу никак не прописывалось уставом, тюремщики никогде не рявкали на «барышень», называли на «вы», не сажали в карцер и не заставляли по часу петь молитвы — одна из странноватых дисциплинарных мер того времени, которая приводила к дикой жажде и головокружению. В своих камерах политкаторжанки читали, занимались разными науками. Они также гуляли — порой до четырёх часов в день, до обеда и после. Движение и много свежего воздуха считались необходимой мерой профилактики туберкулёза.

Среди поблажек для политзаключённых была собственная, не казённая, одежда и одеяла, им не надевали, несмотря на приговор, кандалы. Очень часто политкаторжанки пользовались своим особым положением, чтобы немного помочь другим узницам. Чаще всего требовалось посидеть с маленькими детьми, которых узницы рожали одного прямо в тюрьме.

Дело в том, что насилие было нормой на этапе, где мужчин и женщин гнали пешком до места заключения совместно. «Но самым страшным для каторжанок были даже не унижения и побои… Уголовные каторжанки считались во время этапа законной добычей для сильного пола и подвергались двойному давлению ― как со стороны охраны, так и со стороны мужчин-арестантов, видевших в женском сопротивлении лишь большую обиду, презрение товарищеского долга и нарушение неписанных тюремных правил. Поэтому многие каторжанки приходили с этапа в место заключения уже будучи беременными» — писали в воспоминаниях «барышни». Надо ли говорить, что за «большую обиду и презрение товарищеского долга», то есть сопротивление насилию, женщин били…

Если политкаторжанки занимались только самообслуживанием, учёбой и простыми развлечениями, то прочие узницы должны были каждый день работать. Это они готовили на тюремной кухне, обшивали мужчин-арестантов, выполняли работу «на казну» и постоянно подвергались наказаниям. Те из них, кто был приговорён к пожизненному, всё это переносили в кандалах. «Барышни» старались немного облегчить их участь, делясь тем, что имели право купить на денежные передачки: чаем, сахаром. Порой, приходя в гости к уголовницам — которые далеко не всегда были прожжёнными преступницами, в таком положении оказывались и жёны, убившие мужей в порядке защиты во время страшных побоев — политкаторжанки устраивали вроде небольшого праздника: чаепитие с песнями. Песни были тюремные.

Надо сказать, что в 1887 году была введена должность надзирательницы, чтобы уменьшить злоупотребления в женских тюрьмах (уж слишком много там рождалось детей), но заполнить эту вакансию оказалось непросто, и в большинстве случаев в женской тюрьме по‑прежнему работали мужчины.

В марте 1893 года случилось знаменательное для узниц событие — отменили телесные наказания в женских тюрьмах. Так правительство отреагировало на массовое самоубийство в Карийской тюрьме, где после телесного наказания сначала отравилась политзаключённая Надежда Сигида, а потом — в знак протеста — другие заключённые. Впрочем, если вспомнить про молитвы и карцер, очень физически неприятных мер в руках тюремщиков ещё оставалось немало. Некоторые приёмчики царской каторги прошли десятилетия неизменными и используются для издевательства сейчас. Кроме того, по свидетельствам политкаторжанок, тюремная пища варилась из гнилых продуктов и серьёзно подрывала здоровье.

ГУЛАГ

«Во всех губернских городах в указанные особой инструкцией сроки должны быть открыты лагери, рассчитанные не менее чем на 300 человек каждый… Все заключённые должны быть назначаемы на работы немедленно по поступлении в лагерь и заниматься физическим трудом в течение всего времени их пребывания там» — так гласил декрет Совета народных комиссаров от 17 мая 1919 года. К 1922 году открыто было уже 122 лагеря. Фактически, это была та же каторга — бараки, принудительный труд; только политзаключённые перестали быть маленькой кучкой и им не давали поблажек.

Женщин по прибытию в лагерь откровенно рассматривали голыми — лагерное начальство пополняло свой гарем. К тем, кто пытался отказываться, сопротивляться, применялись санкции — их отправляли на самые тяжёлые работы, сажали в карцер за выдуманные провинности.

Во время пьянок тюремщики могли вызвать несколько женщин на оргию и насиловали их группой. Нередко заключёнными откровенно торговали — сутенёрами выступали конвоиры. Бывали случаи, когда против закона женщин помещали в лагерь, не вывезя оттуда всех заключённых мужчин, и те буквально разламывали стены и крыши бараков, чтобы дорваться до изнасилования. Сопротивление женщин подавляли жестокими побоями. Многие женщины продавали себя за еду сами.

Кроме традиционного труда, женщины-зэка теперь участвовали в физически тяжёлом — на стройках, лесоповалах, порой при разгрузке и погрузке, в известковых карьерах. «Помню, как на утреннем разводе женщины с плачем умоляли меня именно их взять на работу в поле. Но многим и этот считавшийся легким труд был уже не по силам: ежедневно трое-четверо человек из огородной бригады умирали во время работы», вспоминал агроном, который должен был использовать рабочую силу из лагерных заключённых.

Во многих лагерях питание, и без того низкого качества, выдавалось строго по выработке: не смогла сделать план — получаешь ту часть еду, на сколько сделала. Но в результате недоедающая женщина справлялась ещё хуже — получала еды ещё меньше — и в конце концов погибала от истощения и усталости. Притом по всем бумагам кормить заключённых должны были нормально.

Чтобы вырваться из обычного лагеря в особый, для беременных, которые стали со временем устраивать, женщины старались правдами и неправдами забеременеть — кидаясь на конвоиров, на вольных мужчин, руководящих работами. Это был шанс выжить.

Но удавалось далеко не каждой — от истощения многие теряли такую способность. Тем не менее, лагеря для беременных никогда не пустовали. О них мечтали, как о рае земном — там давали молоко и освобождали от изнурительных работ. Этим ГУЛАГ отличался от царской каторги. А ещё — тем, что бараки запросто могли представлять из себя землянки. Для каторги их всё же полноценно строили.

Исправительно-трудовые колонии

После смерти Сталина лагеря реформировали в исправительно-трудовые колонии. Это подразумевало не только изменение названия. Весь режим был перестроен так, что смертность в местах заключения резко упала: вероятно, в первую очередь, за счёт отмены для женщин физически тяжёлого труда. Тем не менее, царские ещё традиции сохранялись по‑прежнему (забегая вперёд — их нетрудно обнаружить и в современных местах заключения). Например, заключённых по‑прежнему за разные провинности вымораживали в карцере. Женщин для этого полностью переодевали — в очень лёгкий балахон с бальным вырезом и широкими недлинными рукавами. Об этом рассказывала Ирина Ратушинская, попавшая в лагерь за антисоветскую деятельность в начале восьмидесятых.

Некоторое время, тем не менее, женщинам-заключённым давали определённые послабления. Они могли носить обычную одежду, шить её сами.

Этой практике положила конец… космонавт Валентина Терешкова. Навещая одну колонию, она была потрясена тем, что местные мастерицы кройки и шитья были одеты моднее её, героини Советского Союза. Это настолько оскорбило Терешкову, что она добилась введения общего — и очень неудобного — костюма для женщин-заключённых. В него входили косынка, которую было запрещено снимать иначе, как во время сна и короткого посещения помывочной, блузка, юбка — зимой и летом одна и та же, сапоги — тоже зимой и летом. В холодное время года утеплиться было возможно только шерстяными носками и телогрейкой. Под юбкой на проверке беспощадно мёрзли бёдра и органы малого таза, цистит одолевал зэчек каждую зиму. От него знали только один способ — горячий чай. Побольше пить, чтобы потом побольше и посильнее «промывать» простывшую уретру.

Кстати, не давать возможность соблюдать гигиену, особенно интимную, стало популярным способом издеваться над женщиной легально. Каждой женщине должен был быть предоставлен доступ к гигиеническим процедурам, но всегда можно было подойти к этому формально — подавать в краны только ледяную воду, запускать в помывочную не дольше, чем на пять минут. О том, чтобы предоставлять во время менструаций средства гигиены, и речи не шло — они и на воле были дефицитом. Чистая хлопковая ткань, до появления фабричных прокладок, была среди неофициальной валюты в местах заключения.