Жизнь и смерть Алексея Венецианова: изводил ли жену художник

Случай в степи

Алексей Венецианов, один из выдающихся русских художников своего времени, трагически погиб в декабре 1847 года. В сопровождении двух своих крепостных, один из которых выполнял обязанности кучера, художник выехал из своего имения. Путь его лежал в Тверь — там Венецианов собирался показать эскизы оформления храма заказчику. Но по пути случилось несчастье: возок опрокинулся. Художник попытался перехватить вожжи у кучера, запутался в них, и в результате его протащило по всем сугробам, по кочкам и ухабам. Трагическая смерть.

По крайней мере, именно такие показания дали крепостные, сопровождавшие барина в поездку.

Не все, однако, верят в случайность в дороге. Без сомнения, тело барина выглядело именно так, как если бы он пересчитал рёбрами и лицом каждый камешек и каждый куст на своём пути. Но точно так же оно выглядело бы, забей его крепостные до смерти. Известно, что тихая, без свидетелей, расправа с жестокими хозяевами не так уж редко свершалась крепостными и, скорее всего, нередко оставалась тайной для всех, кроме непосредственных участников событий.

Были ли мотивы для такого преступления? Особой жестокостью Венецианов не отличался. Правда, есть версия, что основным мотивом стало унижение того типа, которое крепостные снести не могли: одной из своих крепостных наложниц он дал власть помыкать другими крепостными, будто настоящей барыне. Большинство холопов принимали систему крепостничества как данность и даже как нечто справедливое: так уж устроен мир, но снести, чтобы ими помыкала такая же холопка, не могли. Гордость тут же вставала на дыбы.

Дерзкую крепостную звали Еленой Никитиной. Изо всех своих наложниц Венецианов её выделял особенно и, похоже, много рисовал, в том числе обнажённой, в виде богини Дианы.

По крайней мере, какую-то девушку он рисовал, в отличие от многих других, много раз и по времени создания её портреты совпадают с возвышением Елены Никитиной. Логично предположить, что крестьянку назначили музой и любимицей. Известно, что она, пользуясь положением, не только измывалась над другими крестьянками в барском доме, но и изводила приказчика Лариона Дмитриева. Скорее всего, просто потому, что наконец-то могла.

Дмитриеву такое попирание сословных законов было так нестерпимо обидно, что он добрался с жалобой до тверского губернатора. Но крестьянина, конечно, отправили обратно хозяину, художнику Венецианову. А тот Дмитриева лично выпорол, чтобы дерзости жаловаться не имел (да, мы всё ещё говорим о певце русского крестьянства Венецианове) и отдал в солдаты. В солдаты тогда отдавали на четверть века, и жизнь у солдата была собачья…

Кто знает, не был ли кто из крепостных, поехавших с художником в Тверь, родственником, свойственником или товарищем отданного в солдаты Дмитриева? Ясно в истории с ним только то, что Венецианов, похоже, не с таким трепетом относился к русскому крестьянству, как это могло показаться по его творчеству.

Крестьянские мадонны

Начало девятнадцатого века, когда творил Венецианов — это расцвет славянофильства. Давайте перестанем оглядываться на запад, говорили славянофилы. Всё давно есть у нас. Вот, например, натура. Какие у нас есть девицы, какие молодки, какие типажи — рисуй, не хочу! И, словно подтверждая это, Алексей Гаврилович Венецианов выдавал картину за картиной с крестьянскими красавицами в кокошниках, кичках и платках, с ясным прямым взглядом и румяным лицом.

Вот только позировали ему совершенно не крестьянки. Во‑первых, в большинстве своём крестьянки были покрыты кирпичным красным загаром, что для создания образа собственных славянских мадонн никак не годилось. Во‑вторых, позировать считалось делом стыдным и странным, даже если это можно было сделать в одежде.

Приказать крепостным художник, конечно, мог и, должно быть, приказывал, но что толку с натурщицы, которая переминается с ноги на ногу и никак не придаст лицу нужное выражение?

Где же он тогда их брал? Современница и соседка Венецианова, помещица Мария Фёдоровна Каменская, троюродная сестра Льва Толстого, сдала все секреты Венецианова, выведя его почти карикатурный образ в виде художника Евсея Евсеича. Там намекается, что в качестве натурщиц художник держал у себя дома продажных женщин. Причём на постоянной основе, на манер гарема.

Тут надо понимать, что держать гаремы для помещиков считалось чуть ли не нормальным — одни набирали себе серали из крестьянок, другие просто приглашали податливых молодых мещанок или «призревали сирот». Однако жена считалась при этом превыше всего. Гарем от неё хотя бы номинально маскировали каким-нибудь названием, выдавая наложниц за вышивальщиц или певиц (что, впрочем, им приходилось воплощать в жизнь), а к самой жене отношение должно было быть всегда галантным.

Но у Венецианова дома, если верить Каменской, ситуация сложилась совсем по‑другому. Стоит привести цитату из текста.

«- Марфа Ивакиевна!

— Что, мой батюшка?

— Вот что-с: я беру себе гостиную под вторую мастерскую, она мне нужна — мне тесно с моими натурками; им, бедненьким, довернуться негде.

— Да как же это, мой батюшка? Ведь и мне тесно будет с двумя детьми в двух маленьких комнатах! Сам посуди, как я в одной спальне помещусь?

— Об этом не беспокойтесь, я уж сделал планик… Мои столярики вам все устроют, вам будет очень хорошо… Вот посмотри сама, как я придумал… Вот-с, я разделил вашу спальню на четыре комнаты».

Там, в студии, совместно с такими же тонкими ценителями искусств Венецианов нередко не только писал своих многочисленных натурщиц с натуры, но и закатывал развесёлые пиры. В это же время его жена и дети страдали от голода и искали, где занять денег, чтобы поужинать. Сам Венецианов практически всегда на просьбы жены отвечал, что денег нет. Между тем, жену свою Марфу он взял за себя в том числе ради хорошего приданого, а вскоре после смерти своего отца Венецианова получила в наследство его людей и земли, сделав мужа человеком вполне обеспеченным.

Если всё, что пишет Каменская, правда, можно представить, как обидно было женщине.

От автора запрещёнки до придворного художника

Не только характер Венецианова был непрост, но и вся его судьба. Родился он в купеческой семье. Род его отца корнями уходил в Грецию; «венецианы» было их прозвище в России, куда греческая семья приехала примерно в тридцатые годы восемнадцатого века. От прозвища пошла и фамилия. Самого Алексея Гавриловича с детства готовили в купцы, так что рисовать он поначалу учился самостоятельно и только в достаточно сознательном возрасте нашёл себе учителя.

В 1808 году Венецианов начал издавать «Журнал карикатур». Что было внутри, понятно уже из названия. Журнал моментально стал хитом. В основном там с юмором или иронией изображались какие-то всем знакомые забавы и явления, но как минимум одна карикатура была на сановника. Она так и называлась — «Вельможа». Считается, что именно этот факт вызвал гнев государя императора Александра I, и журнал очень быстро запретили. Вновь за карикатуры Венецианов взялся уже в 1812 году, во время войны с Наполеоном.

Теперь он сосредоточился на высмеивании французов и отечественных любителей всего французского — галломанов. Такая карикатура была и дозволена, и одобрена.

С того момента Венецианов вообще рисовал только то, что, как он знал, понравится царю и царскому окружению. Так он, похоже, и пришёл к крестьянской теме, начав воспевать соль земли русской. Правда, женившись в тридцать на дворянке и получив крестьян в свои руки, он эту соль земли русской не стеснялся держать за рабов. Зато как талантливо изображал очарование русским крестьянством! Действительно ведь был великий талант!

Мало есть картин настолько же нежных при общей грубости обстановки и натуры, как картина «Жнецы» — где крестьянка и крестьянский мальчик, замерев, смотрят на бабочек. Кроме крестьян (особенно крестьянок), Алексей Гаврилович оставил после себя множество портретов, в том числе — знаменитых современников: Гоголя, Карамзина, Кочубея. В 1830 году Венецианов официально получил должность придворного художника.

Школа для крепостных мальчиков и одной талантливой девочки

Как уже ясно, Венецианов порол крестьян и растлевал, кабы хуже не сказать, крестьянок. И он же воспитывал новых художников, находя талантливых крестьянских мальчиков (за девочек он не брался) и обучая их. На содержание школы, выращивание юных талантов (иные из которых позже поступили в Академию художеств) он тратил все свои деньги, которые получал как императорский художник.

Надо сказать, примерно тогда же, когда Венецианов удостоился этого звания, он овдовел, оставшись с двумя дочерьми на руках. Девушек замуж в то время без приданого, без выездок в свет или на ярмарки невест было не пристроить. Судьбы незамужних старых дев были преимущественно незавидны. Алексей Гаврилович то ли не понимал этого, то ли не задумывался — даже заваленный заказами, он не откладывал дочерям приданого (деньги нужны на школу!), не давал им возможности покрасоваться перед потенциальными женихами. Они остались одиноки.

Впрочем, одна из них, Александра, могла быть этим скорее довольна. Замужество могло помешать ей стать художницей.

А она стала — одной из первых живописиц своего времени. До того в России картины писали в основном приезжие художницы — француженки, англичанки. Работы Александры Алексеевны хранятся в Третьяковке. Естественно, начала она обучение в школе своего отца, в одной студии с крестьянскими мальчишками. После смерти отца она обнаружила себя практически без средств к существованию и год за годом писала обращения с мольбами устроить её в Смольный дом призрения. Она умерла в нищете.

Она оставила воспоминания об отце. Алексей Гаврилович жаловался, что это помещик у своих крестьян в крепости, а не они у него: всё заботы да заботы. Про жизнь крестьян Александра Алексеевна писала так: у каждого, мол, нашего крепостного было хотя бы две лошади. Он сам писал друзьям: «Я завидую последнему из моих крестьян в том, как немного ему надо для обеспечения счастья»; впрочем, он построил больницу, превысив обычные тогда крестьянские представления о счастье.

Вообще же все записки Венециановых друг о друге — те, что сохранились — полны такого тепла, что не задумаешься… А не приврала ли, часом, о Евсее Евсеевиче Каменская? Или то был совсем другой Евсей Евсеевич, тоже художник, тоже с двумя дочерьми и тоже с Марфой-супружницей? Хочется думать о живописце, создавшем «Жнецов», что-то настолько же светлое, как сама эта картина.