«Ярославская авантюра»: безумство храбрых

«Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку, — не верь. Союзники — сволочи». — Михаил Булгаков

Драка инвалидов

Первая половина 1918 года была временем становления сил Гражданской войны — причём не только белых, но и красных. Совершив переворот в Петрограде осенью 1917-го, большевики быстро захватили бо́льшую часть неоккупированной противником страны. Но власть эта была шаткой — Россия полнилась недовольными всех мастей.

Они потихоньку организовывались и устраивали свои антибольшевистские выступления. Сами красные не имели чётко организованной армии — войска, доставшиеся им от старой России, были или демотивированы, или ненадёжны. Давить эти выступления — с низкой эффективностью — приходилось разрозненными отрядами. Командовали которыми чаще всего харизматики, а не военные специалисты.

Поэтому в самом начале войны крайняя немногочисленность организованных белых компенсировалась разрозненностью и неумением красных. И массово возникали ситуации со множеством неизвестных переменных — плюсы и минусы мешались так причудливо, что любое прогнозирование превращалось в гадание на кофейной гуще.

В таких условиях шанс получали даже самые авантюрные планы.

«…и станут Васюки столицей мира»

Один из таких планов был рождён в подпольном «Союзе защиты Родины и Свободы». Возглавлял эту офицерскую организацию Борис Савинков — бывший террорист, эмигрант и заместитель военного министра.

Савинков договорился с французами — точнее, считал, что договорился. Ему давали деньги на организацию и обещали союзный десант в Архангельске. Для этого надо было только захватить Рыбинск и Ярославль — чтобы союзники не просто вламывались в другую страну, а как бы по приглашению самих русских. Также планировалось овладение Муромом, Костромой, Владимиром и Казанью — чтобы соединиться с восставшим чехословацким корпусом. Такие «мелочи», как Архангельск и Вологда, оставались на попечении союзников.

А вот Москву Савинков брать не решился — там свирепо и эффективно работали чекисты, и столичные подпольщики небезосновательно считали, что у них ничего не выйдет.

Ключевым пунктом в плане восстания считался Рыбинск. Там имелись крупные оружейные и артиллерийские склады, а силы большевиков в городе были немногочисленны. Поэтому Савинков поехал туда, а в Ярославль отправил полковника Александра Перхурова.

Выживание восставшего Ярославля ставилось в прямую зависимость от подвоза артиллерии из Рыбинска. Перед расставанием Перхуров обещал Савинкову продержаться четыре дня до его подхода. Но в итоге всё вышло наоборот.

Дюжина револьверов

В ночь на 6 июля 1918 года Перхуров прибыл на точку сбора — к одному из кладбищ на окраине Ярославля. Он ожидал увидеть там три сотни человек. Но реальность разочаровывала — не имелось и трети от этого количества. Тогда Перхуров решил — если наберётся сотня, надо действовать. Нет — всё отменять, потому что ничего путного не получится.

Набрав 105 человек, на которых имелось аж целых 12 револьверов, Перхуров двинулся к артиллерийским складам. Там его ждал красный караул — человек сорок, но нормально вооружённых. Офицерам удалось заболтать расслабленных охранников, после чего внезапно выхватить револьверы и предложить сдачу. Караульные геройствовать не стали.

Белые бросились разбирать винтовки и пулемёты. Им удалось привести несколько подвод, но всё увезти было нельзя. Перхуров приказал запрячь две пушки и набрать 500 снарядов. Дальше встал вопрос — брать Ярославль или двигаться в Рыбинск помогать Савинкову. Второй вариант выглядел надёжнее — Перхурову казалось, что ему отчаянно не хватает людей. Но общее мнение склонялось к Ярославлю, и полковник не стал ему перечить.

На артскладах оставили караул в 15 человек. Позже Перхуров планировал подогнать состав из Ярославля и вывезти всё. Но иллюзий насчёт шансов охраняющих он не испытывал, поэтому оставил им автомобиль — в случае серьёзных проблем попрыгать в него, удрать и присоединиться к основному отряду.

Но когда появились красные, караульные допустили ту же ошибку, что и их предшественники, — вместо каких-либо активных действий те попытались заболтать красных. В результате чего почти все были переколоты штыками.

Склады отбил у белых 1-й Советский полк. С ним всё было непонятно — председатель полкового комитета вроде как хорошо относился к «Союзу», и обещал нейтралитет. Но всё дело решило настроение интернациональной роты из мадьяр — она оказалось самой крупной и свирепой, в итоге переломив настроения в полку. И лишив белых доступа к складу.

Но всё это было чуть позже. А пока что Перхуров двигался к центру Ярославля. Полковник волновался — у него имелась договорённость с местным бронедивизионом. Но тот не появлялся. Подразделение было «перспективным» с точки зрения восставших — на броневиках ездили в основном офицеры, а два пушечных «Гарфорда» могли стать очень серьёзным подспорьем.

Наконец броневики прибыли. Но навстречу отряду Перхурова двигалась новая угроза — полсотни человек красной милиции. Впрочем, сходу нападать они не спешили. Начались переговоры, в ходе которых чуть не случилось побоище — кто-то из белых не справился с нервами и выстрелом ранил одного из милиционеров. Но в итоге Перхурову удалось договориться о переходе милиции на сторону восставших.

После этого белые без особых проблем заняли город. Перхуров объявил мобилизацию. Но первоначальный успех в Ярославле был лишь частью гораздо более крупной мозаики.

Большая картина

Параллельно с ярославскими событиями разворачивался и мятеж левых эсеров в Москве. Абсолютно никак не связанный с организацией Савинкова, он стал полной неожиданностью для Перхурова, который узнал об этом по радио. Восставшие, впрочем, обрадовались и сообщили об этом в одной из своих листовок. Правда, левых эсеров ждал полный провал, и хаоса в Москве так и не наступило.

Не лучше было и в Рыбинске — там, где ожидался максимальный успех. Кто-то шепнул местным чекистам, и людей Савинкова ждали усиленные конные разъезды и расставленные везде пулемёты.

Пришлось окапываться под городом, а затем и вовсе бежать.

Самому Савинкову с небольшим количеством верных людей удалось переодеться рабочими и вырваться из западни. Он посылал связного к Перхурову, чтобы сообщить о провале, но тот попал в лапы красным.

Ярославль остался один.

Бог войны, ты пьян

Когда Троцкий услышал о первоначальных успехах ярославского мятежа, он поначалу не поверил в происходящее. Но после перепроверки стало ясно — дело серьёзное. Несмотря на свою обречённость, из Москвы восстание выглядело крайне опасным. Казалось, что искра ещё вполне может зажечь всю центральную часть страны.

Что толком происходит за Волгой, где там бунтующие чехословаки и что они выкинут на следующий день — вообще непонятно. Поэтому реакция была максимально жёсткой — быстро подавить любыми средствами.

Правда, с реализацией у красных имелись серьёзные проблемы. К общему бардаку прибавлялась трудность в виде географического положения Ярославля — Волга делила город на две части. В результате у большевиков получилось два штаба подавления восстания и два командира — Геккер и Гузарский. Связь между ними первое время просто отсутствовала, а потом был затруднена. Что порождало нередкие ситуации, когда артиллерия одних красных наносила удары по другим, пытавшимся штурмовать город на другом берегу.

Но даже это было не так плохо, как отвратительная пехота. Та самая могучая «РККА в будёновках», выигравшая Гражданскую войну, ещё не существовала. Красные действовали разрозненными отрядами. Лучшими силами были не спаянные пехотные полки, а вооружённые партийцы или рабочие — они хотя бы были замотивированы. Но чаще всего абсолютно неумелы.

Ещё хуже была неоднородность наступающих частей.

Гузарский обрывал все телефоны и требовал у Москвы «стойкий однородный отряд». Пытаясь выменять «тысячу однородных на тысячу двести сборных», которых предлагал отправить в столицу для несения караульной службы, ибо больше они «ни на что не годились». Но тщетно.

Пехота неохотно шла в наступление после артподготовки, но ещё хуже держала контратаки. Это выводило красных командующих из себя и оставляло им только один путь — обстреливать город артиллерией и бронепоездами.

Последние играли едва ли не ключевую роль. И громче всех склоняли на разные лады свою пехоту: «…пришлось проходить, оставляя пехотную цепь сзади. Пехота перешла в наступление только после заявления, что, если не пойдут, начну расстреливать». И платили довольно высокую цену: «…все 3 дня моя команда работала без сна… выбыли из строя лучшие люди… ранена в два места сестра милосердия, но работает ещё…».

Использовали красные и самолёты — два «вуазена», занимавшиеся разведкой и сбросившие на город 12 пудов бомб. Белые активно пытались их сбить с земли, но дело так и ограничилось единичными попаданиями.

Гузарский запросил химические снаряды и получил их, но использовать так и не решился из-за обилия мирных жителей. По крайней мере, в переданной 20 июля в наркомат военных дел сводке фигурирует именно эта причина.

Зато красные активно использовали зажигательные боеприпасы. Перхурова такой подход крайне удивил — это причиняло весьма малый ущерб обороняющимся, но сильно портило занявшийся пожарами город. Он даже послал к красным парламентёра с ультиматумом перестать лупить зажигалками — или, мол, расстреляю коммунистов. Угроза никого не впечатлила — в ответ последовало обещание «срыть город до основания, если не сдадитесь».

Заложники ситуации

И обещание активно претворялось в жизнь. Под конец деревянная часть города сгорела практически полностью, каменная была серьёзно повреждена. Были утрачены бесчисленные культурные ценности, эвакуированные в Ярославль на случай немецкого наступления. Допетровские пушки, архивы, знамёна — эта часть истории ушла от нас навсегда.

Ярославские руины съемка 1918 года

Руины города

И, конечно, от этого огня массово страдали жители. Был разбит водопровод — отчасти это удавалось компенсировать доставкой воды в магазины и столовые и организацией пунктов её выдачи.

Трупы на улицах стали обыденной картиной. Опасаясь эпидемии, белые организовывали команды по их уборке.

Активно привлекались люди и в самооборону — в горящем городе имелось немало желающих помародёрить.

В самом начале были расстреляны несколько видных большевиков, но возмутившийся Перхуров потребовал прекратить самосуды. Весь коммунистический актив — около двухсот человек — согнали на одну из барж на Волге. По меркам времени и места мысль была относительно гуманной, но обстрелы затрудняли доставку пищи. Тем более что рисковать собой ради коммунистов желающих среди белых было немного.

На барже начался голод, и узники решили бежать. Обманув охранников, они оборвали удерживавшие её верёвки и отправились в увлекательное путешествие по простреливаемому течению Волги. Лупили по несчастным и красные, и белые, но после того, как несколько смельчаков повыскакивали наружу и заорали благим матом, что они свои, дело пошло на лад. Бо́льшая часть заключённых спаслась.

С тонущего корабля

А краеугольный камень в плане восстания оказался стеклянным — союзники никак не приходили.

К 16 июля обе стороны понимали, чем закончится всё дело. Красные уже обсуждали вопросы помощи погорельцам и доставки продовольствия в Ярославль, а Перхуров ставил вопрос прорыва из города.

Здесь, правда, единства достигнуто не было. Иногородние офицеры стояли за прорыв, ярославские же, особенно семейные, — за бой до конца. Плюнув на всё, Перхуров возглавил «вылазку на помощь сочувствующим крестьянам», а на самом деле — прорыв из обречённого города. Желающих было столько, что пришлось тянуть жребий — с полковником пошли 30 человек.

Удачно добравшись до крестьян и ожидаемо ничего не добившись, Перхуров разбил свой отряд на небольшие группки и двинулся на восток. Там он удачно соединился с белыми и воевал за Комуч и Колчака ещё несколько лет. Потом попал в плен и в итоге был расстрелян именно за Ярославль.

Оставшиеся продержались до 20 июля. После этого некоторые тоже бросились прорываться — иногда вполне успешно.

А другие решили, что самые умные, и попробовали сдаться немцам.

Всё время в городе действовала германская комиссия по пленным — организовывала репатриацию по итогам Брестского мира. Её белые, как не признававшие Брест, в самом начале взяли в плен. А теперь вооружили и комиссию, и пленных и сдались им. И некоторые даже думали, что сейчас поедут в Германию в качестве конвенциональных военнопленных.

Но немцы в Ярославле и так пережили достаточно — особо возражать злым красным, вошедшим в город, они не решились. Было достаточно пару раз прикрикнуть, и восставшие оказались в руках большевиков.

Большинство из активных участников, державших винтовку, ждал расстрел. Кого-то тут же, а кого-то, кто мог сообщить что-то ценное, — после следствия в Москве.

Хотя некоторые, как штабс-капитан Вологодский, умудрялись бежать прямо во время расстрела. Этим он продлил себе жизнь — но всего на три месяца.

Те же, кто оружия не держал и не занимал ключевых должностей, «отделывались» лагерем «до окончания войны», а то и вовсе отпускались.

Савинков успел эмигрировать, тайно вернуться, попасть под арест, дать ворох показаний и при не до конца понятных обстоятельствах выброситься из окна.

Как бы то ни было, вся эта череда смертей, расстрелов и наказаний не могла вернуть город — по счетам за авантюризм одних и криворукость других больше всех заплатил именно он.